— Мы просто заедем на пару дней, — произнесла свекровь по телефону тоном, будто объявляла амнистию. Голос её, как всегда, звенел металлической нотой, от которой по спине пробегали мурашки. — Давно не виделись с Димой, да и нам с Геннадием нужно сменить обстановку.
— Конечно, Ольга Викторовна, — я стиснула трубку до побеления костяшек, но голос звучал сладковато-ровным, словно проглаживая острые углы. — Ждём с нетерпением.
Отложив телефон, я окинула квартиру её взглядом — холодным, сканирующим, как луч рентгена. Увидела потёртость на подоконнике, где кот любил греть бока, криво висящую картину в прихожей — подарок друга-художника, выцветшие салфетки на столе, вышитые бабушкой. То, что казалось милым хаосом жизни, под её оценкой превращалось в бардак, достойный осуждения. Но я научилась терпеть эти визиты, как терпят внезапный град летним днём. Двое суток — не вечность. Переживу.
В четверг я вымыла квартиру с фанатизмом сапёра, обезвреживающего мину. Солнечные лучи, пробивавшиеся сквозь тюль, выхватывали пылинки, танцующие в воздухе, будто дразня моё усердие. Дима вернулся с работы позже обычного, тень усталости под глазами, и молча включился, раскладывая документы на столе строго по датам — милая особенность, всегда вызывавшая у меня нежность, смешанную с лёгким раздражением. Моего мужа можно было узнать по этой дотошности в мелочах и растерянности перед важным выбором, будто взрослый мальчик, заигравшийся в порядок.
— Всё нормально? — спросил он, когда я слишком громко хлопнула шкафом, убирая фарфор, подаренный на свадьбу. Его голос прозвучал приглушённо, будто из-за толстого стекла.
— Идеально, — солгала я, чувствуя, как под рёбрами заводится знакомый моторчик тревоги, вибрируя на высокой частоте. — Хочу, чтобы им понравилось.
Он кивнул, но я заметила, как дрогнул его палец, поправляющий рамку на комоде — нашу совместную фотографию у моря, где волны лизали песок, а мы смеялись, не зная, что смех может быть таким хрупким. Помнила, как Ольга Викторовна тогда поправила мой купальник, её пальцы, острые как булавки, впивались в ткань, шепча, что «полным девушкам лучше носить закрытые модели».
Машина подъехала ровно в шесть, будто они боялись опоздать на собственный спектакль. Свекровь вошла первой — высокая, как кипарис, в пальто цвета бордо, с безупречным маникюром, напоминающим лезвия, и улыбкой, похожей на оскал. За ней брел Геннадий Иванович — коренастый мужчина с вечно нахмуренным лбом, словно высеченным из гранита, и руками в царапинах от «возни с железом», как он сам выражался. Его взгляд, тяжёлый и подозрительный, скользнул по стенам, будто искал слабые места.
— Леночка, — обняла меня свекровь, и я ощутила запах её духов — густых, как сироп, с нотками ладана и чего-то лекарственного. Её объятие было похоже на захват — костлявые руки сдавили рёбра. — Ты поправилась? Или это платье так сидит?
Я улыбнулась, чувствуя, как внутри натягивается струна, готовая лопнуть от малейшего прикосновения.
— Проходите, ужин готов.
Геннадий Иванович молча внес в прихожую чемодан, обклеенный наклейками из советских гостиниц, и ящик с инструментами, позвякивающими, как кандалы. Я вопросительно взглянула на Диму, но он лишь развёл руками, будто марионетка с оборванными нитями.
— Вентиляция у вас хромает, — буркнул отчим, постукивая костяшками по стене. — Ещё зимой говорил — исправлю.
На кухне Ольга Викторовна сразу открыла шкаф, словно проводя ревизию в захваченной крепости.
— Боже, сколько консервов! — сморщилась она, хотя внутри аккуратно стояли банки с крупами и специями, расставленными по цвету. — Дима совсем исхудал, ты ему готовишь?
— Мама, я сам выбираю, что есть, — вставил муж, но звучало это неубедительно, как оправдание школьника.
— Конечно, — махнула рукой свекровь, доставая из сумки контейнеры, завёрнутые в фольгу, словно драгоценности. — Привезла домашние котлеты. Не спорь!
Мой тщательно приготовленный суп с розмарином и тыквой стал ненужным фоном, оттеснённым на край стола. За ужином свекровь передвинула вазочку с полевыми цветами на своё привычное место — ровно напротив её тарелки, будто расставляя фигуры на шахматной доске.
— Как ваши дела? — спросила я, пытаясь разрядить тишину, густую, как кисель.
— Ох, детка, — вздохнула Ольга Викторовна, отодвигая тарелку с супом. — Соседи залили квартиру. Придётся делать ремонт.
Дима вздрогнул, словно его ударили током, но промолчал, уставившись в окно, где дождь начинал выстукивать свою неторопливую мелодию.
— Надолго? — осторожно уточнила я, чувствуя, как струна внутри загудела низким, тревожным звуком.
— Месяц, другой, — пожал плечами Геннадий Иванович, режущий хлеб уверенными движениями, будто делал это здесь каждый день. — Кто его знает.
Я поймала взгляд мужа, но он опустил глаза, будто разглядывая узоры на скатерти, выцветшие от времени.
Ночью я ворочалась под тяжёлым одеялом, слушая, как отчим ходит по квартире — его шаги, тяжёлые и методичные, напоминали часового. Свекровь обустроилась в гостевой с королевскими манерами: её духи пропитали подушки, а на тумбочке стояла фарфоровая кукла, привезённая «для уюта». Даже воздух стал чужим — густым, словно сироп, в котором тонули привычные запахи дома.
Утро началось с аромата незнакомого чая — крепкого, горьковатого, и лязга инструментов, режущего тишину. Дима уже ушёл, не попрощавшись, оставив на подушке вмятину в форме вопроса. За окном хлестал дождь, превращая мир за стеклом в акварельный размытый пейзаж.
Выйдя в коридор, я застыла: Геннадий Иванович, стоя на табурете, копался в электрощитке, разложив вокруг отвёртки и изоленту, будно хирургические инструменты. Искры сыпались из стены, как микроскопические звёзды.
— Доброе утро. Что происходит?
— Проводка старая, — буркнул он, не оборачиваясь. — Дима просил переделать.
— Леночка, проснулась! — из кухни выплыла свекровь в фартуке с вышитыми розами, которого я раньше не видела. — Мы уже всё обсудили: в гостиной поменяем обои на персиковые, а балкон остеклим. Ты же любишь смотреть на дождь?
— Мы не планировали ремонт, — голос прозвучал глухо, будто из-под земли.
— Гена всё сделает, — она улыбнулась, и в этой улыбке было что-то хищное. — Сын уже согласен.
Дима не брал трубку. Весь день свекровь переставляла вещи, как кукольница, дергающая за нитки: мои книги, обёрнутые в бумагу с цветочным узором, исчезали в коробках «для порядка», фотографии в рамках сменялись её собственными — пожелтевшими снимками незнакомых людей. К вечеру диван стоял у окна, как чужой корабль на причале, а в спальне висел новый светильник — массивный, бронзовый, отбрасывающий на стены тени, похожие на паутину.
Когда муж вернулся, я затащила его в ванную — последний оплот, где ещё пахло моим гелем для душа с лавандой.
— Они сносят стены! Меняют проводку! Твой отчим сегодня чуть не спалил квартиру!
— Мама хочет помочь, — он потёр переносицу, под глазами синевали тени. — Они погостят, пока ремонт...
— Они говорят о месяцах! Ты слышал её? «Персиковые обои», «остекление»!
— Это мои родители, — его голос стал стальным, как лезвие. — Потерпи.
Ночью за стеной они шептались — голоса, шипящие как газ из баллона. Обрывки фраз: «странные привычки Лены», «неудачная планировка», «на Яблоневой было лучше». Я прижалась лбом к холодному стеклу, наблюдая, как дождь рисует на окне слёзы.
Утром Геннадий Иванович, сгорбившись, устанавливал новую розетку, его пальцы, покрытые старческими пятнами, дрожали. Свекровь протянула мне связку ключей — холодных, как льдинки.
— По одному всем. Мы же семья.
Только тогда я поняла — они не просто остаются. Они встраиваются в наш дом, как паразиты в организм, медленно переписывая наш код на свой лад.
Дни слились в серую массу, как грязный снег под колёсами. Вещи мигрировали — мои кружки уступали место её хрустальным бокалам, пледы сменялись вязаными салфетками. Запахи стали чужими: вместо кофе с корицей — чай с шалфеем, вместо свечей — нафталин. Дима замкнулся, его плечи ссутулились под невидимым грузом.
В среду я заметила странное: на полке в гостиной появились старые фото незнакомой дачи — деревянный дом, яблони в цвету, мужчина, похожий на Диму, чинит забор. В блокноте свекрови, забытом на столе, десятки раз повторялся адрес: «Яблоневая, 12» — буквы, выведенные с нажимом, будто вбитые гвозди.
Вечером она шлёпнула на стол папку с эскизами, от которой пахло пылью архивов.
— Проект нашей дачи. Начнём с кухни — здесь будет эркер.
— Мы живём в городе, — осторожно сказал Дима, его голос дрогнул, как струна.
— Не смеши! — засмеялась она, звук стеклянный, ненастоящий. — Папа в саду, розы обрезает.
— Отец умер десять лет назад, — прошептал муж, и в тишине эти слова прозвучали как выстрел.
— Врача! — закричала свекровь, её голос взметнулся до визга. Геннадий Иванович, сидевший в углу, молча кивал, гладя гаечный ключ, как любимую кошку.
Приехавшая доктор, женщина в очках с тонкой оправой, объяснила тихо, за закрытой дверью: совместная деменция. Они создали мир, где всё ещё молоды, где дом на Яблоневой цел, а боль утрат растворена в сладком тумане иллюзий.
Через неделю мы определили их в пансионат «Лесная опушка» — белые стены, запах сосны, за окнами вишнёвый сад, посаженный для терапии. Свекровь, увидев деревья, оживилась, в её глазах вспыхнули осколки былой остроты:
— Наши саженцы подросли!
Дима, помогая им обустроиться, положил на тумбочку старую фотографию дачи. Когда мы уезжали, Ольга Викторовна гладила снимок дрожащими пальцами, бормоча о розах и яблоневом варенье.
Возвращаясь домой, он обнял меня впервые за месяцы — его объятие было тёплым, но хрупким, как первый лёд.
— Прости, что не заметил раньше.
— Никто не виноват, — прижалась я к нему, слушая, как дождь за окном стихает, превращаясь в шёпот.
Квартира постепенно становилась нашей. Коробки с книгами вернулись на полки, светильник-паук сменила лампа с тёплым светом, а в углу гостиной, где висел её фартук, теперь стоял горшок с фикусом — живым, упрямо тянущимся к солнцу.
— Купим дачу? — вдруг сказал он однажды утром, наблюдая, как я мешаю кофе. — С яблонями. Как мама хотела.
Я кивнула, зная, что саженцы будут нашими — не памятью о прошлом, а обещанием будущего. Иногда прошлое — как компас: помогает идти вперёд, если не тыкать в него пальцем, жалуясь на сломанную стрелку.
А замки... Самые крепкие — не на дверях, а в сердцах. Держи их открытыми, даже если сквозит. Иначе как услышишь стук новых возможностей, смешанный с шепотом дождя за окном?