Апрельское солнце заливало кухню. Я перетирала чашки после чаепития, когда в дверь позвонили. На пороге стоял Артём — улыбающийся, в новом костюме. За тридцать восемь лет материнства я выучила эту улыбку — он что-то задумал.
— Мама, я к тебе с новостями, — сказал сын, проходя в квартиру и аккуратно ставя портфель у стены.
— Хорошими? — спросила я, невольно поправляя волосы. Перед ним всегда хотелось выглядеть моложе.
Артём обнял меня за плечи и провел на кухню, где мы всегда разговаривали по душам. Странно, как эти пятнадцать квадратных метров хранили больше семейных тайн, чем любая исповедальня.
— Решил наконец заняться твоей квартирой, — он говорил серьезно, по-деловому. — Сколько лет обещал тебе ремонт? Пять? Семь?
— Да я уж и не считаю, — отмахнулась я.
Артём достал из портфеля папку с бумагами. Такую же синюю, как его глаза. Странно, почему я тогда это заметила?
— Ремонт? — переспросила я, разглядывая документы. Буквы прыгали перед глазами, сливаясь в непонятные строчки. — А зачем бумаги какие-то?
— Мама, ты как ребенок, — засмеялся сын. — Сейчас без документов даже кошке хвост не покрасят. Это согласие на ремонтные работы. Подрядчику нужно. Да и тебе спокойнее будет.
Он указал пальцем, где ставить подпись. Внутри шевельнулось сомнение — может, очки надеть, прочитать? Но Артём уже протягивал ручку.
— Не переживай, всё будет красиво. Представляешь, новая ванная, кухня с подогревом пола. Будешь как королева жить.
Я смотрела на его лицо — такое родное, с ямочкой на подбородке, как у его отца. Разве может родная кровь обмануть?
— Тёма, ты уверен, что всё правильно? — спросила я, уже выводя первую букву фамилии.
— Мам, ну кому знать, как не мне? Я же твой сын, — он погладил меня по руке. — Я о тебе забочусь.
Расписалась — и словно камень с души. Вот, наконец, и в моём доме будет порядок. Артём сложил бумаги обратно в папку, бережно, словно самую большую ценность.
— Чаю? — спросила я.
— Некогда, мам. Дела, — он уже надевал пальто в прихожей. — На следующей неделе придут замерщики, ты их пусти, хорошо?
Когда за ним закрылась дверь, я вернулась на кухню. На столе осталась забытая им авторучка — дорогая, с золотым ободком. Я покрутила её в руках. Почему-то стало тревожно, словно эта ручка что-то знала, чего не знала я.
Горькая правда
Прошла неделя, а замерщиков всё не было. Я дважды звонила Артёму, но он отнекивался — то фирма перенесла, то материалы задерживаются. Сегодня я поливала герань на подоконнике, когда в дверь постучали.
— Валя, ты чего не открываешь? — на пороге стояла Клавдия Петровна с третьего этажа, запыхавшаяся, с авоськой в руках.
— Да задумалась, не слышала, — я пропустила соседку на кухню.
— Чай поставь, разговор есть, — она опустилась на табуретку, сложив руки на коленях так, как делают перед плохими новостями.
Что-то ёкнуло внутри. Клавдия никогда не заходила просто так.
— Валя, ты объявление видела? — она смотрела на меня, прищурившись. — На подъезде и в интернете.
— Какое объявление?
— О продаже твоей квартиры.
Чашка выскользнула из рук и раскололась о пол. Осколки белого фарфора разлетелись по кухне, как осколки моей жизни в следующие несколько дней.
— Ты ошиблась, — сказала я, собирая черепки. — Это не моя квартира. Артём ремонт затевает, вот и всё.
— Валя, номер телефона в объявлении — Артёма. Я проверила. Фотографии твоей квартиры там.
Я схватила телефон, набрала сына. Гудки шли долго, а потом его голос — такой холодный, чужой.
— Да, мама?
— Тёма, тут Клава говорит, что моя квартира продаётся. Это какая-то ошибка?
Пауза. Долгая, тяжёлая.
— Не ошибка, — он говорил спокойно, деловито. — Мы же договорились.
— О чём? — голос сорвался на шёпот.
— О квартире. Ты подписала дарственную. Мама, я сейчас занят, перезвоню позже.
В трубке послышались короткие гудки. Я смотрела на Клавдию, не видя её.
— Дарственная? Какая дарственная?
Соседка вздохнула и взяла меня за руку.
— Пойдем к юристу. У меня племянник в этих делах понимает.
Через час в маленьком офисе с облезлыми обоями молодой человек в очках изучал копию документа, который я принесла из шкафа — единственную бумагу, оставшуюся после визита сына.
— Валентина Ивановна, это действительно договор дарения. Вы передали квартиру в собственность вашему сыну, Артёму Викторовичу. Безвозмездно. Сделка уже зарегистрирована.
Комната закружилась перед глазами. Стены, потолок, пол — всё перемешалось.
— Но он сказал, что это согласие на ремонт, — прошептала я.
— Классическая схема, — юрист сочувственно покачал головой. — К сожалению, вы подписали всё добровольно.
— Что теперь делать? — это спросила Клавдия, потому что я не могла говорить.
— Можно попробовать оспорить через суд. Но будет сложно. Очень сложно.
Разбитое сердце
Квартира Артёма находилась в новостройке на другом конце города. Я ехала к нему с тяжёлым сердцем, всю дорогу сжимая в руке потёртую кожаную сумочку. Внутри лежала та самая бумага — документ, перечеркнувший тридцать лет моей жизни в этой квартире.
Консьерж позвонил наверх, и Артём разрешил пропустить меня. Когда-то я носила его на руках, а теперь мне нужно разрешение, чтобы увидеться с сыном.
Дверь открыла Марина, его жена. Безупречная, как всегда — ни одна прядь не выбивается из причёски, костюм сидит как влитой.
— Валентина Ивановна, — она кивнула, не предлагая войти. — Артём в кабинете.
Я прошла мимо неё, чувствуя себя старой и неуклюжей. В гостиной на диване сидела внучка, уткнувшись в телефон. Даже не подняла глаз.
Кабинет сына напоминал картинку из журнала — идеальный порядок, дорогая мебель. Артём стоял у окна, высокий, подтянутый, с бокалом в руке.
— Мама, — он не обернулся. — Я так и думал, что ты придёшь.
— Зачем, Тёма? — я остановилась посреди комнаты. — Зачем ты так со мной?
Он медленно повернулся. Лицо спокойное, будто мы обсуждали погоду.
— А чего ты ожидала? Что я вечно буду нянчиться с тобой? Квартира в центре — это актив. Он должен работать.
— Ты же сказал, что это для ремонта, — голос дрожал. — Ты обманул меня.
— Не обманул, а создал ситуацию с оптимальным решением, — он сделал глоток из бокала. — Ты бы никогда не согласилась по-другому. Вцепилась бы в свои стены до последнего.
— Это мой дом. Я там прожила всю жизнь. Твой отец...
— Только не начинай про отца! — он повысил голос. — Хватит жить прошлым. Сколько можно? Тридцать лет ты хранишь его рубашки в шкафу. Тридцать лет! А в это время я пахал, выстраивал бизнес, обеспечивал свою семью.
Я молчала, потрясённая его злостью. Когда это случилось? Когда мой мальчик превратился в этого чужого, холодного человека?
— И что ты предлагаешь мне делать? Куда идти?
— У нас есть дача. Переедешь туда. Там тихо, свежий воздух, — он смотрел сквозь меня. — Квартиру я уже продаю. Деньги нужны для расширения бизнеса.
— Но дача... там же только летом можно жить. Там даже отопления нормального нет.
— Поставим обогреватели, — он пожал плечами. — Мама, хватит драматизировать. Ты хоть раз в жизни можешь быть полезной для семьи? Эта продажа — шанс для нас всех.
Тишина. Только тиканье часов на стене.
— Для вас? А где же я в этом «мы»?
Он поставил бокал на стол.
— Через неделю приедут покупатели смотреть квартиру. Будь добра, приберись там как следует.
Я развернулась и пошла к двери. В груди будто что-то оборвалось — последняя ниточка, связывавшая нас.
Луч надежды
Три дня я не выходила из квартиры. Сидела в кресле, перебирая старые фотографии. Вот мы с Виктором молодые, счастливые. Вот маленький Артёмка на руках у отца. А вот мы все вместе на море, за год до аварии, унесшей Витю.
Звонок в дверь вывел меня из оцепенения. На пороге стояла Лидия, моя подруга с институтских времён. В руках — пакет с пирожками.
— Валя, я звоню тебе третий день. Что случилось?
Я впустила её, и мы сели на кухне. Когда-то мы тут втроём с Лидой и её мужем отмечали новоселье. Потом крестины Артёма. Потом... похороны Виктора.
— Тёма забрал квартиру, — слова давались с трудом. — Обманул меня с документами. Теперь продаёт.
— Как забрал? — Лидия поставила чайник. — А ты где будешь жить?
— На даче. Предложил на даче, представляешь? Там ведь крыша течёт, зимой холод собачий.
Лидия присела рядом и взяла меня за руку.
— И ты сдалась? Просто так отдашь всё, что вы с Витей наживали? Что он для сына берёг?
— А что я могу сделать? — вздохнула я. — Бумаги подписаны.
— Можешь бороться! — Лидия стукнула ладонью по столу. — Мой зять работает в юридической конторе. Говорит, такие случаи бывают часто. Есть шанс вернуть квартиру через суд.
— Какой ещё суд? Я старая уже для судов...
— Ерунда! — перебила она. — Тебе шестьдесят два. Я в шестьдесят танцевать пошла. Нечего раскисать!
От её напора я даже улыбнулась. Лидка всегда была боевой.
— Дарственную можно оспорить, если докажешь, что была введена в заблуждение, — продолжала она. — Или что подписала под давлением.
— Да кто мне поверит? Слово матери против слова сына?
— А им не верить надо, а доказательства искать. У тебя есть свидетели, что сын говорил про ремонт? Соседка твоя, Клавдия, может подтвердить?
Я задумалась. Действительно, Клавдия заходила за солью в тот день, когда Артём принёс документы. Они даже поздоровались.
— Есть ещё аудиозапись, — вспомнила я. — Он мне на автоответчик надиктовал про ремонт. Говорил, когда придут работать.
— Вот! — Лидия схватила меня за плечи. — Уже две зацепки. А ещё психологическую экспертизу назначим. Докажем, что ты не могла осознавать смысл подписываемого документа. А на дарственной есть пометки про то, что нотариус разъяснил тебе правовые последствия?
— Нет там никакого нотариуса, — покачала я головой. — Артём сам всё принёс.
— Тем лучше для нас! — Лидия подскочила. — Собирай документы. Завтра едем к юристу.
Что-то внутри меня ожило. Слабый огонёк надежды.
— Лида, а если не получится? Если проиграем?
Она взяла меня за руки.
— А если получится? Если выиграем? Подумай, Валя, ты же права. Это твой дом, твоя жизнь. Неужели ты всё это отдашь без боя? Разве Витя бы этого хотел?
Я посмотрела на фотографию мужа на стене. Его глаза, казалось, смотрели прямо в душу.
— Нет, — твёрдо сказала я. — Витя бы не хотел, чтобы я сдавалась.
Испытание правдой
Районный суд располагался в сером здании с колоннами. Я поднималась по ступенькам, опираясь на руку Лидии, а сердце колотилось как сумасшедшее. Три месяца подготовки, бессонных ночей, сбора документов — и вот он, день истины.
Внутри пахло полиролью и старыми бумагами. Наш адвокат, Сергей Михайлович, уже ждал нас — строгий, в очках, с потёртым портфелем. Увидев нас, кивнул и улыбнулся одними глазами.
— Валентина Ивановна, помните, о чём мы говорили? Спокойствие и только факты.
— Помню, — ответила я, хотя во рту пересохло от волнения.
В коридоре я увидела Артёма с женой и их адвокатом — молодым человеком с цепким взглядом. Сын прошёл мимо, не поздоровавшись. И это было больнее любых слов.
Зал суда оказался меньше, чем я представляла. Деревянные скамьи, судейский стол, герб на стене. Мы сели слева, Артём с адвокатом — справа. Между нами — проход шириной в метр, но казалось, что пропасть.
Судья, женщина средних лет с усталым лицом, изучала наше дело. Наконец, подняла глаза:
— Слушается дело по иску Кравцовой Валентины Ивановны к Кравцову Артёму Викторовичу о признании недействительным договора дарения квартиры.
Голос её звучал ровно, без эмоций. Ещё одно дело в её бесконечном списке.
Сначала выступил наш адвокат. Он говорил о введении в заблуждение, о нарушении процедуры дарения, об отсутствии нотариального заверения. Зачитал показания соседки, которая подтвердила, что речь шла только о ремонте. Включил запись с автоответчика — голос Артёма, говорящего про «работы в квартире».
Потом настала очередь адвоката Артёма. Он был резок, напорист.
— Моему клиенту надоело выслушивать необоснованные обвинения. Факт остаётся фактом — истица добровольно подписала договор дарения. Никто не держал её руку, никто не принуждал. Если она не удосужилась прочитать документ — это её проблема, а не основание для отмены сделки.
Я смотрела на Артёма. Он сидел с каменным лицом, избегая моего взгляда.
— Госпожа Кравцова, — обратилась ко мне судья. — Расскажите суду, как происходило подписание договора.
Я встала, чувствуя, как дрожат колени.
— Сын пришёл с документами... сказал, что хочет сделать ремонт. Я спросила, что это за бумаги. Он ответил — согласие на ремонтные работы...
— И вы поверили, не прочитав? — перебил адвокат Артёма.
— Он мой сын, — я посмотрела прямо на Артёма. — Я всегда ему верила.
Артём наконец встретился со мной взглядом. На секунду мне показалось, что в его глазах мелькнуло что-то... сожаление? Стыд? Но момент прошёл, и снова передо мной был чужой человек.
— Суд назначает психологическую экспертизу, — объявила судья после всех выступлений. — Необходимо установить, могла ли истица в полной мере осознавать правовые последствия подписываемого документа.
Эта экспертиза была нашей главной надеждой. Сергей Михайлович пожал мне руку, а Лидия крепко обняла.
— Первый раунд за нами, — шепнула она.
Выходя из зала, я невольно оглянулась. Артём стоял у окна, разговаривая с адвокатом. И в этот момент, с отстранённым лицом, в дорогом костюме, он был так похож на своего отца — и одновременно так чудовищно от него далёк.
Возвращение к себе
Зал суда был полон. Откуда-то взялись соседи по подъезду, знакомые, даже бывшие коллеги по работе. Новость о том, что «Валентина судится с сыном из-за квартиры», разлетелась по всему району.
Я сидела прямо, расправив плечи, хотя внутри всё дрожало. Последние два месяца изменили меня. Бесконечные заседания, показания свидетелей, экспертизы... Каждый раз, выходя из здания суда, я чувствовала себя выжатой как лимон, но с каждым разом становилась сильнее.
Судья вошла в зал, и все встали. У меня перехватило дыхание.
— Прошу садиться. Суд готов огласить решение по делу номер 324 по иску Кравцовой В.И. к Кравцову А.В.
Я не слышала вступительную часть, юридические термины сливались в монотонный гул. Только выхватывала отдельные фразы: «психологическая экспертиза установила»... «истица не могла в полной мере осознавать»... «имело место введение в заблуждение»...
А потом, наконец:
— Суд постановляет: признать договор дарения квартиры недействительным. Восстановить право собственности Кравцовой Валентины Ивановны...
Лидия стиснула мою руку так, что стало больно. Сергей Михайлович сдержанно улыбнулся. А я просто сидела, не веря своим ушам.
Артём вскочил со своего места. Лицо исказилось от гнева.
— Это несправедливо! Мы подадим апелляцию!
— Это ваше право, — невозмутимо ответила судья.
Когда мы выходили из зала, Артём догнал меня в коридоре.
— Поздравляю, — процедил он. — Добилась своего.
— Тёма, — я попыталась коснуться его руки, но он отдёрнул её. — Давай поговорим. Это же наш дом, твой тоже. Ты всегда можешь...
— Можешь не продолжать, — перебил он. — Мы уезжаем. Марина получила предложение из Петербурга. Начнём с чистого листа.
— А как же внучка? Я больше не увижу Настеньку?
— Будем приезжать на праздники, — холодно сказал он. — Может быть.
Он развернулся и ушёл, не попрощавшись. Его спина, напряжённая и прямая, словно закрывала дверь в нашу прежнюю жизнь.
Домой мы с Лидией ехали молча. У подъезда она спросила:
— Может, зайду с тобой? Посидим, отметим?
— Нет, Лид, я хочу побыть одна, — ответила я. — Спасибо тебе. За всё.
Квартира встретила меня тишиной. Я медленно прошлась по комнатам, касаясь стен, мебели, штор. Всё было таким родным и одновременно другим — будто я вернулась после долгого отсутствия.
В спальне на комоде стояли фотографии. Свадебная, с Виктором. Артёмка идёт в первый класс. Наша последняя семейная фотография, сделанная за месяц до аварии.
Я села на кровать, держа в руках фото сына. Детское лицо с ямочками на щеках, доверчивые глаза. Где тот мальчик? Когда он превратился в чужого мне человека? И можно ли вернуть его?
Слёзы текли по щекам, но это были не слёзы отчаяния. Что-то внутри меня изменилось за эти месяцы. Я научилась бороться. Научилась говорить «нет». Научилась ценить себя.
Через час позвонила Лидия.
— Ну как ты? — в голосе тревога.
— Знаешь, — я подошла к окну, глядя на вечерний город, — я, может, и одна осталась. Но зато теперь — на своих ногах. И это моя победа.
Лидия молчала. Потом тихо сказала:
— Да, Валюша. Это победа. И знаешь, я тобой горжусь.
Я улыбнулась, глядя на заходящее солнце. Его лучи мягко ложились на подоконник, на мои руки, на старую фотографию в рамке. Вечер был удивительно тихим.
— Может, заедешь завтра? — спросила я. — Пирогов напеку.
— Обязательно, — уверенно сказала Лидия. — Только ты меня с порога не гони. Посидим, как в молодости. Помнишь, как мы с тобой до утра могли проговорить?
— Помню, — я невольно засмеялась. — И чай у нас вечно остывал.
После разговора я долго сидела в кресле, перебирая в памяти события последних месяцев. Бесконечные заседания, бумаги, экспертизы... Всё это время я жила как в тумане, двигаясь от одной цели к другой. А теперь туман рассеялся, и я наконец-то могла выдохнуть.
За окном постепенно зажигались огни — в соседних домах, на улицах, в проезжающих машинах. Город жил своей обычной жизнью. Моя тоже продолжится, просто теперь она будет другой.
Завтра я уберу лишние фотографии. Оставлю только те, что греют душу. Может быть, переставлю мебель. Или даже займусь тем самым ремонтом, который когда-то предлагал сын.
Телефон на столике снова зазвонил. Я посмотрела на экран — незнакомый номер.
— Алло?
— Бабушка? — голос Насти дрожал. — Это я. Ты не спишь?
— Настенька! Не сплю, милая. Что случилось?
— Ничего. Просто... просто хотела сказать, что мы уезжаем. Папа говорит — навсегда.
Я сжала трубку. Что ответить? Что сказать этому ребёнку о взрослых играх, о предательстве, о прощении?
— Настя, дверь моего дома для тебя всегда открыта, — тихо произнесла я. — Всегда, слышишь?
— Слышу, — шепнула она. — Я тебе позвоню. Обещаю.
Короткие гудки. Но на душе стало теплее. Может быть, не всё ещё потеряно? Может, для новых отношений просто нужно время?
Я выключила свет и подошла к окну. Город мерцал тысячами огней. Где-то там, в этом огромном мире, была моя семья. Пусть далеко, пусть не со мной — но она была. И это тоже победа.