Слезы текли уже не по щекам, а где-то внутри, словно позвоночник проржавел и разъедал всё вокруг. Телефон в ладони будто наполнился свинцом.
— Тебя забирать или разгребешь сам? — Колька стоял у ворот, а его видавшая виды «семерка» хрипела и плевалась сизым дымом. — Эй, Серый, ты чё завис как комп старый?
Сергей резко сунул телефон Маринки в карман, так, что ногтем содрал кожу на пальце.
— Да иди ты, нормально всё, — голос вышел странный, будто не его, а из какой-то жестяной банки. — Сам доберусь, мне еще... баню проверить надо.
— А чё баню-то? Ты ж после вахты всегда как медведь в берлогу — к бабе под бок, — Колька заржал, не подозревая, что каждое слово сейчас с мясом рвет что-то важное у Сергея внутри.
— Слушай, я сказал же — вали! — костяшки пальцев загудели от хватки за перила.
— Да ладно, чё ты... — Колька поднял руки. — Давай, отдыхай. Позвонишь, если че.
Он хотел добавить еще что-то, но посмотрел внимательнее на друга и закрыл рот. Хлопнула дверца. «Семерка» завизжала шинами по ледяной колее.
Тишина навалилась так, что заложило уши. Морозный воздух застрял в горле, и Серега закашлялся. Две недели на вахте представлял, как войдет домой — запах пирогов, Маринка выбежит навстречу, а дочка запрыгнет на руки. Воображал, как потом растопит баню, выпьет с женой на кухне, пока та готовит ужин...
А теперь вот стоял на пороге своего дома, и дом этот казался чужим.
Телефон выпал из ватных пальцев прямо в сугроб. Сергей уставился на желтое пятно в снегу. Нагнулся, зачерпнул телефон вместе со снегом. Номер был не записан — только цифры. Но сообщения не оставляли сомнений.
«Ждать осталось 4 дня. Соскучился так, что крышу рвет. Ночью бы к тебе...»
И ответ Марины:
«Я тоже. Только осторожно, дочка спит чутко.»
Сергей резко выдохнул, и из горла вырвался какой-то совершенно щенячий звук. Он вдруг увидел себя со стороны — здоровый мужик, в тяжелом тулупе и шапке, похожий на медведя, стоит посреди заснеженного двора и скулит как подбитая собака.
Внутри дома было тепло, но стылая пустота сковала его внутренности, пока он стаскивал обледеневшие сапоги. Маринкин фартук висел на крючке у входа, ее запах — сладкий, пропитанный выпечкой — бил в ноздри, душил, но отодвинуть эту удавку было невозможно.
— Мама, кто там? — детский голосок со второго этажа. — Папа вернулся?!
Алинка — егоза восьми лет — уже грохотала по лестнице.
— Папочка! — она врезалась ему в ноги, как тёплый снаряд, и заболтала без остановки: — А я тебе рисунок нарисовала! А мама сказала ты сегодня придешь! А мы пирог испекли! А дядя Игорь сказал, что...
Сергей замер с дочкой на руках.
— Какой дядя Игорь?
— Ну тот, который машину чинил... — Алинка заерзала. — Папа, ты чего такой холодный? Как сугроб!
— А где мама? — голос внезапно сел, и пришлось откашляться.
— В магазин пошла. Сказала, за хлебом, но я знаю, что за твоими сигаретами, — девочка заговорщически понизила голос. — Она думает, я не знаю, что ты куришь, когда дома.
В голове мутилось. Он опустил дочку на пол и попытался улыбнуться. Получилось плохо — щеки будто одеревенели.
— Алин, я баню растоплю, ладно? Ты пока... порисуй, что ли.
— Я с тобой пойду! — она схватила его за руку.
— Нет! — рявкнул он так, что сам испугался. Дочка отпрянула, глаза расширились. — Прости, солнышко. Папа... устал с дороги. Мне надо одному побыть, понимаешь?
Он попытался ее погладить, но рука зависла в воздухе, так и не коснувшись волос.
В баню он шел, утопая в снегу по колено и не чувствуя холода. Маленькая бревенчатая постройка чернела в сумерках. Дверь скрипнула, и спертый воздух ударил в лицо. Здесь они с Мариной любили бывать вдвоем — попариться, а потом... И тут он вспомнил. Три дня назад, когда звонил домой, Марина сказала, что собирается протопить баню.
«Чего вдруг? Обычно ты ж меня ждешь».
«Да голова болела, думала попариться поможет».
Сергей обвел взглядом предбанник. Все стояло как обычно — запас дров, старый диван с продавленным сиденьем, крючки для одежды. На одном из них висело полотенце. Он пощупал — чуть влажное. Значит, недавно здесь были. Он или они?
В самой бане пахло сыростью и березовыми вениками. Сергей машинально начал готовить растопку, руки двигались сами, а мысли плыли мутной рекой. Всплывали картинки — как она с кем-то здесь, в их месте, как смеется, как...
Березовые поленья с грохотом посыпались из рук.
— Твою мать! — он пнул печку и тут же зашипел от боли в ступне.
Когда рукой провел по полке, на которой обычно лежали, нащупал что-то твердое. Мужские часы — дешевые, электронные, с потертым ремешком. Не его. У него были другие — подарок Марины на тридцатилетие, с гравировкой на обратной стороне: «Моему единственному».
Единственному? Ага, конечно.
Пальцы сомкнулись на часах с такой силой, что пластик хрустнул. Его начало трясти — крупно, с головы до ног, зубы выбивали дробь.
Входная дверь хлопнула так, что доски стен задрожали.
— Серый? Ты здесь? — голос Марины, взволнованный, запыхавшийся. — Алинка сказала, ты вернулся! А я в магазин бегала, думала успею...
Она стояла в дверях предбанника — раскрасневшаяся от мороза, в расстегнутой куртке. Снежинки таяли в ее темных волосах. Такая красивая, такая чужая.
Сергей молча показал ей телефон. Потом разжал вторую руку — осколки часов посыпались на пол.
Лицо Марины изменилось — сначала недоумение, потом испуг, а затем что-то такое мелькнуло, от чего его внутренности скрутило еще сильнее.
— Серый, я объясню, — голос упал до шепота. — Дай мне всё объяснить.
— Что объяснить? — его голос звучал неожиданно спокойно. — Как ты притащила мужика в нашу баню? Как писала ему, что дочь спит чутко? Что объяснять-то?
Она шагнула вперед, но он выставил руку.
— Не подходи, — кадык дернулся. — Просто скажи, кто он?
— Игорь. Из автосервиса, — она обхватила себя руками. — У меня машина сломалась, помнишь? Когда ты уезжал...
— А в постель он к тебе тоже из-за машины залез? — внутри все клокотало, но голос оставался ледяным. — Или это была доплата за ремонт?
Марина вздрогнула, словно он ударил ее.
— Не говори так, — ее глаза наполнились слезами. — Ты... ты просто не знаешь, как это — ждать тебя месяцами. Быть все время одной с ребенком, с проблемами...
— Да неужели? — Сергей почувствовал, как что-то рвется внутри. — А я, значит, на курорте был все эти годы? В забое по пояс в воде, чтоб вы тут... чтоб у вас всё было!
— У нас? — она горько усмехнулась. — У нас... А ты где в это время? Две недели дома — и снова на вахту. Дочь растет, а ты пропускаешь всё! Её первые шаги, первые слова, как она в школу пошла! Ты даже не знаешь, что у нее аллергия на мандарины появилась! Тебя нет рядом, когда мне плохо, когда я боюсь, когда мне просто поговорить не с кем!
Ее слова хлестали, как ледяной ветер. А самое страшное — где-то в глубине души он понимал ее. Это и бесило еще сильнее.
— Так надо было сказать, — прохрипел он. — Сказать, что тебе мужика не хватает, а не... не вот это всё!
— Я говорила! Миллион раз просила — давай уедем в город, найди там работу! Но ты же уперся — вахта, деньги, дом построим! А мне не нужен этот дом, если в нем нет тебя!
Она плакала, не вытирая слез, и её лицо — заплаканное, но всё равно такое любимое — вызывало внутри бурю противоречивых чувств.
— Думаешь, всё так просто? — процедил он. — Куда я пойду в городе? Кому я там нужен? Это всё, что я умею — вкалывать как проклятый!
В тишине потрескивали дрова, разгораясь в печи. Они стояли друг напротив друга, как два незнакомца, а между ними пропасть длиной в десять лет брака.
— Знаешь, — вдруг тихо сказала она, — когда ты уезжаешь, Алинка спит с твоей рубашкой. Говорит, что так папой пахнет.
Что-то сжалось в груди, и воздух застрял в горле.
— А когда ты звонишь по видеосвязи, она потом целует экран телефона, — Марина вытерла слезы. — И постоянно спрашивает, когда папа совсем-совсем вернется домой.
Он стоял, опустив голову, разглядывая трещины в досках пола.
— А этот... Игорь? — его имя обожгло язык.
— Это было всего два раза, — она смотрела в сторону. — Я... я не знаю, что на меня нашло. Мне было так одиноко...
В предбаннике повисла тяжелая тишина. Снаружи ветер швырял в окно колючий снег.
— Папа! Мама! — голос Алинки разрезал тишину. — Вы где? Я замерзла вас искать!
Дверь распахнулась, и в клубах пара возникла девочка в наспех накинутой курточке и без шапки.
— Вот вы где! А почему вы кричали? Я слышала! — она переводила взгляд с мамы на папу. — Вы поругались, да?
Сергей посмотрел на дочь — у нее были его глаза, светло-серые, как февральское небо. Такие же недоверчивые и беззащитные, как сейчас у него самого.
— Мы не ругаемся, солнышко, — выдавил он. — Просто... взрослые разговоры.
— Врешь! — топнула ногой Алинка. — У мамы глаза мокрые! И ты злой!
Марина шагнула к дочери, обняла её за плечи.
— Алиночка, иди домой, замерзнешь. Папа устал с дороги, ему нужно отдохнуть.
— Не пойду! — девочка вцепилась в материнскую куртку. — Вы опять будете ругаться! А я не хочу, чтобы папа уехал! Он только приехал!
У Сергея что-то скрутилось под ребрами. Дочка смотрела на него так, будто он в любую секунду мог раствориться в воздухе. Словно привыкла, что папа — это мираж, который появляется и исчезает.
— Никуда я не уеду, — хрипло сказал он, опускаясь на корточки перед дочерью. — Слышишь? Я дома.
Алинка недоверчиво смотрела на него, закусив губу — точь-в-точь как Марина, когда волновалась.
— Правда-правда? — спросила она шепотом.
— Правда-правда, — он осторожно коснулся её растрепанных волос. — Беги домой, грейся. Мы с мамой сейчас придем.
Девочка еще мгновение смотрела на него, а потом кивнула и выскочила за дверь. Они слышали, как скрипит снег под её торопливыми шагами.
Марина стояла, обхватив себя руками, словно замерзла.
— Я прекратила с ним всё, — вдруг сказала она. — Еще до твоего приезда. Честно.
Сергей молчал. Внутри всё еще кипело от ярости и боли, но теперь к этому примешивалось что-то еще — глухая тоска и странное опустошение.
— Я не знаю, что делать дальше, — он посмотрел на свои руки — большие, грубые, с въевшейся в трещины кожи угольной пылью. — Как теперь... жить?
— Я не прошу прощения, — тихо сказала Марина. — То, что я сделала... это предательство. Но и ты предавал нас, Сереж. Каждый раз, когда уезжал и оставлял одних. Когда пропускал дни рождения Алинки, когда не был рядом, когда я рыдала ночами от одиночества...
Он хотел возразить, закричать, что всё это чушь, что он пахал, как проклятый, ради них, но язык не повиновался. Потому что где-то глубоко внутри понимал — она права.
— Телефон твой я нашел в бане, — сказал он невпопад. — И часы... его.
— Он забыл их позавчера, когда помогал плитку в предбаннике чинить, — Марина опустила голову. — Я сама не знаю, как всё так получилось. Сначала просто разговаривали, потом... Это не оправдание.
Сергей подошел к печке, открыл дверцу. Языки пламени облизывали березовые поленья, превращая их в золу. Как их жизнь — еще недавно крепкую, цельную.
— Я не могу тебя простить. Сейчас — не могу, — он говорил, глядя в огонь. — Но и уйти не могу. Из-за Алинки.
— Только из-за неё? — голос Марины дрогнул.
Он обернулся. Она стояла, прикусив губу, такая хрупкая и потерянная, что руки сами потянулись обнять. Но он сдержался.
— Не знаю, — честно ответил он. — Правда не знаю.
Они молчали. В печке потрескивали дрова, от раскаленной дверцы шел жар, но Сергей все равно чувствовал, как стылый холод расползается у него внутри.
— Идем в дом, — наконец сказал он. — Дочка ждет.
Входя в дом, Сергей заметил на столе свой портрет, нарисованный детской рукой. Он там был огромный, как великан, и держал на руках маленькую девочку. А рядом стояла женщина с длинными волосами. «Моя семья» — было написано корявыми буквами.
И тут его накрыло.
Маленькая ладошка Алинки.
— Папочка, ты плачешь? — спросила она испуганно.
— Нет, солнышко, — он поднял голову, пытаясь улыбнуться. — Просто... пылинка в глаз попала.
— Врешь! — категорично заявила дочь. — У тебя глаза мокрые, как у мамы. Вы поругались, да? Из-за дяди Игоря?
Сергей вздрогнул и переглянулся с Мариной, застывшей в дверях кухни.
— Почему ты так решила? — осторожно спросил он.
— Он маму обидел, — деловито пояснила Алинка. — Она плакала, потом кричала на него, чтобы он больше не приходил. А он сказал, что всё равно придет. А мама сказала, что расскажет тебе, и ты ему... — она запнулась, явно цитируя что-то, не предназначенное для детских ушей.
У Сергея перехватило дыхание. Он снова взглянул на Марину. Ее лицо было белым как мел.
— Это правда? — спросил он хрипло.
— Я собиралась тебе всё рассказать, — прошептала она. — Клянусь. Он... не хотел уходить. Угрожал, что если я тебе расскажу... В общем, я испугалась. А потом... потом стало поздно что-то объяснять.
Алинка переводила взгляд с отца на мать, явно не понимая всего, но чувствуя напряжение.
— Я нарисовала, как мы в зоопарк поедем, — заявила она, меняя тему с детской непосредственностью. — Ты обещал в прошлый раз, помнишь?
— Помню, солнышко, — Сергей провел рукой по её волосам. — Обязательно поедем.
— Правда-правда? — недоверчиво спросила Алинка.
— Правда-правда, — он поднял её на руки. — А сейчас иди-ка, поиграй в своей комнате. Нам с мамой надо поговорить. По-взрослому.
Когда дочка убежала наверх, он повернулся к Марине.
— Расскажи мне всё. С самого начала.
Они сидели на кухне — Марина у окна, Сергей у двери, словно опасаясь оказаться слишком близко друг к другу. Чай в кружках давно остыл.
История оказалась до банальности простой и оттого еще более горькой. Машина сломалась. Игорь помог. Потом стал заезжать проведать, как он сам говорил. Предлагал помощь по хозяйству. Марина отказывалась, но он был настойчив. Приносил подарки Алинке. Однажды застал Марину в слезах — она читала сообщение от Сергея, что вахту продлили еще на неделю. Утешал. А потом...
— Я не ищу оправданий, — тихо сказала она. — Но когда он появился, я уже три месяца жила как в вакууме. Ты звонил раз в неделю, говорил пять минут о погоде и работе, и отключался. Я чувствовала себя призраком в собственном доме.
Сергей смотрел в окно, на падающий снег. Внутри всё еще бушевала буря, но уже другая — не слепая ярость, а мучительная смесь боли, обиды и, что странно, вины.
— А потом... потом я поняла, что натворила, — продолжала Марина. — Но он не хотел отпускать. Угрожал всё тебе рассказать, показать фотографии... Говорил, что если я прекращу с ним видеться, он сделает так, что ты нас бросишь.
— И ты поверила? — глухо спросил Сергей.
— Не знаю, — она смотрела в свою чашку. — Может, просто боялась.
Он резко встал, прошел к раковине, плеснул в лицо холодной водой. По виску стекала капля, но он не вытирал ее.
— И что теперь? — спросил он, не оборачиваясь.
— Не знаю, — тихо ответила Марина. — Это тебе решать.
Сергей повернулся к ней. Жена сидела, ссутулившись, такая родная и такая чужая одновременно. Десять лет рядом — и как будто пропасть между ними.
— Мне нужно время, — наконец сказал он. — Подумать. И... поговорить с этим твоим Игорем.
— Сереж, не надо, — она встревоженно подняла голову. — Он опасный. У него проблемы с законом были...
— А вот это уже мои проблемы, — твердо сказал Сергей. — И решать их буду я.
Он шагнул к двери, но Марина вдруг оказалась рядом, схватила его за руку.
— Не уходи, — прошептала она. — Пожалуйста. Я боюсь.
Её ладонь была ледяной, дрожащей. И это прикосновение что-то всколыхнуло в нем — не прощение, нет, до этого было еще далеко. Но какое-то смутное, щемящее чувство, похожее на жалость, только глубже.
— Я не ухожу, — тихо сказал он. — Просто пройдусь. Подышу.
— Правда-правда? — тихо спросила она, неосознанно повторяя их дочь.
— Правда-правда, — он осторожно высвободил руку. — Я вернусь.
Снег хрустел под ногами, морозный воздух обжигал легкие. Сергей брел по заснеженной улице, сам не зная куда. Мысли путались, образуя в голове тяжелый ком.
Предательство жены жгло как раскаленное железо. Но сквозь эту боль пробивалось и другое — осознание собственной вины. Он действительно оставлял их одних. Пропускал дни рождения, праздники, первые шаги дочери. Всё ради денег, дома, будущего... А что толку от этого будущего, если в нем нет настоящего?
У калитки своего дома он остановился. Сквозь занавески виднелся свет — теплый, домашний. В окне мелькнул силуэт Алинки. Она прижала ладошки к стеклу, вглядываясь в темноту, ища его.
И тут Сергей понял — он не может уйти. Не может всё бросить, как бы больно ни было. Потому что там, за этим окном, была его жизнь. Испорченная, надломленная, но всё еще его.
Он толкнул калитку и пошел к дому. Под ногами похрустывал снег — точно такой же, как десять лет назад, когда он впервые привел сюда Марину. Когда они были молоды, влюблены и уверены, что впереди только счастье.
Может, еще не поздно всё исправить? Начать заново? Не так, как раньше — по-другому?
Входная дверь распахнулась прежде, чем он успел дойти. На пороге стояла Марина с Алинкой, держащейся за мамину руку.
— Ты вернулся, — выдохнула Марина, и в её голосе было столько облегчения, что у него защемило в груди.
— Я же обещал, — хрипло ответил он.
Алинка сорвалась с места и бросилась к нему. Он поднял её на руки, прижал к себе.