На другой день рано поутру мать затворила пирог. Рыбка испеклась в печи еще накануне и выглядела куда как лакомо. Когда я вечером пришел к матери с виноватым видом и рассказал ей о случившемся, она вздохнула и погладила меня по голове:
- Ничего, сынок, ничего. Сейчас рыбой займусь, а поутру пирог состряпаю. Коли Ладислава вынудила тебя обещание дать, как поспоришь? Отнесу рыбник Лютану, с нас не убудет. Сам ведаешь, лишние склоки нам ни к чему.
- Так ведь я для себя старался! – от досады слезы навернулись у меня на глаза. – Сам хотел рыбника твоего отведать! Ух, гадюка… и на кой она мне повстречалась давеча?!
- Не горюй, рыбы довольно, и тебе испеку. Токмо наш-то пирог поменьше выйдет. И то, гляди, улов-то какой знатный! Ну и добытчик ты у меня! Ай да добытчик!
Мать восхищенно покачала головой, но злость на Ладиславу продолжала меня грызть. А чуть свет, я пробудился от дразнящего запаха пекущегося рыбника. Я вскочил, наскоро умылся, оделся и поспешил на двор, где мать справлялась по хозяйству.
- Эка ты раненько поднялся! – подивилась она. – Поди, отец-то еще почивает! Не спалось мне нынче: затемно пирог затеяла, уж печется он.
- Дюже лакомо тянет из печи! – признался я.
- Вот и славно, - улыбнулась мать. – Ну, идем в дом: на стол соберу, сядете с отцом трапезничать перед уходом.
Я нахмурился:
- Коли Лютан сюда сам заявится, кто тебя защищать станет?
Мать усмехнулась:
- Сама я к нему на двор пойду, пирог отнесу. У него работники в доме – чай, дурного он мне не сделает! А чтобы наверняка, Лелю с Полелей возьму с собою.
- И взаправду: ладно ты придумала! – кивнул я.
Мать приобняла меня, и мы пошли в дом есть кашу…
Перед тем, как отправиться в гончарню, я подозвал к себе Лелю и тихонько молвил ей:
- Слушай, сестрица. Мамка обещала вас с собою взять, когда к старейшине пирог понесет. Ты гляди в оба, как бы чего на дворе Лютана не случилось!
- Про что ты, братец? Не пойму! – захлопала большими глазами Леля.
- Злой Лютан, будто пес! – бросил я. – От него всяких пакостей ожидать можно! Вот и запомни, как он себя поведет и что матери скажет, а мне после доложишь! Уразумела?
Сестрица кивнула, и я поспешил в гончарню, прихватив с собой узелок со снедью.
В полдень сестрицы забежали к нам с отцом – принесли половину рыбника, что состряпала мать.
Выскочив вослед за ними, я тихонько спросил у Лели:
- Ну, что Лютан? Ходили вы с матерью к нему на двор?
- Ходили! – кивнула она. – Жуть как страшно мне было!
- Отчего ж?
- Так дочь его, Ладислава, там была! Сущая гадюка! Так и ползала рядом. Завсегда она везде свой нос сует!
- Сызнова пакость какую молвила?
- Молчала она, токмо зыркала на нас одним своим глазом. Боюсь я ее, Велимир! Злая она девка… чую, что не любит она нас…
- Не бойся, сестрица! – я положил руку ей на плечо. – Сдюжим как-нибудь! Ничего она нам не сделает.
И поспешил обратно в гончарню на зов отца.
- Скоро ль Лютан на базар уедет? – вопросил я у него.
- Скоро, скоро. Дня через три-четыре, вестимо.
Я тяжело вздохнул.
- Пошто тужишь-то, сын?
- Дык… как тут не тужить: хуже горькой редьки Лютан надоел! Без него хоть спокойнее будет.
- Верно, - с тоской ответил отец. – А то еще и стряпай на него! У матери и без того забот довольно.
- Эх, это я виноватый! Зазря давеча Ладиславе про рыбник ляпнул… вот и пристала она с этим пирогом!
- А от пирога-то и впрямь дух какой! Лакомо тянет. Испробуем?
- Пожалуй.
Я вымыл руки в кадушке с водой и развернул принесенный сестрицами рыбник.
- Вот уедет Лютан на базар, - произнес отец, вкушая пирог, - возьму тебя с собою на охоту.
- Ух ты! – восхитился я. – Взаправду?!
Отец кивнул. В моих глазах загорелся огонь предвкушения:
- А на кого пойдем? На крупную дичь али…
- Белок вы и без того с другими сорванцами подбили довольно. Мыслил я на кабана пойти.
- На кабана! – моему восторгу не было предела.
Впервые отец пообещал взять меня с собою на настоящую, взрослую охоту. Дюже как мне не терпелось проявить себя, дабы было потом что порассказать деревенским задирам.
- Ну, после потолкуем. Айда за дело приниматься!
- Так ведь что проку, отец? – сморщился я. – Что проку из сил-то выбиваться, коли короба для базара полны готового товара?
- Ремесло гончара – это неустанный труд, сынок! – заметил отец. – А не то руки глину позабудут.
- Ох-х… - тяжко вздохнул я, и тут же убоялся, что отец приметил мое неудовольствие.
Он помолчал, а затем сказал, не отрываясь от работы:
- Не по душе тебе дело мое, я гляжу! Нету в тебе должного усердия. Вроде бы и послушен ты, и наказы мои выполняешь, а мысли твои где-то далеко от гончарни витают!
Мне стало совестно. Я опустил голову и пробурчал:
- Так, отец… правду молвишь… прости, коли обидел чем… но я завсегда охотником желал быть! До сих пор надеюсь: авось бабка Ведана меня заветным оберегом одарит!
- Эх-х… - сокрушенно вздохнул отец. – Ну, а коли не одарит? Ремесло плеч не тянет. Перенять тебе надобно мои умения, дабы прокормиться завсегда мог. И самому себе кусок хлеба добудешь, и семью голодной не оставишь… а там уж как боги рассудят… кем тебе быть на роду написано, токмо им ведомо…
На заходе солнца, когда мы вместе с отцом возвращались домой, из ворот своего двора выскочила Весняна. Она, вестимо, поджидала меня, но, завидев моего отца, смутилась, зарумянилась. Потупив взор, она поклонилась ему и промолвила:
- Вечер добрый, дядя Будай… а я вот… сказать хотела… мы с бабушкой за рыбку благодарствуем… давеча похлебки наварили… повечеряли на славу…
- Во здравие! – ответил я и порозовел от удовольствия.
- Вот как! – подивился отец. – Добрый же у тебя улов вышел, Велимир, коли ты и с Весняной поделился!
- А то, - ответил я. – Видишь, отец – не зря я на речку просился! Еще и бабе Купаве подсобил с рыбкой!
- Ну, добытчик, добытчик! – отец погладил меня по голове и пошел дальше. – К вечере поспевай, сын! Мать, поди, нас дожидается!
- Сейчас! – крикнул я и повернулся к Весняне: - В другой раз еще наловлю! Пущай тебе баба Купава рыбник испечет!
- Рыбник… - мечтательно проговорила девка. – Эх, хорошо бы, да мука у нас вся вышла! Вот, ежели старейшина с базара привезет, тогда и хлебушка поедим.
Мне стало жаль ее, и я буркнул, глядя себе под ноги:
- Ну, коли муки нету, мамка вам даст на хлеб-то… что ж теперь, ждать, покуда Лютан съездит… то долгонько еще…
- Ничего! – махнула рукой Весняна, смутившись. – Дождемся, авось!
- Да ты к мамке-то за мукой приходи! – повторил я. – У нас еще мука осталась. Ну, пойду я! Похлебка, поди, стынет…
Весняна кивнула мне и шмыгнула к себе на двор, одарив ясным взглядом. Глаза ее, словно незабудки, излучали столько добра и света, что мне завсегда становилось тепло рядом с ней. Весняна никогда не была столь пригожа, как Ладислава. Она не обладала такими густыми светлыми волосами, гладкой кожей, красивыми чертами лица, но девчушка эта с раннего детства умела согреть мое сердце искренним бескорыстием и умением сострадать.
Весняна не являлась мне другом, подобно Смеяну и другим соседским парнишкам, но я уверен, что, приди я к ней в любое время дня и ночи, она непременно выслушала бы меня и постаралась чем-либо подсобить.
Я чуял это, однако ж сам ни разу не обращался к Весняне за советом али помощью. А все потому, что среди охотников почиталось неуместным советоваться в чем-либо с женщинами и позволять им вмешиваться в мужские дела. Истинные добытчики должны были уметь позаботиться о себе сами и обходиться без «бабской мудрости», как они говаривали, ибо и своей мудрости, нажитой предками, им хватало.
Втайне я грезил стать настоящим охотником, потому старался придерживаться негласных правил, что придумали наши самые смелые мужчины. Потихоньку я перенимал их обычаи, жадно слушая рассказы деда Нечая, да неустанно упражнялся в стрельбе из лука.
Добравшись до дома, я застал на дворе сестриц, поиграл с ними немного, а затем мать вышла на крыльцо и позвала нас вечерять.
Едва дымящийся горшок с похлебкой очутился на столе, я почуял, что ноздри защекотал крепкий запах наваристого бульона, и невольно сглотнул слюну. Отец сел за стол, разломил краюху хлеба. Мать разлила густое варево по плошкам, но, не поспел я поднести ложку ко рту, как раздался громкий стук в дверь.
- Кого еще несет на ночь глядя… - пробормотал отец, все-таки откусывая хлеб и отправляя первую ложку в рот.
Дверь горницы отворилась, и на пороге возник Лютан. Отец чуть не поперхнулся похлебкой, а я, вестимо, так переменился в лице, что старейшина задержал на мне взгляд и желчно усмехнулся:
- Во здравие!
Он бросил любопытный взгляд на стол и, не дожидаясь приглашения, прошел в горницу, заняв место на лавке поодаль.
- Б… благодарствуем! – откашлялся отец. – Отведай с нами похлебки горячей, Лютан, коли к трапезе пожаловал!
- Сыт уж я. Успеется еще стряпни Клёниной испробовать!
Он многозначительно ухмыльнулся, глянув на мою мать. Та засуетилась, стараясь избежать плотоядного взгляда Лютана.
- Стряслось чего? – осторожно осведомился отец.
- Да покамест ничего, окромя того, что раненько твоя жена меня в путь-дорогу спровадить вздумала! – крякнул старейшина.
Щеки матери вспыхнули, а отец проговорил:
- О чем речь ведешь, Лютан? В толк не возьму.
- А про то я речь веду, что раненько Клёна меня рыбником потчевать вздумала! Сей обычай всем известен: на базар нас завсегда рыбниками провожают, токмо стряпают их бабы аккурат к отвальной трапезе. Так тебе скажу, Клёна: за пирог поклон, дюже лакомый он был. Однако ж послезавтра будем столы общие ставить перед нашим отбытием на базар, вот тогда ты сызнова и состряпаешь для народа несколько больших рыбников!
- Так давеча Ладислава сама велела пирог испечь! – не сдержался я.
- Да что ты?! – сверкнул Лютан взглядом. – Ну, пущай так! Да токмо тебе слова-то не давали, сорванец!
Я притих, обуреваемый ненавистью к старейшине и его дочери. Вот ведь какова гадюка эта Ладислава! Сама навязала моей матери лишний труд по своей прихоти, а нынче Лютан нас этим и подначил! Моя б воля, это был бы последний пирог в его жизни, который мать для него стряпала… но я чуял себя бессильным против заведенного уклада и силы Лютановой власти…
- Поутру, - оскалился старейшина, - отправляй Велимира вместе с прочими парнями на речку, Будай! Пущай рыбу ловят по заведенному порядку. Ну, а улов – весь твой, Клёна! Меси тесто, стряпай рыбники! Да гляди у меня, дабы не хуже нынешнего пирога вышли! Не то…
Он погрозил ей пальцем и мерзко ухмыльнулся, довольный своей шуткой.
- Значится, на базар через два дня выдвинетесь? – вопросил отец.
- Так. На третий день поутру! Ну, недосуг мне рассиживать, пошел я. Да приглядывай за сыном, Будай, дабы утром он на речку рыбу удить отправился, а не лодыря гонять! Уразумел?
К кому именно было обращено последнее слово, я так и не смекнул, но вздохнул с облегчением, когда за Лютаном закрылась дверь.
- Прости, мама! – вздохнул я. – Сызнова тебе стряпать придется…
- Ничего, сынок, не кручинься, - сказала мать. – Это не беда… отправляйся поутру на реку, коли Лютан велел. Супротив обычая мы не можем идти: надобно стряпать на всеобщий стол, куда деваться…
Я принялся за остывшую похлебку, раздосадованный тем, что старейшина испортил нам вечерю. Одно лишь меня втайне радовало: завтрашний уход на промысел. Удить рыбу для меня было не повинностью, а благом. Взглянув на отца, я испытал укол совести: он и не подозревал, бедный, что труду в гончарне я предпочитал любую иную работу.
На следующий день я проснулся с петухами и, собравшись быстрее отца, выскочил на двор. Природа пробуждалась от короткого сна. Тихая алая заря обещала погожий день, и я, собрав снасти, поспешил к Смеяну, дабы вместе с ним отправиться на речку.
Время до полудня пролетело незаметно: клевало на редкость исправно, и вскоре наши корзины были уже наполовину полны рыбой. Я сбегал домой и отнес улов матери, дабы не ждать до вечера, а заодно прихватил с собою кое-какой снеди. Сидя в тени раскидистых ив, мы со Смеяном разделили трапезу. Он толкнул меня в бок:
- Завтра на капище пойдут мужики с Лютаном да волхвы – требы богам понесут!
- Угу, - ответил я, разжевывая кусок хлеба.
- Айда глядеть за ними?
Я пожал плечами:
- Да чего я там не видал!
Мне не хотелось признаваться Смеяну, что пребывание на капище всякий раз заставляло меня невольно содрогаться. Не по себе мне было на этом месте – ох, как не по себе!
- Да чего ты! – уговаривал Смеян. – Поглядим, какову жертву Лютан на этот раз богам заготовил! Ты прежде не следил тайком за их обрядами?
- Нет. Я токмо за отцом на капище бегал.
- Эх… в минувшее лето Лютан с нашими охотниками столько снеди на жертвенный камень приволок! Волхвы принялись обряд творить, а Лютан в стороне сидел да из баклаги питье какое-то потягивал. Хмельной мед, не иначе!
По правде говоря, я не был удивлен словам Смеяна. То, что старейшина ведет благообразную жизнь перед лицом народа, я уже успел уразуметь. А вот в то, что он истинно опасается праведного гнева богов, я верил слабо. Иначе не учинил бы он склоку с моим отцом тогда на капище, на святом месте!
Сказывать об этом Смеяну я не решился, потому кивнул:
- А, впрочем, отчего бы и не сбегать за ними на капище? Одним глазком глянем – чего дурного?
- Верно, ничего не будет! Ну, айда дальше рыбу удить! До захода солнца еще далеко!
В тот день мы потрудились на славу. К вечеру, правда, клевать стало дурно, но и пойманной рыбы нам хватило с лихвой. Один раз мне почудилось, будто на берегу я увидал Ладиславу. Поспешно отвернувшись, я занялся своим делом, изображая, будто не замечаю ее. Обернувшись немного погодя, я приметил, что берег пуст…
На другой день с самой зари наш дом полнился лакомыми запахами свежих пирогов. Помимо рыбников, мать взялась стряпать похлебку и запекать иные кушанья, потому нам велено было не мешаться и заняться своими надобностями.
Невзирая на свободный день, отец с утра все же ушел в гончарню – навести там какой-никакой порядок. Сестрицы отправились на двор, а мы со Смеяном порешили втайне ото всех проследить за тем, что будет твориться на капище.
Я ведал, что во время совершения особых обрядов простой люд туда старейшиной не допускался. Особенно, ежели дело касалось принесения треб перед поездкой на базар. Лютан вел какие-то хитрые дела со своим окружением: и с волхвами, и с горсткой самых сильных и отчаянных мужчин деревни. Я тогда еще мало что смекал в истинном положении вещей, но сознавал одно: силу, коей обладал старейшина, могла побороть лишь такая же могучая сила, но покамест не сыскалось человека, который бы ею обладал.
Мы со Смеяном укрылись в кустах неподалеку от капища ровно в том же месте, где прежде прятался я. К этому времени волхвы уже разожгли жертвенный огонь, который жадно поглощал принесенные богам дары, и самозабвенно взывали к их милости. Деревенские волхвы были седовласыми стариками с бородами до пояса и множеством священных оберегов на шеях. Их расшитые неведомыми узорами рубахи были длинными, до самой земли, и я всякий раз дивился, как волхвы умудряются не запутаться в своих подолах.
Но более любопытным мне казалось наблюдать за Лютаном и его приспешниками. Выполнив свою работу – сопроводив волхвов на капище с щедрым подношением, они заметно оживились. Некоторые из них сидели прямо на земле, подпирая спинами деревянные идолы и вовсе не заботясь о том, что такое непочтительное поведение в святом месте недозволительно.
Лютан же, развалясь на груде камней неподалеку, то и дело отхлебывал из своей баклаги – и уж, вестимо, не воду, ибо с каждым глотком его бессовестное лицо краснело все больше, а голос становился более зычным.
- Ха-ха, это ты верно приметил, Самоха! – гоготал он, обращаясь к одному из своих приспешников. – Дело, дело! Значится, так и поступим – глядишь, серебришко и наше будет!
Мужики вокруг него захохотали, потирая руки, и я увидал, что кое-кто из волхвов с укоризной оборачивается на творящееся бесчинство. Однако ж, куда было седовласым старцам, чьи рубахи беспомощно развевались по ветру, тягаться с Лютаном! Большее, чем они могли пригрозить старейшине, это гневом богов, но я чуял, что Лютан был глух сердцем и нем совестью.
Наконец, покончив с обрядом, волхвы покинули капище. Не позабыли они и подобострастно раскланяться с Лютаном. Я приметил, что один из старцев получил из его рук увесистую мошну – вестимо, с серебром. Отчего-то в голове моей проскочила мысль о том, что это может быть то самое серебро, которое Лютан исправно «изымал» из доли моего отца.
- Ну, дело ясное! – подлил масла в огонь Смеян. – Волхвы свое дело сделали, к богам воззвали, а Лютан их наградил за труды. Откуда у него столько серебра, а? Как мыслишь?
- Знамо, откуда: простой люд обирает! – фыркнул я. – Он моего отца завсегда обделяет по приезду с базара. Вот и нынче мы товара справили больше обычного, а будет ли прок? Больно хитер и жаден Лютан, чтобы честные дела с ним вести!
- Ох, - покачал головой Смеян. – Пошто же твой отец это терпит?
Я сжал зубы:
- Эх, кабы не уговор этот…
- Каков таков уговор? – оживился Смеян, и я прикусил язык.
- Да так…
Вестимо, мы чересчур увлеклись беседой и потеряли бдительность, потому как в это же мгновение кто-то больно схватил меня за шкирку и вытянул из кустов.
- Гляди, Лютан: Будаево отродье! – мерзко хмыкнул надо мной грубый голос, принадлежавший Самохе.
- О-о-о, щенок! Давненько не видались! – загоготал старейшина, когда я шлепнулся оземь возле его ног.
- Пустите! – закричал я, сгорая от стыда, страха и досады одновременно.
- Да никто тебя и не держит! – хохотнул Самоха.
- Пошто уши греешь, паскудник?! – мерзко оскалился Лютан, вмиг сменив веселье на ярость.
Голос мой задрожал:
- Ничего я не грею! Мы… мы токмо на обряд хотели глянуть…
- Мы?!
- А вот и второй! – Самоха бесцеремонно пнул ближе ко мне побелевшего Смеяна.
- Та-а-ак… - протянул Лютан, глотнув из баклаги. – Тебе-то, Смеян, какова тут нужда явилась, а? Отец твой, кажись, человек дельный, охотник. Ты, кажись, в него бы пойти должен. Чего нос не в свое дело суешь?!
- Да я… я… - зашмыгал носом Смеян, явно испужавшись.
- С этим-то лодырем все ясно, - старейшина кивнул в мою сторону. – Отец непуть, слабак, так и… сын таков же!
Лютан намеренно выделил это слово с тем, дабы напомнить мне о существовавшем меж ним и моим отцом уговоре. Я молчал, сознавая, что спорить совсем, совсем нынче не надобно.
- Чего тебе, Велимир, не хватает? – шипел он. – Пошто все вынюхиваешь, выглядываешь, выведываешь? Неужто и впрямь забот мало?
- А наказать! – хохотнул Самоха, почесывая затылок. – Да еще и прилюдно, за непочтение к старейшине да обычаям наших предков!
Я ненавидяще глянул на Самоху, но тот токмо ухмыльнулся.
Лютан сызнова глотнул из баклаги, поднялся, походил туда-сюда, затем махнул рукой:
- Этого прочь ведите! – он указал на Смеяна. – К отцу на двор, да чтобы впредь не вздумал под ногами путаться!
Смеян поспел лишь бросить на меня виноватый взгляд, и двое мужиков тут же уволокли его в деревню.
- А ты, - прошипел мне Лютан в самое ухо, - ты, щенок, припомни, каково твое положение в деревне! Али запамятовал, на каких правах ты здесь обретаешься?! Ты – сын чужака! И с твоего отца я еще должок-то не спросил! Ничего, скоро придет времечко! Я тебе обещаю! Все, все вам припомню! Сиди тихо, как мышь, покуда я с базара не ворочусь! А после я с тебя глаз не спущу!
И он крикнул Самохе, возвысив голос:
- А его мы с вами нынче сами до дому сопроводим! Айда в деревню, други! Столы ставить пришла пора, пировать сядем перед дальней дорогой. Ну, пошли!
Старейшина пнул меня сзади коленом, и от злости и досады мне захотелось ответить тем же, однако ж я не смел… Я лишь оглянулся, обжигая своего врага раскаленным взглядом.
- Пшёл, пшёл, щенок! – гаркнул он, и ватага его приспешников довольно захохотала.
Смачно сплюнув прямо под один из деревянных идолов, не убоявшись проявить бессовестное непочтение прямо на капище, Лютан двинулся по тропе прочь.
«Чтобы боги тебя покарали! – упрямо твердил я в своих мыслях. – Ты будешь проклят, проклят богами! Черствый душой, глухой сердцем…»