— Как это вы едете в Сочи без меня? — голос Антонины Петровны дрогнул, но она постаралась придать ему непринуждённость. — Я думала, у Сони экзамены.
Андрей вздрогнул и поднял глаза от чемодана. Он как раз складывал свои безупречно выглаженные рубашки — её руками выглаженные, между прочим. Три дня назад она забрала их, чтобы сделать все идеально.
— Мама, ты что? — он замер с рубашкой в руках. — Откуда ты...
— Зашла проведать. Дверь была открыта.
Наталья появилась из спальни с охапкой одежды.
— Здравствуйте, Антонина Петровна, — ее голос звучал ровно. Слишком ровно. — Мы хотели вам завтра позвонить.
— Завтра? Когда уже будете в самолете? — Антонина Петровна сжала в руке сумочку. — Интересно, как бы вы мне это объяснили.
Соня выглянула из своей комнаты, помахала рукой и тут же исчезла, оставив взрослых разбираться. Умная девочка. Всегда чувствует, когда пахнет грозой.
— Мам, мы решили спонтанно. Соня сдала досрочно. И я смог взять отгулы, представляешь? — Андрей говорил быстро, как будто оправдывался. — Всего на неделю. Мы думали... ну...
— Что я старая и мне тяжело? — она сама не ожидала, что это вырвется. — Что я буду мешать вашему отдыху?
Наталья молча продолжила складывать вещи, но плечи её напряглись. Антонина заметила, как невестка бросила быстрый взгляд на мужа — тот самый взгляд, которым обменивались они с Виктором, когда его мама начинала свои претензии.
Только теперь она сама была той самой свекровью.
— Нет, конечно, — Андрей подошел и неловко коснулся её плеча. — Просто ты в прошлый раз говорила, что тебе тяжело долго ходить, а там, знаешь, такая жара...
— Знаю-знаю, — она отступила. — Что я могу, а что не могу. Что выдержу, а что нет. Вы же лучше меня знаете.
Она развернулась и направилась к выходу. Уже в дверях обернулась:
— Счастливого пути. Привезите магнитик.
Дома она долго сидела в темноте. Не включая свет, не снимая плащ. Судьба любит иронизировать — всплыла вдруг в голове фраза из старого фильма. Всю жизнь она вкладывала в сына. Недоедала, недосыпала.
В девяностые, когда все рушилось, она умудрялась находить ему апельсины. Сама ходила в одном и том же, но ему покупала самое лучшее.
И вот теперь она сидит одна в пустой квартире, а они едут на море. Без неё. Даже не спросив.
Антонина Петровна встала и решительно прошла к шкафу. Достала старую коробку с надписью «Андрюшины письма». Сколько лет она их хранила? Двадцать? Тридцать?
«Дорогая мамочка! — читала она выцветшие строчки. — Когда я вырасту, я заработаю много денег и мы поедем путешествовать. Я и тебя всегда буду брать с собой. Твой Андрюша».
Она аккуратно сложила листок. Потом вдруг скомкала его и швырнула в угол. Тут же бросилась поднимать, разглаживать дрожащими руками.
— Прости, Андрюша, — прошептала она бумаге. — Но я устала ждать.
Антонина Петровна подошла к телефону. Набрала номер сына. Три гудка. Четыре. Андрей не брал трубку. Наверное, решил, что она будет ругаться.
Что ж. Может быть, и будет.
Она дождалась, когда включится голосовая почта.
— Андрей, — голос её звучал спокойно и даже холодно. — Я приеду к вам, когда вернетесь. Поживу некоторое время. И не спорь. Мне нужна компенсация за то, что вы бросили меня одну.
Она нажала отбой и посмотрела на свое отражение в тёмном окне. Незнакомая решительная женщина смотрела на неё в ответ.
«Требовать у жизни — значит, быть готовым принять её ответ», — подумала она вдруг словами своего покойного мужа. Что ж, она готова.
Слово «компенсация» эхом отдавалось в пустой квартире.
***
— Мама, давай мы всё-таки обсудим, — Андрей стоял в дверях кухни, наблюдая, как Антонина Петровна раскладывает продукты по полкам холодильника. — Твоя квартира стоит пустая, а ты...
— Что я? — она даже не повернулась. — Мешаю вам?
— Нет, но...
— Я просто хочу побыть с семьей. Со своим единственным сыном, невесткой и внучкой, — она наконец обернулась. — Это плохо?
Андрей потер переносицу. Выглядел он измотанным. Загар с морского отдыха уже начал сходить, оставив только тени под глазами.
— Конечно нет, мама. Просто... может быть, мы могли бы чаще к тебе приезжать?
Антонина Петровна вытащила из пакета свежую зелень.
— Могли бы. Но не приезжали. Десять минут на чай раз в месяц — это не визит, Андрюша.
Он вздохнул и ушел. У него не хватило смелости возразить. Никогда не хватало — с самого детства. Уступчивый мальчик. Уступчивый мужчина.
Она достала кастрюлю и принялась готовить борщ. Настоящий, как любил Андрей в детстве. С мозговой косточкой, разваренной до мягкости. С зажаркой на свином жире.
В прихожей хлопнула дверь — вернулась Наталья с работы. Легкие шаги, звяканье ключей о столик в коридоре. Голоса — Наталья что-то спрашивала у Андрея. Потом тишина. И только через десять минут невестка заглянула на кухню.
— Добрый вечер, — она остановилась в дверях. — Чем это так пахнет?
— Борщом. С мозговой косточкой, как Андрюша любит.
Наталья поморщилась. Едва заметно, но Антонина уловила.
— Мы стараемся не есть красное мясо. И вообще тяжелую пищу по вечерам.
— Мой сын всегда любил борщ.
— Ваш сын, — Наталья сделала странное ударение на слове «ваш», — уже двадцать лет мой муж. И у него проблемы с желудком, если вы не заметили.
Антонина Петровна замерла с половником в руке. Нет, она не заметила. Конечно, не заметила — они же почти не виделись последние годы. Она вдруг почувствовала себя старой и жалкой.
— Я просто хотела порадовать.
— Спасибо, — Наталья смягчилась. — Я ценю ваше желание помочь. Но нам правда не нужно... столько заботы.
Вечером они ели холодный греческий салат. Андрей рассказывал про сложную операцию, Соня — про колледж. Наталья молчала, изредка поглядывая на свекровь. Антонина Петровна чувствовала себя лишней. Невидимой.
На следующий день она решила перестирать все шторы. Потом принялась за генеральную уборку. Она вытирала пыль с верхних полок, куда Наталья никогда не добиралась.
Мыла плинтуса зубной щеткой. Натирала смесью уксуса и соды смесители до блеска.
— Бабуль, ты чего так суетишься? — Соня заглянула в ванную, где Антонина, стоя на коленях, оттирала швы между плитками.
— Не суечусь. Навожу порядок.
— У нас вообще-то чисто, — Соня прислонилась к дверному косяку. — И клининг приходит раз в неделю.
Антонина Петровна подняла на внучку усталые глаза.
— Так это клининг. А это бабушкина забота. Разные вещи.
— Тебе не обязательно...
— Обязательно. Иначе зачем я здесь?
Соня помолчала, потом тихо спросила:
— А зачем ты здесь, бабуль?
Вечером, разбирая стирку, Антонина Петровна обнаружила любимую футболку Сони — белую, с рисунком какой-то модной группы. Она не разглядела бирку и постирала её вместе с темными вещами. Теперь футболка была в разводах.
— Ничего страшного, — сказала Соня, но её лицо говорило обратное. — Она была старая.
— Я куплю тебе новую.
— Не надо. Правда.
Еще через три дня Антонина случайно включила стиральную машину, не заметив, что Наталья уже загрузила туда белье. Машинка засбоила, пены было по колено, и вызванный мастер сказал, что придется менять какой-то важный блок.
— Ничего, — сказала Наталья ровным голосом. — С кем не бывает.
Но вечером, проходя мимо кухни, Антонина Петровна услышала разговор.
— Я больше не могу, — шептала Наталья. — Её забота душит. Она невидимая, но везде.
— Потерпи, — голос Андрея звучал устало. — Это моя мать. Она одинока.
— У неё своя квартира. Своя жизнь. Она хочет компенсацию? За что, Андрей? За то, что ты вырос и живешь своей жизнью?
Антонина Петровна замерла у двери, сжимая в руках полотенце, которое несла в ванную.
— Я поговорю с ней, — пообещал Андрей.
— Когда? Через месяц? Через год? Она не уйдет, если ты не скажешь.
Антонина Петровна тихо отступила от двери. Вернулась в свою комнату. Села на кровать.
Невидимая, но везде. Это про неё? Да, она хотела быть нужной. Хотела, чтобы её забота была необходима. А что получила? Раздражение.
В эту ночь она не могла уснуть. Лежала в темноте и думала о странной иронии судьбы: она хотела компенсации за годы, когда чувствовала себя забытой.
А получила лишь подтверждение, что её присутствие — обуза.
***
— Я совершенно не понимаю, почему нельзя просто сказать: «Мама, мне неудобно, что ты живёшь у нас», — Антонина Петровна расхаживала по комнате, которую ей выделили. — Взрослый человек. Врач. А разговор начать не может.
Она остановилась у окна. За стеклом моросил мелкий дождь. Третий день подряд.
Часы показывали половину двенадцатого вечера. Таблетки от давления закончились, а в той суматохе с переездом она не взяла рецепт. Горло сжимало. Еще этот разговор, подслушанный на кухне.
Антонина натянула плащ и тихо вышла в коридор. В квартире стояла тишина. Только мерно гудел холодильник. Она осторожно прикрыла дверь и направилась к лифту.
На улице было промозгло и темно. Круглосуточная аптека была через два квартала. Антонина Петровна шла, глядя под ноги и думая о том, что вот так просто могла закончиться её затея с «компенсацией».
Таблетки и тишина. Никаких претензий. Никаких ожиданий.
— Добрый вечер, — улыбнулась девушка-фармацевт. — Чем могу?
— Мне от давления. Что-нибудь.
Пока девушка искала, дверь аптеки открылась. Вошла молодая женщина с плачущим ребенком на руках.
— Пожалуйста, у вас есть что-нибудь? Температура под сорок, а неотложки не дождаться.
— Вызывайте, — строго сказала Антонина Петровна. — С такой температурой шутки плохи.
Женщина посмотрела на неё отчаянными глазами.
— Я вызвала. Едут уже час.
Антонина Петровна вдруг почувствовала себя снова нужной. Учительницей, которая знает, что делать. Матерью, которая может помочь.
— Давайте-ка сюда ребенка, — она протянула руки. — А вы купите жаропонижающее. И воды.
Она присела на скамейку с чужим мальчиком на руках. Он был горячий, как печка. Совсем маленький. Лет пять, не больше.
— Как тебя зовут, храбрый человек?
— Миша, — прошептал он и прижался к ней.
Странное чувство защемило в груди. Этот чужой ребенок доверчиво прильнул к ней. Не оттолкнул. Не сказал, что её забота душит.
Когда приехала скорая, молодая мать со слезами благодарила Антонину Петровну. А она только кивала, чувствуя, как что-то внутри надламывается и отпускает.
Обратно она шла медленно. Задумалась и не заметила лужу. Нога поехала по мокрому асфальту. Вспышка боли. Она не сразу поняла, что упала. Попыталась встать, опираясь на руку, и вскрикнула.
В травмпункте было пусто и тихо. Только пожилая женщина сидела в углу, держа руку на перевязи.
— Тоже поскользнулись? — спросила она, когда Антонина Петровна опустилась рядом.
— Да. Не заметила лужу.
— А я на кухне. Потянулась за банкой с вареньем для внука. Теперь вот, — она кивнула на руку. — Дочка ругается. Говорит, зови, когда нужно что-то достать.
— Дети не понимают, — вздохнула Антонина. — Им кажется, что мы вечно лезем не в свое дело.
Женщина посмотрела на неё внимательно.
— А мы лезем?
Антонина Петровна не ответила. Рука болела все сильнее.
— Меня Людмила зовут. Людмила Григорьевна.
— Антонина Петровна.
— Знаете, Антонина Петровна, — неожиданно сказала соседка. — С возрастом становится больно не потому, что кости хрупкие. А потому что ждёшь благодарности там, где пора просто отпускать.
— Вы о чем?
— О детях. Мы их растим, чтобы отпустить. А потом обижаемся, что они улетели.
Антонина Петровна хотела возразить, что она не обижается. Что просто хочет быть частью жизни сына. Но вместо этого неожиданно для себя спросила:
— А как отпустить?
Людмила Григорьевна улыбнулась.
— Не знаю. Я сама учусь. Но точно знаю: требовать нельзя. Можно только давать. Без условий.
— Петрова! — позвала медсестра, и Антонина поднялась.
Через час она сидела с гипсом на руке и смотрела на телефон. Три пропущенных от Андрея. Она не слышала звонков из-за шума в травмпункте.
— Не звоните им сейчас, — вдруг сказала Людмила Григорьевна, которая уже получила обезболивающий укол и ждала такси. — Поздно. Утром. А я вас до дома подброшу. Нам с вами, старым клушам, надо держаться вместе.
Они ехали в такси молча. Антонина Петровна думала о словах случайной знакомой. Об отпускании. О требованиях.
— Знаете, что я поняла недавно? — вдруг сказала Людмила. — Остерегайся своих желаний, милая. Вселенная всегда слышит. Но отвечает не всегда ласково.
Антонина Петровна вздрогнула. Эти слова будто читали её мысли.
Она хотела компенсацию. А получила... что? Сломанную руку. И понимание, что её не просто не ждут — её боятся обидеть прямым разговором.
— Приехали, — сказала Людмила. — Удачи вам. И легкости.
Антонина Петровна поднялась в квартиру сына. В коридоре горел свет. Наталья вышла на звук открывающейся двери.
— Господи, где вы были? — она осеклась, увидев гипс. — Что случилось?
— Пустяки. Поскользнулась.
Из комнаты выглянул всклокоченный Андрей.
— Мама? Я звонил тебе. Мы волновались.
Волновались. Она посмотрела на их лица. Действительно волновались. Но не от любви. От чувства долга.
— Я в порядке, — тихо сказала она. — И я, кажется, поняла, что мне пора домой.
***
— Я сам отвезу тебя домой, — Андрей стоял в дверях комнаты, наблюдая, как мать неловко складывает вещи здоровой рукой. — Давай помогу.
— Спасибо, я справлюсь.
Она медлила, перекладывая с места на место свитер. За две недели в квартире сына она так и не почувствовала себя дома. Зато полностью ощутила себя лишней.
— Мама, — он присел на край кровати. — Прости меня.
Антонина Петровна замерла.
— За что?
— За то, что я не понимал, как тебе одиноко.
Она поджала губы, борясь с внезапно подступившими слезами. Только не раскисать. Только не требовать жалости.
— Мне не одиноко, — солгала она. — У меня своя жизнь.
Андрей смотрел в пол. Он выглядел совсем как в детстве, когда разбил её любимую вазу и боялся признаться.
— Наверное, мы должны были чаще звонить. Приезжать. Но работа, Сонины занятия... — он потер переносицу. — Это не оправдание, конечно. Просто...
— Просто жизнь, — закончила она за него. — Я понимаю.
— Правда?
Она подняла на него глаза. Её мальчик. Единственный сын. Он действительно хотел знать, понимает ли она. Он искал прощения.
— Правда, — кивнула она. — Теперь понимаю.
Наталья постучала в дверь. Она держала поднос с чаем и печеньем.
— Я подумала, может, вы хотите перекусить перед дорогой.
Антонина Петровна заметила, что невестка говорит мягче обычного. Виноватый тон. Из-за руки? Или из-за того ночного разговора?
— Спасибо, Наташа.
Они пили чай втроем. Неловко. С паузами. Будто не знали, о чем говорить.
— Знаешь, — вдруг сказала Наталья. — Мы правда не хотели тебя обидеть тогда, не позвав в Сочи.
— Я знаю, — кивнула Антонина Петровна. — Вы имели полное право ехать без меня.
— Дело не в праве, — Наталья отставила чашку. — Просто мы... я... боялась, что будет неловко. Мы такие разные. И я всё время чувствую, что не соответствую.
— Чему?
— Твоим ожиданиям. Какой должна быть жена твоего сына.
Антонина Петровна никогда не думала об этом. Правда ли у неё были какие-то ожидания? Или просто страх одиночества, замаскированный под тревогу за сына?
— Если я давала повод так думать, то прости, — она коснулась здоровой рукой запястья невестки. — Андрею повезло с тобой.
Наталья не ответила, но её глаза заблестели.
Дома Антонина Петровна первым делом открыла окна. Впустила свежий воздух в душную квартиру. Пахнуло весной — в палисаднике под окном распустилась сирень, и её аромат наполнил комнату.
Она обошла свои владения. Маленькая кухня. Спальня с видом на детскую площадку. Старый сервант с фотографиями. На одной из них — совсем юный Андрей с отцом. Виктора не стало пятнадцать лет назад.
Иногда она забывала его голос. Иногда разговаривала с ним в пустой квартире.
— Что скажешь, Витя? Твоя жена совсем из ума выжила. Захотела компенсацию. А получила сломанную руку и понимание, что лезет не в свою жизнь.
Вечером она пошла на почту — отправить открытку старой подруге в Воронеж. Задержалась у газетного киоска. И вдруг услышала:
— Антонина? Петрова, ты?
Она обернулась. Перед ней стоял Семен Ильич, бывший сосед. Они жили в одном доме, пока она не разменяла квартиру после мужа.
— Семен Ильич! Сколько лет!
— Да уж, почитай, десять будет. Как ты? Всё такая же красавица.
Она смутилась. Какая уж там красавица — в домашнем плаще, с гипсом.
— Да вот, травмировалась по глупости.
— А я внуков встречаю из школы. Дочка на работе допоздна, вот и кручусь.
Они разговорились. Он рассказал, что овдовел три года назад. Что живет теперь с дочерью и внуками.
— Слушай, Тоня, а пойдем посидим в кафетерии? У меня еще полчаса до детей.
Она хотела отказаться. А потом подумала — почему бы и нет?
В маленькой кофейне они взяли кофе и пирожные.
— Знаешь, Тоня, — сказал Семен Ильич, когда они устроились за столиком у окна. — Я часто думал про тебя. Как ты там одна.
— Справляюсь, — она улыбнулась. — А вы как с дочерью уживаетесь?
— По-разному, — он усмехнулся. — Иногда ругаемся. Она считает, что я слишком балую внуков. А я считаю, что она слишком строгая. Но мы договорились: я не лезу в её воспитательные методы, она — в мои дедовские поблажки.
— Мудро.
— Понимаешь, Тоня, — он наклонился ближе. — Судьба любит шутки. Главное — не забывай смеяться вместе с ней.
Она вздрогнула, услышав эти слова. Будто все вокруг сговорились напоминать ей о судьбе и её иронии.
— Я тут на пенсионерские курсы записался. Компьютерные, — продолжал он. — Не поверишь — интересно! А еще в бассейн хожу. Спина болит, врач прописал.
— Молодец, — искренне сказала она.
— А ты чем занимаешься? Кроме внуков?
Она задумалась. А ведь правда — чем? Что она делала все эти годы, кроме как ждала редких визитов сына и тосковала о прошлом?
— Знаешь, — сказал вдруг Семен Ильич, глядя на её растерянное лицо. — Приходи к нам на курсы. Там такие же чайники, как мы. Вместе будем осваивать технику.
Антонина хотела отказаться. Но вместо этого услышала свой голос:
— А когда занятия?
Она вернулась домой другой дорогой. Мимо парка. Мимо детской площадки, где гуляли молодые мамы с малышами. Мимо школы, из которой выбегали подростки. Жизнь кипела вокруг.
Дома она достала лист бумаги и ручку. Написала сверху: «Чем я хочу заниматься». И задумалась. А потом быстро, пока не передумала, записала: «Курсы компьютерные. Бассейн? Кружок рисования в ДК? Волонтерство в детской больнице?»
Телефон зазвонил, когда она перечитывала список. Андрей.
— Мама, ты как?
— Хорошо, сынок. Правда хорошо.
— Гипс не беспокоит?
— Нет. Я в порядке.
Она поняла, что говорит искренне. Она действительно была в порядке. Впервые за долгое время.
***
Две недели пролетели незаметно. Гипс сняли, и рука постепенно возвращалась к жизни. Антонина Петровна аккуратно разминала запястье специальными упражнениями, которые показал врач. Боль отступала. И не только физическая.
— Начнем с азов, — терпеливо объяснял пожилой преподаватель компьютерных курсов. — Вот это мышка. А это клавиатура.
— Я знаю, что такое мышка, — проворчала Антонина. — Я не совсем из каменного века.
Рядом хмыкнул Семен Ильич.
— А я вот честно признаюсь — для меня всё это темный лес. Внуки на своих телефонах такое вытворяют, а я даже фотографию отправить не могу.
После занятий они вместе шли до автобусной остановки. Разговаривали обо всем — о ценах, о внуках. Антонина ловила себя на том, что ей легко. Не нужно контролировать каждое слово, бояться быть навязчивой.
Просто разговор двух немолодых людей с общими воспоминаниями.
В воскресенье она гуляла в парке. Весна раскрасила город яркими красками. На скамейках сидели мамы с колясками, подростки с телефонами, влюбленные парочки. Только старики гуляли в одиночестве.
На детской площадке пожилая женщина отчитывала маленького мальчика.
— Сколько раз говорила! Не лезь в лужу! Вот скажу маме, что ты не слушаешься!
Мальчик, лет пяти, стоял понурившись. На его лице застыло упрямство пополам с обидой.
Антонина Петровна замедлила шаг. Сцена напомнила ей, как она сама ругала маленького Андрюшу за испачканные штаны. Как он так же стоял, опустив голову и сжав кулачки.
— Простите, — она подошла к женщине. — Не ругайте его.
— А вы кто такая? — старушка развернулась к ней всем корпусом, готовая защищать свое право воспитывать внука.
— Просто прохожая, — мягко сказала Антонина. — Но знаете, он ведь тоже хочет быть нужным. Просто по-своему.
— Это как же? Через непослушание?
— Через исследование мира. Через свободу делать ошибки.
Женщина смягчилась.
— Может, вы и правы. Но мать мне голову отвинтит, если я его грязным приведу.
— У вас есть салфетки? — Антонина наклонилась к мальчику. — Давай-ка очистим твои сапожки. А потом поиграем во что-нибудь, где не нужно прыгать по лужам. Договорились?
Мальчик кивнул и вдруг широко улыбнулся. Доверчиво. Без страха. Антонина почувствовала, как в груди разливается тепло.
Вечером она долго сидела у окна, вспоминая этот случай. Телефон коротко звякнул — пришло сообщение. От Андрея.
«Мам, мы с Соней хотим на дачу на выходных. Поедешь с нами?»
Она перечитала сообщение трижды. Первым порывом было написать: «Конечно!» Она представила, как будет готовить на всех, как они сядут вечером у костра. Как будет звучать смех Сони.
Но потом она вспомнила напряженные плечи невестки. Её усталый взгляд. Неловкие паузы в разговорах.
«Нет, — напечатала она медленно. — В другой раз. Но спасибо, что позвали».
Она отправила сообщение и почувствовала странную легкость. Никакой обиды. Никакой горечи. Просто... свобода.
Телефон зазвонил почти сразу.
— Мама, ты правда не хочешь? — в голосе Андрея звучало удивление.
— Правда, — она улыбнулась в трубку. — У меня тут компьютерные курсы. И я записалась на приём к врачу. К тому же Наташе будет спокойнее без меня.
— Мама...
— Всё хорошо, Андрюша. Привезите мне яблок с дачи, если останутся.
Когда она закончила разговор, за окном уже стемнело. Антонина Петровна заварила чай и вышла с чашкой на балкон. Город мерцал огнями. Где-то там была квартира Андрея. Его жизнь. Отдельная от неё.
Ещё недавно эта мысль причиняла боль. Теперь она принимала её как данность. Как смену времен года. Как неизбежный порядок вещей.
Она вспомнила слова Людмилы Григорьевны из больницы: «Требовать нельзя. Можно только давать. Без условий».
А ведь она всю жизнь требовала. Не напрямую, конечно. Но ожидала благодарности. Ждала, что сын будет «возвращать долг» за её бессонные ночи, за недоеденные апельсины, за все жертвы. Она терпеливо ждала компенсации за свою любовь.
И только сейчас поняла: настоящая любовь не выставляет счетов.
Телефон снова подал голос. На этот раз сообщение от Сони.
«Бабуль, жаль, что ты не едешь. Но я заеду к тебе в пятницу после пар. Можно?»
«Конечно, золотко. Буду ждать».
Она отложила телефон и посмотрела на звезды. Сколько их сегодня! Яркие точки на чернильном небе.
— Знаешь, Витя, — сказала она тихо, обращаясь к памяти мужа, к звездам, к ночи. — Я, кажется, поняла самое важное. Нужно не ждать приглашения. Нужно просто быть рядом. А жизнь сама подаст знак, когда позовёт.
Чай остыл, но Антонина Петровна не спешила внутрь. Весенняя ночь обнимала её прохладой. В соседнем доме в окне кто-то играл на пианино — тихая мелодия долетала сквозь шум города.
Она думала о завтрашних компьютерных курсах. О том, что Семен Ильич пригласил её в субботу на концерт в парке. О том, что Соня приедет в пятницу.
Жизнь продолжалась. Без требований. Без ожиданий компенсации. Просто жизнь — с её маленькими радостями, с тихими вечерами, с новыми возможностями.
В конце концов, судьба действительно любит иронизировать. Она хотела компенсации за одиночество. А получила понимание, что одиночество начинается не снаружи, а внутри — когда требуешь, вместо того чтобы просто любить.
Она вернулась в комнату. Достала блокнот и написала: «Звонить Андрею раз в неделю. Не навязываться. Помнить, что у них своя жизнь».
А потом улыбнулась и добавила: «И у меня — своя».
***
А что бы вы сделали на месте Антонины? Поделитесь своими историями.
Подпишитесь на истории о том, что прячется за закрытыми дверями наших отношений
***