Эта статья о том, что скрывается за трагедией человека с громким именем «Лев Толстой». Не о авторе «Войны и мира», а о человеке, который в 82 года бежал из дома, чтобы умереть в одиночестве. Почему классик, которого знает весь мир, не смог найти покой в собственной семье? Что толкнуло его на этот побег, и как прошли его последние дни? История, которая заставит задуматься о цене принципов, семейных ранах и том, что остаётся после нас...
Часть 1: Семья Толстого — любовь, ставшая клеткой
В 1904 Софья Толстая оставила такую запись в личном дневнике: «Всю свою жизнь, все свои способности я задушила для него и всю свою жизнь отдала в жертву семье…Иначе и лучше говоря: это была воля Божья».
Ответ Льва Толстого : «Изредка и нынче всё страх, что... много в себе она задушает для меня и все эти жертвы инстинктивно заносит мне на счет».
Жертва во имя гения
48 лет брака. Тринадцать детей, семеро из которых дожили до зрелого возраста. Бесконечные роды, воспитание этих детей, переписывание рукописей мужа-гения. «Как бы утомлена я ни была, в каком бы состоянии духа или здоровья я ни находилась, вечером каждый день я брала написанное Львом Николаевичем утром и переписывала все начисто. На другой день он все перемарает, прибавит, напишет еще несколько листов — и я тотчас же после обеда беру все и переписываю начисто. Счесть, сколько раз я переписывала «Войну и мир», невозможно». Дом, имение, хозяйство- всё на её плечах. Цитирую: «Мои друзья-мужчины говорили, что Лев Николаевич счастлив женой. Бесчисленное количество женщин завидовали мне, что я жена такого знаменитого человека. А что мне было от знаменитости? Труд, труд и труд!..».
Она умела себя вести в обществе, прекрасно говорила на французском и немецком, много читала, писала дневники и мемуары. Казалось — идеальный союз. Но за фасадом — годы ссор, слёз и ад взаимных упрёков.
Духовный разлом.
Его духовный переворот был ударом. Страх смерти, поиск Бога, отречение от земного: имущества, денег, славы. Толстой создал свое религиозно-философское учение, и у него появилось множество последователей, к которым Софья Толстая относилась враждебно. Она не боялась спорить с мужем. Отношения между супругами ухудшались. Софья боялась нищеты: «Если ты откажешься от авторских прав, наши дети останутся без гроша!» Тогда Он переписал всё имущество на жену и детей. И передал ей право распоряжаться его сочинениями, которые были написаны до 1881 года. В своих дневниках она пишет: «Он называет меня своей тюрьмой... Но разве я не хранила его мир все эти годы?» «Ад» - это слово преследовало их.
Ревность и призраки измен.
Портила их отношения ревность. Софья ревновала мужа к своей младшей сестре, и даже к незнакомке в кустах в ответ на его признания в «сладострастии». А он жене на все вопросы об изменах отвечал уклончиво: «Я буду тебе верен, но это не точно». Помимо чувства собственности к мужу у Софьи Андреевны был романтический порыв к композитору Сергею Танееву.
Софья Андреевна не подозревала, что Танеев вообще не интересовался женщинами. Она ходила на все концерты, старалась сидеть рядом с Сергеем Ивановичем в партере, а он убегал от нее. «Отвратительная гадость»- так называл Толстой чувства своей жены к Танееву, молча страдая.
Последней каплей в их отношениях стало секретное завещание писателя. Главный момент завещания касался его литературного наследия — литературных прав на его сочинения, за которые уже при его жизни зарубежные издатели предлагали десять миллионов золотых рублей. Сейчас это миллиарды! Все имущество он уже отдал в 1891 детям и жене. Это и Ясная Поляна, и дом в Хамовниках в Москве, и земли, где были самарские имения. Что же до его произведений, то Толстой уже в начале 1890-х годов через письмо в газеты отказался от литературных прав. Он хотел, чтобы и после его смерти его творения печатал кто угодно, а родственники ничего не получали. Софья Андреевна была категорически против этого, говоря мужу: «не отдам». Тогда и возник чудовищный конфликт между Владимиром Чертковым и Софьей Андреевной. Она не скрывала своей патологической ревности к другу-соратнику Толстого, книгоиздателю и душеприказчику Владимиру Черткову цитирую: «Отнял у меня сердце и любовь мужа; отнял у детей и внуков изо рта кусок хлеба».
А Чертков вспоминал о ней так : «Толстому необходим был неумолимо жестокий тюремщик- Софья Андреевна». Сам Толстой свои переживания выразил в дневнике цитирую: «Софья Андреевна копается в моих бумагах. Сейчас допрашивала, кто передает письма от Черткова: «Вами ведется тайная любовная переписка». Просила, чтоб я не целовался с ним. Несчастная, как мне не жалеть ее... Они разрывают меня на части». Именно Чертков в конце концов уговорил писателя написать завещание не в пользу жены. После кончины Толстого Владимир Чертков вместе с младшей дочерью Толстых Александрой стал главным исполнителем его завещания. Толстой однажды обмолвился о Черткове: «Он крайне нужный мне человек». Именно Чертков распространял идеи Толстого за границей. В некотором смысле Чертков был великим менеджером Толстого. Благодаря ему идеи Толстого так широко распространились по всему миру. Сейчас для нас Толстой — это автор «Анны Карениной» и «Войны и мира», а тогда весь мир интересовал Толстой как религиозный мыслитель, проповедник новой истины. Многие всерьез считали его следующим в ряду Христа, Будды и Магомета. При личной встрече с Александром III тетушка Толстого Александра Андреевна Толстая сказала государю: «У нас в России только два человека истинно популярны: граф Лев Толстой и отец Иоанн Кронштадтский». Император, посмеявшись над этим сравнением, согласился с ней.
Тайные дневники: последняя битва
Именно дневники Льва Николаевича были предметом ожесточённого соперничества. Свои дневники он защищал с особой страстью. Он опасался, что Софья Андреевна внесёт в них какие-либо изменения. Поэтому свои дневники он больше доверял Черткову, чем жене и незадолго до своей смерти распорядился отправить их на хранение в сейфы Государственного банка в Туле. Документы стали доступны читателям только после Октябрьской революции. В 90-томном посмертном собрании сочинений дневникам отведено аж 13 томов. Он всю жизнь вел дневник... А с 1908 у Льва Николаевича появился «Тайный» дневник. Много сил уходит на прятание его в доме. Софья Андреевна поглощена идеей фикс — найти этот дневник. И находит. Возмущена записями. А муж, в свою очередь, возмущён её вторжением в его личное пространство. С некоторых пор Толстой боялся писать в дневнике всю правду, зная, что жена, подобрав ключи от его стола, прочитывает его ежедневные записи. В 1910 он даже завел специальную записную книжечку, где начал «Дневник для одного себя», который прятал в голенище сапога. В этот дневник он заносит свои последние в жизни записи: «Страдаю ужасно. Говорить нельзя, они не понимают. Точно я один не сумасшедший живу в доме сумасшедших, управляемом сумасшедшими.…» 24 сентября 1910 он пишет: «Потерял маленький дневник». Оказалось, не потерял. Жена нашла его в сапоге и унесла к себе. «25 октября 1910. Всё то же тяжёлое чувство. Подозрения, подсматривания и грешное желание, чтобы она подала повод уехать. Так я плох. А подумаю уехать и об её положении, и жаль, и тоже не могу…. 26 октября. Всё больше и больше тягощусь этой жизнью…. Терпеть её терпеть…. Помоги, Господи». Их семейные распри уже обсуждали на всех углах. Она жаловалась всем подряд. А в ночь с 27 на 28 октября произошёл тот толчок, который заставил предпринять то, о чем Толстой давно мечтал… «Проснулся в 3 часа ночи. Вижу в щелях дверей яркий свет в кабинете и шуршание. Это Софья Андреевна чего-то разыскивает... Во мне неудержимое отвращение, возмущение. Задыхаюсь, считаю пульс: 97. Не могу лежать и вдруг принимаю окончательное решение уехать». Это был поступок слабого больного старика, который мечтал об уходе двадцать пять лет, но, пока были силы, не позволял себе этого, потому что считал это жестоким по отношению к жене и детям. А вот когда сил уже не оставалось, а семейные противоречия достигли высшей точки кипения, он не увидел другого выхода ни для себя, ни для окружающих. Он ушел в тот момент, когда физически совсем не был готов к этому. Когда на дворе стоял глухой конец октября. Когда ничего не было приготовлено и даже самые горячие сторонники ухода, вроде дочери Саши, не представляли себе, что такое оказаться в «чистом поле» старику. Именно тогда, когда его уход почти неминуемо означал верную смерть, у Толстого больше не осталось сил находиться в Ясной Поляне.
Часть 2: Побег Толстого: когда дом становится адом
Как сильное животное, ощущая приближение смерти, уходит из стаи, так Толстой, чувствуя приближение неотвратимого конца, бросился из Ясной Поляны. Эту красивую версию озвучил в газетах Александр Куприн в первые дни ухода графа. 28 октября 1910 года. Холодная осенняя ночь. Толстой пишет прощальное письмо жене: «Уйти я должен… Не могу больше жить в этих условиях». Ему 82. Он болен. Но берёт чемоданчик, садится в поезд — без цели, кроме одной: найти тишину. В кармане у него всего 50 рублей. В старом армякЕ, надетом на ватную поддевку, в старой вязаной шапочке, он отправился осуществлять свою заветную мечту. Он был не один: с ним - его личный врач Душан Маковицкий.
Слухи разносятся мгновенно. За ним следуют журналисты, фотографы. Мир сходит с ума: «Толстой сбежал!» Из воспоминаний личного врача Душана Маковицкого: « поезд тронулся, он почувствовал себя, вероятно, уверенным, что Софья Андреевна не настигнет его; радостно сказал, что ему хорошо». Но согревшись и выпив кофе, вдруг сказал:– Что теперь Софья Андреевна? Жалко ее». Этот вопрос будет мучить его до последних сознательных мгновений жизни. Во время ухода он написал ей три письма. В первом, «прощальном», письме он делает акцент на моральных и духовных причинах: «… я не могу более жить в тех условиях роскоши, в которых жил, и делаю то, что обыкновенно делают старики моего возраста: уходят из мирской жизни, чтобы жить в уединении и тиши последние дни своей жизни». В этом же письме он просит прощения безо всяких прямых обвинений в её адрес. Это письмо являлось как бы «охранной грамотой» для жены. Смысл его был такой: он не может больше жить в барских условиях, которые не совпадают с его мировоззрением. Сначала Толстой не знал, что произошло в имении после его ночного бегства. Софья Андреевна дважды покушалась на самоубийство. Первый раз ее вытащили из пруда, второй – поймали на дороге к нему. После этого она била себя в грудь тяжелым пресс-папье, молотком, кричала: «Разбейся, сердце!» Колола себя ножами, ножницами, булавками. Когда их отнимали, грозила выброситься в окно, утопиться в колодце. Её спасают, но Толстой уже далеко. Узнав, что она пыталась утопиться в пруду, и получив ее ответное письмо со словами: «Левочка, голубчик, вернись домой, спаси меня от вторичного самоубийства», – он остался непреклонен: «Жалею её, но вернуться — значит умереть при жизни». И тогда он решил объясниться с ней прямо и высказать то, о чем умолчал в прощальном письме.
Первый вариант второго письма, написанного в Шамордине, он не отправил. Оно было слишком резким: « для меня возвращение в Ясную, прямо невозможно и равнялось бы самоубийству». В отправленном письме он сбавил тон : «Твоё письмо искренно, но ты не властна исполнить желаемое. Дело не в моих требованиях, а в твоей уравновешенности и спокойном отношении к жизни. Пока этого нет, жизнь с тобой немыслима. Вернуться к тебе в таком состоянии значило бы для меня отказаться от жизни, а я не вправе это сделать. Прощай, милая Соня. Да поможет тебе Бог. Оставшиеся месяцы жизни, возможно, важнее всех прожитых годов — их надо прожить хорошо». Когда дочь Саша спросила его, не жалеет ли он, что так поступил с мама́, он ответил ей вопросом на вопрос: «Разве может человек жалеть, если он не мог поступить иначе? я желаю одного – свободы от нее, от этой лжи, притворства и злобы, которой проникнуто всё ее существо…»
Толстой не думал, что едет навстречу смерти. Он уходил жить, но по-другому, совершенно не предполагая, что заболеет воспалением легких в поезде и умрет в Астапове. Он думал, что поедет то ли на Кавказ, то ли в Болгарию, было несколько вариантов пункта назначения. Посетив Оптину пустынь, Толстой хотел встретиться со старцем Иосифом, но тот был болен. Толстой два раза подходил к его келье, но его не позвали, а он, как человек с аристократическим воспитанием и деликатный, не мог зайти к больному, если его не приглашают. Дальше он поехал в деревню Шамордино к своей любимой младшей сестре Машеньке, служившей монахиней в монастыре. Он даже думал там остаться, но не в монастыре, а в деревне. Тут приехала дочь Саша, привезла письма от детей, от Софьи Андреевны.
Письмо сына Андрея было самым грубым и бестактным из четырех писем детей, которые Толстой прочел тут же в келье сестры. В этом письме сын его обвинял, что он оставил своим детям душевно больную мать, которая ежеминутно угрожает покончить с собой, а сам выбрал пусть и не самый легкий, но всё равно – путь освобождения от накопившихся в Ясной Поляне семейных проблем. А вот они, дети, теперь по рукам и ногам связаны больной матерью. Самым страшным было письмо Софьи Андреевны, написанное безумно талантливо:
«Левочка, голубчик, вернись! спаси меня от вторичного самоубийства.
…всё, всё сделаю, что хочешь, всякую роскошь брошу совсем; с друзьями твоими будем вместе дружны, буду лечиться, буду кротка, милый, милый, вернись, ведь надо спасти меня, ведь и по Евангелию сказано, что не надо ни под каким предлогом бросать жену. Милый, голубчик, друг души моей, спаси, вернись, вернись хоть проститься со мной перед вечной нашей разлукой.
Где ты? Где? Здоров ли? Левочка, не истязай меня, голубчик, я буду служить тебе любовью и всем своим существом и душой, вернись ко мне, вернись; ради Бога, ради любви божьей, о которой ты всем говоришь, я дам тебе такую же любовь смиренную, самоотверженную! Я честно и твердо обещаю, голубчик, и мы всё опростим дружелюбно; уедем, куда хочешь, будем жить, как хочешь.
Ну прощай, прощай, может быть, навсегда. Твоя Соня.
Неужели ты меня оставил навсегда? Ведь я не переживу этого несчастья, ты ведь убьешь меня. Милый, спаси меня от греха, ведь ты не можешь быть счастлив и спокоен, если убьешь меня». Именно это письмо стало главной причиной дальнейшего бегства Толстого. Толстой понял, что Софья Андреевна найдет его здесь, что и подтвердила приехавшая к нему дочь Саша. Это стало толчком к его дальнейшему бегству и неизбежной гибели. Ранним утром Толстой бежал из Шамордина.
Бегство и прозрение
Младшая дочь Толстого, Александра, всегда преданная отцу, внезапно ощутила леденящий страх, оказавшись с ним в поезде на Ростов. Вдруг исчезли иллюзии. Перед ней был не титан мысли, боровшийся с «деспотичной» женой, а 82-летний старик, дрожащий от слабости, чья жизнь зависела от заботы той самой Софьи Андреевны, которую дочь так яростно осуждала. Рассыпались в прах прежние «важные» споры: тайные дневники, спрятанные от жены; завещание, подписанное в лесной глуши; бесконечная война между матерью и Чертковым; миф о «роскошной жизни» в Ясной Поляне.
Агония на станции
Через три дня пути Толстой, простуженный и обессиленный, едва держался на ногах. Врач настаивал: «Остановиться необходимо». Их приютил начальник станции Астапово. Здесь, в крошечном домике, писатель провел последние 8 дней, превратив забытую богом станцию в центр мировой драмы. Событие стало главной новостью в российских и зарубежных СМИ. Репортеры дежурили на станции, передавая ежечасные сводки о здоровье писателя. Газеты публиковали экстренные выпуски, а телеграф работал круглосуточно. Умирающий писатель не зовет близких, но призывает Черткова — человека, чье присутствие для Софьи Андреевны было ножом в сердце. Чертков прибыл первым — раньше врачей, священников, родных. «Оба плакали. Я не могла удержаться от слез», — вспоминала Александра Львовна. Жена и сыновья томились в вагоне на запасном пути. Софью Андреевну к мужу не пустили — коллективное решение семьи и врачей. «…есть фотография, снятая с моей матери в Астапове, – писал впоследствии Лев Львович. – Неряшливо одетая, она крадется снаружи домика, где умирал отец, чтобы подслушать, подсмотреть, что делается там. Точно какая-то преступница, глубоко виноватая, забитая, раскаянная, она стоит, как нищенка, под окном комнатки, где умирает ее муж, ее Левочка, ее жизнь, ее тело, она сама».
«Как вы не понимаете. Отчего вы не хотите понять… Это так просто… Почему вы не хотите это сделать», – бормотал он в бреду за два дня до смерти.
Только после укола морфия к Толстому впустили жену. Она опустилась на колени: „Прости меня“… После смерти мужа Софья Андреевна несколько раз теряла сознание, но потом собралась с духом и сидела у изголовья покойного. «Она гладит своей рукой высокий лоб того, кто был Львом Толстым, – сообщал „Русскому слову“ Константин Орлов. – Она твердит: всё кончено, угас великий свет всего мира. Снова ласково гладит, говорит, понижая голос, словно шепчет умершему: душа моя, жизнь моя». Толстого хоронили, как он и завещал, «без церковного пенья, без ладана», без торжественных речей в усадьбе Ясная Поляна в лесу Старый Заказ на месте, которое он сам выбрал. На похоронах присутствовало около 5 тыс человек. Когда гроб опускали в могилу, все встали на колени. Замешкался стоявший тут полицейский. «На колени!» – закричали ему. Он упал на колени.
Сыновья Толстого признали завещание отца. Софья Андреевна судилась с Сашей из-за рукописей, которые хранились в Историческом музее. И Сенат даже подтвердил права вдовы на эти столь дорогие для нее рукописи. История была неприятной, а главное – скандальной. Она широко освещалась в газетах. Но со временем мать и дочь помирились, проблема сама собой улеглась. В конце концов, Софья Андреевна и умирала на руках Саши.
Оставшись одна в Ясной Поляне, графиня медленно и очень достойно угасала. Ясная Поляна была выкуплена у нее Сашей и Чертковым на деньги, полученные от издания посмертных сочинений Толстого и передана крестьянам, как завещал Толстой. Сыновья, с их долгами, постоянно нуждались в деньгах, и мать постепенно раздавала им свои сбережения. Она пережила революцию и начало Гражданской войны, когда бои между красными и деникинцами буквально рядом с усадьбой. «За последние годы она успокоилась, – вспоминала ее дочь Татьяна Львовна. - …Она сказала мне однажды, что постоянно думает о нашем отце, и добавила: «Я плохо жила с ним, и это меня мучает».
Она слепла, но каждый день шла к его могиле. Перед смертью, в ноябре 1919-го, простудилась, как муж. Они умерли в одном месяце, разделенные девятью годами и пропастью непонимания. Все последние годы она непрерывно думала о нем, пытаясь понять истинные причины его ухода. Так и не поняла… Но однажды она написала в дневнике самое исчерпывающее определение этого события: «Что случилось – непонятно, и навсегда будет непостижимо».
Их история — не примирение, а вечное эхо боли, где даже смерть не смогла стать точкой.
Использованная литература: Павел Басинский " Бегство из рая"