Дмитрий сбросил пиджак на спинку кресла, и ткань, скользнув, замерла в неестественной позе, словно вторя его бесцеремонному жесту. Его интонация звучала ровно, будто вопрос о готовности к семейному обеду был пунктом из повестки совещания:
— Ты справишься, да?
София съежилась на кушетке, словно пытаясь затеряться среди бархатных подушек. Под поясницей грелка постепенно остывала, оставляя после тепла липкий холодок пота. Каждый вдох давил на рёбра тяжёлым камнем — малыш ворочался, упираясь пяткой в диафрагму. Давление пульсировало в висках синкопированным ритмом, а ноги, опухшие от отёков, горели, будто их обложили раскалёнными углями. Даже свет лампы, мягко струившийся из-под абажура, резал глаза, заставляя щуриться.
— Дим… — её шёпот потонул в звоне падающих на пол монет из его кармана. — Я… не могу. Голова — как наковальня. Может, перенесём обед? Пожалуйста…
Дмитрий замер, медленно поворачиваясь, словно её слова потребовали физического усилия для осмысления. Пальцы нервно прошлись по коротко стриженным волосам, оставив беспорядочные дорожки в аккуратной укладке.
— Соф, это же просто семейный обед! — он развёл руками, и тень от его фигуры на стене превратилась в гигантскую птицу, хлопающую крыльями. — Пару салатов, горячее — и все счастливы. Мама целую неделю перебирала рецепты в своей записной книжке. Ты же не хочешь её расстроить?
Девушка сжала край подушки так, что ногти впились в ткань, оставляя полумесяцы. Он не видел, как её ладони дрожат, будто осиновые листья на ветру, не замечал синяков под глазами, похожих на разлитые чернила. Его мир пах лощёной бумагой и кофе из автомата, а не йодом от неудачного анализа и солёным привкусом слёз.
— Речь не о нежелании, — она выдавила, сдерживая дрожь в голосе. — Я едва хожу, Дим. Кажется, кости таза вот-вот разойдутся. Прилечь бы…
— Не драматизируй, — он махнул рукой, и золотые часы блеснули холодным светом, словно глаз циклопа.
— Сделаем всё быстро. Грибной жюльен, картофель гратен, лёгкий салат. — Уверенным движением опытного оратора, разбивающего возражения, он выложил на стол упаковку куриного филе.
— Поможешь маме с сервировкой — и свободна. Договорились?
София закрыла глаза, и перед веками поплыли багровые пятна. Договорились. Всегда «договорились», когда его решения напоминали указы, подписанные красной печатью.
Через четыре часа кухня превратилась в филиал ада. София, опираясь на столешницу, нарезала перец, и каждый взмах ножа отзывался спазмом в пояснице, как будто кто-то дёргал за невидимые нити, привязанные к позвонкам. На плите шипело мясо, выбрасывая в воздух едкие капли жира, а духовка гудела, напоминая о незавершённом гратене, откуда уже выползал запах подгорающего сыра.
Дмитрий расставлял хрустальные бокалы в столовой, и их звон сливался с его смехом — громким, металлическим, как скрежет вилки по тарелке. В зеркале кухонного гарнитура София поймала своё отражение: бледная кожа, сливающаяся с белизной фартука, распухшие веки, будто после долгого плача, капли пота на висках, словно слезы, которые не смогли пробиться наружу.
Звонок в дверь врезался в тишину, как нож в масло. Ладонь инстинктивно прижалась к животу, где малыш ответил болезненным толчком, будто пытаясь сбежать от надвигающегося кошмара.
— Наконец-то! — Дмитрий распахнул дверь, и в квартиру ворвался зимний воздух, пахнущий морозом и дорогими духами.
— Мам, пап, Вика, заходите!
В прихожую вплыла свекровь Ирина — высокая, как кипарис, в пальто с норковым воротником. Её взгляд, холодный, как сканер на таможне, скользнул по Софии, оценивая причёску, фартук, дрожь в коленях. За ней семенила сестра Виктория, щёлкая каблуками по паркету, словно отбивая такт сарказма. Отец Дмитрия, Сергей, молча кивнул, снимая пальто, его присутствие растворялось, как тень в сумерках.
— София, дорогая, — Ирина окинула её взглядом с ног до головы, словно проверяя срок годности.
— Надеюсь, мой совет по маринаду пригодился?
— Конечно, — солгала девушка, чувствуя, как подкатывает тошнота от запаха тимьяна, всего третьей капли которого хватило бы, чтобы вызвать рвоту.
Стол ломился от блюд, но атмосфера висела тяжёлым пологом. Дмитрий разливал вино, рассказывая анекдот про коллег, его голос звенел, как пустой бокал. София подносила гратен, и руки дрожали под тяжестью керамики, словно она держала не блюдо, а собственное сердце.
Ирина первой отломила кусочек, и хруст корочки прозвучал как приговор.
— Пересушено, — заключила она, отодвигая тарелку с таким видом, будто обнаружила в еде таракана. — Я же писала: фольга сохраняет сок. Или ты решила, что мои советы — для кухонных дурочек?
— Забыла, — прошептала София, глядя на узор скатерти, где красные розы сплетались в колючую проволоку.
— А салат-то какой пресный! — фыркнула Виктория, ковыряясь вилкой в тарелке, как хирург в открытой ране. — У нас в клубе шеф добавляет вяленые томаты и кедровые орехи. Попробуй хотя бы иногда вылезать из каменного века.
София стиснула колени под столом, и малыш пнул её под рёбра, словно пытаясь пробить путь к свободе.
— Где соус песто? — Ирина постучала ногтем по краю блюда, и звук эхом отозвался в висках Софии. — Дмитрий обожает его с детства! Или ты до сих пор не выучила вкусы мужа?
— Не… успела, — голос задрожал, превращаясь в тонкую нить, готовую порваться.
— Боже мой, — свекровь закатила глаза, будто молясь небесам о даровании терпения. — В наше время даже школьницы управлялись с четырьмя блюдами одновременно. Видимо, прогресс не только в телефонах.
— Хватит, — неожиданно встрял Сергей, и его тихий голос разрезал тишину, как нож масло. — Давайте просто поедим.
Когда подали десерт — безвкусный бисквит, пропитанный консервированными персиками — София уже едва различала лица. Звон в ушах нарастал, превращаясь в вой сирены, а пальцы немели, будто их погрузили в лёд. Она потянулась за графином, и вдруг мир накренился, как палуба тонущего корабля. Стакан со звоном разбился о пол, и осколки рассыпались алмазными слезами.
— София! — Сергей вскочил, опрокидывая стул, но она уже скользила по стене, как тень на закате.
— Какая неловкость… — прошипела Ирина, и в её глазах мелькнуло нечто, похожее на голод — наконец-то драма для вечерних сплетен.
Комната поплыла, цвета смешались в акварельную кляксу. Последнее, что София услышала перед тем, как тёмная волна накрыла её с головой — голос Дмитрия, впервые за вечер дрогнувший, как струна перед обрывом.
В приёмном отделении Дмитрий теребил мятую салфетку, превратив её в комок белой паутины. Картина повторялась перед глазами: как её тело обмякло, словно тряпичная кукла, как побледнели губы, ставшие цветом пепла, как Вика в ужасе закричала, нарушив многолетнюю традицию ироничного молчания. Даже мать замолчала, увидев синеву под ногтями Софии, напоминающую цвет зимнего неба перед метелью.
Врач вышел из палаты, снимая стетоскоп, который висел на шее, как символ беспомощности.
— Гипертензия, перегрузка нервной системы. Беременность под угрозой. — Он строго посмотрел на Дмитрия, будто видя перед собой не человека, а диагноз. — Ей необходим абсолютный покой. Никаких стрессов, понимаете? Никаких.
Дмитрий кивнул, глотая ком в горле, который стал размером с её живот.
София лежала под капельницей, отвернувшись к стене, где трещина в штукатурке рисовала карту неизведанных земель. Он присел на край койки, и пружины завизжали, словно протестуя против его присутствия.
— Прости… — слова застряли в горле, как кость из её жульена. — Я был слепцом.
Она медленно повернулась, и в её глазах отразилось небо за окном — серое, бездонное, без единого просвета.
— Ты обещал защищать меня, — прошептала она, и каждое слово падало, как камень в колодец. — Но от твоей семьи мне пришлось защищаться самой. Даже стены в нашем доме — их союзники.
Он сжал её ладонь, чувствуя, как дрожит её рука — лёгкая, почти невесомая, как крыло пойманной птицы.
— Больше — никогда. Завтра же найму помощницу, куплю тебе ту клинику у моря, о которой ты говорила… Все выходные отменил. Буду рядом, пока… — голос сорвался, и последние слова утонули в гуле вентиляции.
— Пока не станет удобно забыть? — она слабо улыбнулась, и в уголках губ заплескалась горечь.
Дверь скрипнула, нарушая хрупкое перемирие. На пороге замерла Ирина, сжимая сумочку белыми пальцами, будто это был щит, а не аксессуар.
— Я… — она запнулась, глядя на невестку, и её взгляд впервые скользнул вниз, как флаг при капитуляции. — Принесла тебе бульон. Домашний. С морковью, как ты любишь.
Это не было извинением. Но для Ирины — почти подвиг, как если бы королева принесла крестьянке хлеб.
София кивнула, и в её глазах мелькнула капля света — слабая, как первый луч после урагана. Дмитрий поймал едва заметную дрожь в её плечах — смесь надежды и остаточного страха, словно она боялась поверить, что кошмар закончился.
Он прижал её ладонь к щеке, и её тепло, едва уловимое, стало клятвой. Всё, что теперь имело значение, билось под тонкой кожей её живота — и в сжатых пальцах, которые больше не хотели отпускать.