— Мам, папа вернулся. Он хочет с тобой встретиться.
Чашка застыла на полпути к губам. Анна почувствовала, как сердце пропустило удар, а затем забилось с удвоенной силой.
— Что?..
Пять лет. Пять долгих лет прошло с тех пор, как он ушёл к другой, не моргнув глазом. И вот теперь — вернулся?
Теплый сентябрьский ветер играл с занавесками на кухне, где Анна каждое утро заваривала свой чай — крупнолистовой цейлонский с бергамотом. Павел когда-то привез его из командировки, и с тех пор это стал их чай. Впрочем, уже не их. Просто её чай.
— Мам, ты слышишь меня? — голос Лены в телефоне звучал слишком бодро для такой новости.
Анна машинально посмотрела на часы — восемь утра. Тишина квартиры, где она жила одна последние годы, вдруг показалась невыносимой. Тридцать лет в школе, пенсия два года назад, и теперь — это известие, разбивающее привычный ритм её дней.
— Да, доченька. Слышу, — ответила Анна, глядя в окно на старый клён с желтеющими листьями. — Так что ты говоришь... папа вернулся в Москву?
Анна замерла. Чашка в руке вдруг стала тяжелой, словно налитая свинцом.
— С чего ты взяла? — Анна постаралась, чтобы голос звучал ровно.
— Он сам позвонил мне вчера. Спрашивал о тебе. Сказал, что хочет встретиться.
Пять лет назад Павел ушёл так буднично, словно выходил за хлебом. «Я встретил другую женщину, Аня. Прости, но я ухожу». Это были его слова в тот апрельский вечер. Никаких объяснений, никаких сомнений — лишь короткая фраза и звук закрывающейся двери.
Двадцать семь лет брака закончились за одну минуту. Тогда ей казалось, что мир рухнул. Она не спала ночами, пила успокоительное и впервые в жизни взяла больничный на работе. Школьный психолог, Марина Сергеевна, которой она когда-то помогала с трудными подростками, теперь приходила к ней домой. «Анна Викторовна, вы должны отпустить это. Такое случается».
Но как отпустить половину жизни? Как отпустить человека, с которым вы вместе встречали рассветы на море, который держал твою руку, когда умерла мама, который знает, что ты любишь мороженое с соленой карамелью и боишься грозы?
Потом она узнала, что «другая женщина» была её бывшей ученицей, Викторией Ореховой, младше Павла на двадцать лет. Блестящая карьера в юриспруденции, командировки по всему миру и теперь — Павел, её учитель английского языка, ставший мужем. Они уехали в Лондон, где у Виктории была работа.
Лена тогда встала на сторону матери, они не общались с отцом почти год. Потом, конечно, помирились. «Он все-таки мой папа, мам», — сказала Лена виновато. Анна понимала. Не держала зла. Только не на дочь.
— Я не хочу с ним встречаться, — сказала Анна, возвращаясь в настоящее.
— Мам, он очень просил. Сказал, что это важно.
— Что может быть важным спустя пять лет? — Анна с горечью усмехнулась. — Мы всё сказали друг другу тогда.
Лена помолчала.
— Они с Викой развелись. Ещё год назад. Он вернулся в Москву этим летом.
Анна закрыла глаза. Что-то внутри неё дрогнуло. Не радость, не злорадство — лишь усталость. Усталость от эмоций, которых она не чувствовала уже очень давно.
— Хорошо, — наконец сказала она. — Пусть звонит.
Павел позвонил на следующий день. Голос его звучал иначе — глубже, тише. Или это ей показалось?
— Аня, можно я приду?
— Зачем, Паша?
— Поговорить. Просто поговорить.
Она согласилась. Назначила встречу в парке недалеко от дома. Не хотела пускать его в квартиру, которая за эти годы стала только её территорией.
В парке было тихо. Бабье лето — последние теплые дни перед долгой осенью. Анна сидела на скамейке и смотрела на пруд, где плавали утки. Она кормила их хлебом каждое воскресенье, и птицы знали её, подплывали ближе.
— Ты совсем не изменилась, — голос Павла прозвучал за спиной.
Анна обернулась. Он стоял в нескольких шагах от скамейки — седой, похудевший, в незнакомом ей светло-сером пальто. Она хотела ответить что-то колкое, но слова застряли в горле. Павел выглядел постаревшим не на пять лет, а на все пятнадцать.
— Здравствуй, Паша, — просто сказала она.
Он сел рядом, оставив между ними расстояние. Молчали долго. Анна бросала хлеб уткам, а Павел смотрел на воду.
— Я совершил ошибку, Аня, — наконец произнес он. — Самую большую ошибку в моей жизни.
Анна вздохнула. Сколько раз она представляла этот момент? Сколько раз прокручивала в голове, что скажет, если он вернется? Гордые, обличающие фразы, которые должны были раз и навсегда поставить его на место. А сейчас — ничего. Пустота.
— Мы все совершаем ошибки, Паша. Жизнь продолжается.
— Но не моя, — он повернулся к ней. В глазах блестели слезы. — Не без тебя, Аня. Ты — моя единственная. Всегда была и будешь.
Анна смотрела на этого чужого и одновременно такого знакомого человека. Мужчину, с которым прожила больше половины своей жизни. С которым встречала рассветы. Который знал все её страхи и радости.
— Поздно, Паша, — тихо сказала она. — Слишком поздно.
— Я знаю, — он опустил голову. — Я не прошу тебя ничего мне отвечать сейчас. Просто... можно я буду приходить? Иногда. Кормить уток.
Анна молчала. Внутри что-то ломалось — не сердце, оно было разбито давно. Что-то другое. Может быть, её решимость никогда больше не пускать его в свою жизнь.
— Уток можно кормить только белым хлебом, — наконец сказала она. — Черный им вреден.
Павел поднял на неё глаза, полные надежды и благодарности.
— Я запомню, Аня. Я всё запомню.
Прошло три месяца. Павел приходил каждое воскресенье, всегда с батоном белого хлеба. Они кормили уток, говорили о Лене, о внучке, о погоде, о книгах. Обо всем, кроме прошлого. Прошлое висело между ними незримой стеной, которую никто не решался разрушить.
В одно из воскресений пошел дождь. Сильный, холодный, ноябрьский. Анна забыла зонт, и Павел предложил проводить её до дома.
— Может, зайдешь? — неожиданно для себя предложила она. — Чай попьем.
Он замер на секунду, потом кивнул. В лифте они молчали. Анна смотрела на отражение в зеркальной двери — пожилая женщина с аккуратной стрижкой и мужчина, который смотрит на неё так, будто она — чудо.
Дома Павел остановился в прихожей, оглядывая квартиру.
— Ты переклеила обои, — заметил он.
— Да, три года назад, — Анна прошла на кухню. — Садись, чайник поставлю.
Она достала чашки — свою и ту, из которой он пил раньше. Заварила чай — крупнолистовой цейлонский с бергамотом.
— Ты помнишь, — тихо сказал Павел, глядя на знакомую чашку.
— Некоторые вещи не забываются, — ответила Анна, отводя взгляд.
Они сидели за кухонным столом, пили чай, и дождь стучал в окно. Тикали часы — те самые, что висели здесь двадцать лет назад.
— Я каждый день думал о тебе, Аня, — внезапно сказал Павел. — Каждый день эти пять лет.
Анна поставила чашку на стол.
— Тогда почему ушёл?
— Потому что был дураком. Думал, что ещё могу начать всё заново. Новая жизнь, новые впечатления... — он горько усмехнулся. — А оказалось, что новой жизни нет. Есть только одна — та, которую мы прожили вместе.
Анна смотрела на свои руки. Руки учительницы — с едва заметными пятнами от чернил, с тонкими морщинками. Руки, которые обнимали Павла тысячи раз.
— У меня после твоего ухода была депрессия, — сказала она тихо. — Настоящая, клиническая. Я не спала, не ела. Марина из школы водила меня к врачу. Знаешь, что он сказал? Что это как горе. По стадиям. Отрицание, гнев, торг, депрессия, принятие. Я прошла их все, Паша. И приняла, что тебя больше нет в моей жизни.
Павел смотрел на неё, не моргая. По щеке скатилась слеза, которую он даже не пытался скрыть.
— А сейчас? — спросил он. — Что ты чувствуешь сейчас?
Анна подняла глаза и встретилась с ним взглядом.
— Я не знаю, Паша. Правда, не знаю. Иногда мне кажется, что я всё ещё люблю тебя. А иногда — что это просто привычка. Эхо прошлого.
— Дай мне шанс доказать, что это не эхо, — он протянул руку через стол, но не коснулся её, оставив выбор за ней.
Анна смотрела на его ладонь — знакомую, с родинкой у основания большого пальца. Сколько раз она держала эту руку? Тысячи, миллионы раз.
— Один день, — сказала она. — Давай проведём один день вместе. А потом решим.
Павел улыбнулся сквозь слезы.
— Один день. Всё, о чем я прошу.
Они провели этот день, гуляя по Москве, как туристы. Побывали в Третьяковке, где не были лет десять. Зашли в кафе, где когда-то праздновали годовщину свадьбы. Павел рассказывал о жизни в Лондоне — без восторга, просто как факт биографии. Анна говорила о своих учениках, о том, как скучает по школе.
Вечером, когда стемнело, они стояли на мосту через Москву-реку. Город сиял огнями.
— Помнишь, как мы стояли здесь в восемьдесят шестом? — спросил Павел. — На этом самом месте? Ты была в красном платье, и я подумал тогда, что никогда не видел никого красивее.
Анна помнила. Тот вечер, их первое свидание. Она волновалась так, что не могла есть весь день.
— Я думала, что ты меня поцелуешь, — сказала она, улыбаясь воспоминанию. — А ты только держал за руку и рассказывал про созвездия.
— Я боялся, — признался Павел. — Боялся, что ты оттолкнёшь меня. Ты казалась такой недоступной.
Они рассмеялись — два пожилых человека, вспоминающих свою молодость на мосту в центре Москвы.
Павел взял её за руку — осторожно, словно спрашивая разрешения. Анна не отняла ладонь.
— Я не знаю, что будет дальше, Аня, — сказал он. — Не знаю, сможешь ли ты простить меня. Но я хочу быть рядом. Хочу встречать с тобой старость. Хочу просыпаться и видеть тебя. Хочу умереть, держа твою руку.
Анна смотрела на город, на огни, отражающиеся в реке. На прожитую жизнь, на неслучившееся будущее, на настоящее, которое вдруг стало полным возможностей.
— Я не могу ничего обещать, Паша, — сказала она. — Но мы можем попробовать. День за днём. Без обещаний.
Он сжал её руку крепче, и они стояли так, в тишине, под звёздным небом Москвы. Два человека, которые когда-то знали друг друга лучше, чем кто-либо другой. Два человека, которым предстояло узнать друг друга заново.
Где-то далеко послышался гром. Приближалась гроза — редкость для ноября.
— Пойдём домой, — сказал Павел. — Ты всегда боялась грозы.
Анна кивнула. Он помнил. Он помнил её страхи и её радости. И, может быть, именно поэтому они могли начать всё сначала.
— Пойдём домой, — повторила она. И в этот момент слово «дом» снова обрело свой смысл.
Иногда жизнь даёт нам второй шанс не потому, что мы его заслужили, а потому, что настоящая любовь не умирает — она просто ждёт своего часа.
А вы бы смогли простить предательство и начать всё заново? Или некоторые двери должны оставаться закрытыми навсегда?