Ключи впились в ладонь — острые, новенькие, ещё без потёртостей. Марина сжала кулак сильнее — до боли. Эта боль казалась правильной. Родной. Её собственной. Как и эти тридцать два квадратных метра за дверью с номером 47.
— Алё, ты где застряла? — голос матери в телефоне звучал как всегда — с неизменными нотками претензии. — Мы уже полчаса ждём!
— Подъезжаю, — соврала Марина, продолжая стоять перед своей дверью.
Своей. После пяти лет экономии на всём. После отпусков, которых не было. После бесконечных подработок. После отказов себе во всём — от новой одежды до нормальной еды. Своей.
— Ну покажи уже свои хоромы! — тётя Рита протиснулась в квартиру первой, оттеснив Марину плечом. За ней ввалились остальные: мама, двоюродная сестра Лена с мужем, даже бабушка приковыляла со своей тростью.
— Да какие хоромы… — Марина неловко пожала плечами. — Однушка. Обычная.
Мама щёлкнула выключателем и придирчиво осмотрела прихожую.
— А чё так тесно? И обои страшненькие. Надо было меня позвать выбирать.
— Я сама выбирала, — Марина почувствовала, как левый глаз начал дёргаться. Невидимая точка прямо под бровью запульсировала. — Мне нравится.
— Ой, тут же окна на север! — Лена уже распахивала шторы в комнате. — Темно будет! Ты чё не проверила?
— Проверила, — Марина сглотнула. Пульсация под бровью усилилась. — Мне так... удобно.
— А плита-то старьё! — донёсся из кухни голос тёти Риты. — Да тут полкухни поменять надо!
Марине показалось, что квартира съёживается с каждым их словом. Тридцать два метра превращались в двадцать, в десять... Воздух становился гуще. Трудно дышать.
— А сколько стоило-то всё? — как бы между прочим спросила мать, открывая шкафы на кухне. — Соседка говорит, сейчас цены упали, можно было и подождать.
— Три миллиона, — ответила Марина, чувствуя, как внутри что-то скручивается узлом.
— Ого! — присвистнул муж Лены, Виталик. — Да на такие деньжищи можно было дачу купить! И нам бы всем места хватило.
— Это мне. Мне одной, — слова вырвались сами собой, хриплые, шершавые.
В комнате стало тихо. Пять пар глаз уставились на неё.
— Чё-то ты какая-то напряжённая, доця, — мать прищурилась. — Мы ж порадоваться пришли. За тебя.
Бабушка постучала тростью по полу:
— А ты чё думала — купила и всё? А родне где жить? У меня вон крыша течёт, у Ритки ремонт вечный...
— Вы... чего? — Марина почувствовала странное онемение в губах. Будто их кто-то замораживал изнутри.
— Ну не всё ж тебе одной, — тётя Рита развела руками. — Семья же! Я кстати могу пожить тут, пока у меня ремонт. Месяц, ну может два.
— Я не... — начала Марина, но Виталик перебил:
— А можно ваще сдавать иногда! Прикинь, денежка капать будет. Нам с Ленкой как раз на первый взнос не хватает. Будем, типа, совладельцы!
Пульсация под бровью превратилась в дикую боль, словно кто-то вбивал гвоздь прямо в череп. Марина прислонилась к стене.
— Это моя квартира, — произнесла она тихо.
— Ну чё ты заладила — моя да моя, — скривилась мать. — Не выгонишь же ты мать родную, если мне приспичит переночевать. А если продать надумаешь — нам скажи первым, по-родственному скидку сделаешь.
— Я не буду продавать, — губы окончательно онемели, Марина не чувствовала, как они двигаются.
— А я тебе уже шторы присмотрела, — как ни в чём не бывало продолжала мать. — И диван новый надо. Этот страшный выкинем. Ритка, глянь, там ваще кровать есть?
Тётя Рита уже скрылась за дверью спальни. Марина услышала скрип своей новой кровати. СВОЕЙ.
А потом случилось странное. Она увидела, как её собственная рука тянется к выключателю и гасит свет. Все удивлённо замолчали.
— Эй, ты чего? — голос матери из темноты.
— Уходите, — произнесла Марина чужим голосом. — Все. Сейчас же.
— Чего-чего? — переспросила тётя Рита, выглядывая из спальни.
— УХОДИТЕ! — Марина сама не узнала свой голос — низкий, вибрирующий. Руки мелко тряслись, но не от страха — от какой-то новой, незнакомой силы.
— Дочь, ты чего? — в голосе матери появились заискивающие нотки. — Мы ж семья.
— Семья? — Марина криво усмехнулась. — Когда я пять лет горбатилась на двух работах — где была семья? Когда я недоедала, чтобы отложить лишнюю тысячу — где были вы? Когда я ревела ночами от усталости — кто-нибудь из вас позвонил?
Марина включила свет и обвела родственников взглядом:
— Никто из вас ни разу не предложил помощь. Даже словом. А теперь вы хотите долю? Серьёзно?
— Мы... — начала Лена, но Марина покачала головой.
— Нет. Это МОЯ квартира. На МОИ деньги. И здесь будут МОИ правила.
Бабушка хрюкнула что-то неразборчивое, а мать вдруг всплеснула руками:
— Ну и злыдня ты стала! Совсем зачерствела с этими деньгами! Мать выгоняет!
Но Марина уже открыла входную дверь:
— Выход там. Ключей никто из вас не получит. Никто здесь не будет жить, кроме меня. Никто не будет указывать, какие мне покупать шторы. И никто... — она сделала глубокий вдох, — никто не будет решать за меня, как распоряжаться моим имуществом.
— Неблагодарная! — выкрикнула мать, хватая сумку. — Я тебя растила, а ты...
— Спасибо, что вырастила, — перебила Марина. — Правда, спасибо. Но этот долг я выплачивать квартирой не буду.
Виталик что-то буркнул про жадность, тётя Рита закатила глаза, а Лена просто смотрела с открытым ртом. Бабушка нахмурилась и первая похромала к выходу:
— Засранка ты, Маринка. Вся в деда своего. Он тоже всё своё берёг, никому не давал.
— Спасибо, — неожиданно для себя улыбнулась Марина. — Я деда почти не помню, но спасибо.
Они выходили молча, бросая на неё обиженные взгляды. Последней у двери задержалась мать:
— Ты пожалеешь ещё, — сказала она тихо. — Родня — это всё, что у человека есть.
Марина покачала головой:
— Нет, мам. У меня есть кое-что ещё. Своя крыша над головой.
Дверь захлопнулась. Марина прислонилась к ней спиной и медленно сползла на пол. Колени предательски дрожали. Она не знала, плакать ей или смеяться. Делать и то, и другое одновременно оказалось неожиданно легко.
Неделю спустя телефон разрывался от сообщений. "Ты чего трубку не берёшь?" "Я не для того тебя растила!" "Мы обиделись все!" "Позвони бабушке, она переживает!" Марина не отвечала.
В субботу в дверь позвонили. На пороге стояла мать — с пакетами, с каким-то тортом, непривычно тихая.
— Можно? — спросила она, не глядя в глаза.
Марина молча посторонилась. Мать прошла на кухню, принялась разбирать пакеты:
— Я тут подумала... может, шторы сама выберешь. И диван тоже. Как тебе... нравится.
Она говорила, избегая смотреть на дочь. В её голосе Марина впервые не услышала командных ноток. Было странно. Непривычно.
— Мам, — Марина села напротив, — я люблю тебя. Вас всех. Но это моя территория. Моя жизнь. Я сама решаю.
Мать неловко кивнула:
— Тебе тут... помочь с чем надо? Полки повесить?
Марина улыбнулась:
— Если хочешь.
Они пили чай с тортом — молча, неловко. Но впервые за долгое время Марина не чувствовала тяжести где-то под ложечкой. Впервые она не пыталась угадать, что от неё хотят, чего ждут. И дышалось легче.
— У тебя... уютно тут, — неожиданно сказала мать, оглядывая кухню. — По-своему.
— По-моему, — поправила Марина и улыбнулась, чувствуя, как ключи в кармане домашних брюк приятно впиваются в бедро. Её ключи. К её двери.
Под её собственной крышей.