— Да что ж ты, паршивка такая, по ночам-то не спишь? — Мария Ивановна села на кровати и постучала по стене: авось испугается наглая мышь. Кому там еще быть?
На секунду и правда стало тихо, а потом снова зашуршало. А вскоре к шуршанию добавились скрипы, потом на грани слышимости — легкие шаги. Только ходить-то в доме некому. Одна Мария Ивановна как перст. С марта по ноябрь живет на своей даче, ни с кем не дружит. Посторонних она не любит, а своих никого нет.
Муж умер несколько лет назад, сын в столицу перебрался. Позванивает изредка: «Как дела? Как здоровье? — Порядок». Вот и весь разговор.
Жизнь как-то незаметно пролетела. Вроде совсем недавно была Маша молодой, дерзкой, влюбленной в Димку. Планы строила. Не сбылось большинство этих планов. Где-то не там повернула, что-то не так сделала. И получилась на выходе одинокая пожилая мадам, коротающая безрадостные дни на даче.
А дача-то, дача — домишко старый, малюсенький, скромный, без изысков. От матери по наследству достался. Да и сама Маша без изысков — пожилая женщина, слегка за шестьдесят, где-то побаливает, что-то поскрипывает. Она не из тех, которые и в семьдесят бодрятся, молодыми себя считают. Маша нет: чего себе-то врать? Какая уж тут молодость.
Иногда на нее накатывает: «Эх, если бы я не машинисткой в свое время работала, а экономистом, например? Может, к пенсии и дачу бы поприличнее отгрохала, да и с деньгами получше бы было. И мужик мой, кабы не гробил здоровье свое на стройке, может, и сейчас живой бы был. Жаль, не узнаю я этого уже».
Сначала тяготило ее одиночество, а потом вроде и ничего. Привыкла к жизни своей на неказистой дачке. Только вот в этом году завелись в ее доме какие-то шорохи да звуки непонятные. В домовых Мария Ивановна не верила, поэтому купила мышеловки, да расставила их в уголках. Пользы от них, похоже, никакой — ни одна мышь до сих пор не пострадала. Вот и сегодня шуршат, скрипят, топочут.
— Не дают спать! — Мария Ивановна скинула ноги с кровати и поплелась на кухоньку, глянула в зеркало по пути. Глянула и замерла. Молодая девушка, не старше двадцати пяти, смотрела на нее...
***
— Что-то рано тебя к земле потянуло! Или к пенсии тренируешься?
Дурацкие все же у Димки шутки. Не нравится здесь, предложил бы что-нибудь другое.
— Слушай, ты, критик, иди мангал разжигай. И вообще, радуйся, что мама нас на дачу пускает. А то бы сидели в городе весь отпуск! — Маша нахмурилась, правда, не всерьез.
— Да я радуюсь, радуюсь! А еще слушаюсь и повинуюсь! — Димка изобразил подобострастный поклон и пошел к мангалу.
Он хоть и ворчал иногда, но тещину дачу любил, да и с самой тещей дружил. Повезло ему с ней. Тихая, маленькая, улыбчивая, легкая. Характер даже лучше, чем у Машки. С Машкой запросто можно поссориться на ровном месте, а вот с ее мамой, Татьяной Петровной, нет. Она вообще не умеет скандалить да ругаться. Чего от нее Машкин папа ушел, непонятно. Но чужая душа — потемки.
После его ухода дача стала потихоньку разваливаться. Но тут и подоспел Дима. Женился на Машке. Домик тещин в порядок привел, как сумел. Забор крепкий поставил. Любит и умеет он руками работать.
Только вот Машка ворчит:
— Надо было тебе либо институт оканчивать, либо в бизнес какой идти. Это пока молодой, ты на своей высотке заработать можешь, да и то не шибко много. А что потом?
Зануда. Ну какая сейчас разница, что будет потом? Не сможет висеть, найдет другое дело: на стройке работы много. Может, вообще прорабом станет. Короче, устроится как-нибудь. У Машки вон тоже высшего образования нет. Работает машинисткой: стучит себе целыми днями в главке на машинке и в ус не дует. Тоже ведь так себе работенка. Папаша ее в какой-то экономический институт подталкивал. Так не пошла. Скучно!
Вот отпуск на даче проводят. Плохо, что ли? Некоторые и такого себе позволить не могут. Короче, Димка на жизнь не жалуется.
Вечером посидели на крылечке, полюбовались, как солнышко прячется за деревья, и спать. Ну не сразу, конечно, спать. Дело молодое... Поскрипели немного кроватью, потом Машке чаю захотелось, пошла на кухню и вдруг замерла у зеркала.
— Ты чего?
Не ответила. Молчит, а глаза все шире и шире. Даже в полумраке видно. Димка не выдержал, встал:
— Да что там?
Машка на зеркало указывает, подрагивающим пальчиком. А у самой рот, как у рыбы на берегу: открывается беззвучно, воздух ловит, а слов наружу не выпускает.
Димка посмотрел в зеркало: Машка в шортах и в майке отражается. Он сам в трусах за ее спиной и... И все!
— Да ну тебя, Маня...
— Там бабка. — Шепотом.
— Какая еще бабка? Маша, ты меня пугаешь. Тебя вижу. Себя тоже вижу. Бабку никакую не вижу. Иди-ка ты спать. — За плечи приобнял.
Она головой тряхнула, вроде расслабилась.
— Димка, я там вместо себя правда бабку видела. Не очень старую. Лет шестидесяти, наверное. Лицо у нее какое-то знакомое...
— Говорил я тебе, Маня, не крутись рядом, пока я сарай крашу. Надышалась, вот и мерещится тебе всякое. Пошли спать.
***
Мария Ивановна ущипнула себя за руку: больно. Зато помогло: в зеркале теперь отражалась сама Мария Ивановна. В шортах, майке, и все прожитые года на месте.
— Тьфу, чертовщина. Я ведь поклясться готова, что саму себя молодую видела! — сообщила она своему отражению.
«Может, это домовой меня морочит? Надо бы мышеловки на блюдечко с молоком заменить. Вдруг поможет, — размышляла Мария Ивановна, лежа без сна. — Тут ведь во что хочешь поверишь. Шаги эти, шорохи, а теперь отражение. Мистика какая-то».
Блюдечко для домового она поставила, рядом пристроила мисочку с печеньками и конфетами.
— Ты угощайся, — чувствуя себя совершенно глупо, предложила она неизвестно кому. — Только шуметь да пугать меня перестань, пожалуйста.
Но либо угощение не подействовало, либо домовых и правда не бывает, только следующей ночью Мария Ивановна опять лежала и слушала тихие, легкие шаги, шебуршение и какие-то скрипы! Наконец не выдержала. Что-то толкало ее к зеркалу: дай бог, чтобы сегодня там отразилась она сама. А вдруг нет?
Сегодня отражения в зеркале не было вовсе!
— Так не бывает, — Мария Ивановна потерла глаза и потребовала непонятно у кого: — Верни все как было!
Ей никто не ответил, но зато отражение появилось: молодая Маша снова смотрела на Марию Ивановну с той стороны стекла. Смотрела удивленно, испуганно, но с любопытством.
— Что ты здесь делаешь? — Мария Ивановна коснулась зеркала. — Вернее, что я здесь делаю? Точнее, почему я это вижу?
Она запуталась, замолчала. Молодая Маша пришла ей на помощь:
— А вы, простите, кто? Лицо у вас какое-то знакомое...
— Мария Ивановна Семенова. — Голос слушался плохо.
— И я... — Бровки молодой Маши поползли вверх.
— Я знаю, — прошептала Мария Ивановна. — Ты — это я. Только давно. Сколько тебе лет сейчас? Двадцать пять где-то?
Маша в зеркале растерянно кивнула.
— И что, я в старости буду такой? А Димка? Где он? Он тоже старый?
Мария Ивановна пропустила мимо ушей фразу про старость, хоть и царапнуло. Про Димку тоже объяснять не стала. Голова вдруг стала удивительно ясной, заработала.
— Слушай меня. Не знаю, надолго этот морок или нет. Может, я просто с ума сошла от одиночества. Ну а вдруг нет. Слушай, не перебивай, если не хочешь в шестьдесят сидеть одна да печалиться, что жизнь сложилась не так, как надо! Машинисткой работаешь?
Молодая Маша кивнула.
— А Димка на стройке своей корячится?
Снова кивок.
— Меняйте все, пока не поздно. Детей у вас, насколько я знаю, еще нет. Позже будут! Не перебивай.
Она жестом пресекла вопросы.
— В общем, ты дуй в институт или хоть на курсы делопроизводства. Короче, выбирайся из машинописного бюро своего.
— Почему? — удивилась Маша
— По кочану. Не будет скоро машинисток. Даже пишущие машинки перестанут выпускать. Все компьютеры заменят. Кстати, компьютерной грамотностью тоже не пренебрегай.
И Димке обязательно скажи: пусть растет! Да хоть на своей стройке любимой. Прорабом пускай становится. Или друзьям каким деловым позвонит. Помнится, были у него такие когда-то. Чем раньше, тем лучше. А будет упрямиться — прикажи, кулаком по столу врежь. Ты умеешь. Я знаю. Помню себя в молодости.
Иначе не доживет он у тебя даже до пенсии. И курить пусть бросает. С легкими у него беда. Застудится, пневмонию схватит и... И все! Одна ты останешься. Обещай, что выполнишь!
Маша в зеркале кивнула и растаяла. Мария Ивановна задумчиво посмотрела на зеркало, в котором теперь отражалась она сама. «Чем черт не шутит. Может, и взаправду все это. Ладно, утро вечера мудренее», — подумала она, вернулась в постель и провалилась в сон.
***
— Машка, вставай! Маня!
Кто-то тряс Марию Ивановну за плечо, в глаза светило солнце. Она заворчала что-то про несусветную рань, попыталась накрыться с головой одеялом... И вдруг сквозь сон осознала, что трясти ее некому! Села на кровати. Ей улыбался муж!
— Маня, ну ты и разоспалась. Обычно в шесть утра уже как штык. Снилось что-то хорошее?
Мария Ивановна выпростала руку из-под одеяла, прикоснулась к Диминому лицу, погладила седеющую бороду: настоящий. Она вскочила, стиснула мужа в объятьях:
— Димка! Живой!
— Маня, мне, конечно, очень приятно, что ты так рада меня видеть... — муж обнял ее в ответ, через секунду отстранился: — Что же тебе снилось-то такое? Ладно, пошли завтракать, заодно и расскажешь.
Мария Ивановна огляделась и только сейчас поняла, что находится вовсе не в своем крошечном дачном домике. Этот дом был большим, двухэтажным, добротным. Она потрогала стену, прошла на большую кухню, выглянула в окно: участок огромный, цветущий. Яблони, сливы, смородина, теплицы... У нее столько не было.
— Она меня послушалась, — пробормотала Мария Ивановна.
— Маня, ты меня пугаешь. — Дима поставил на стол две чашки. — Садись давай. Кто послушался? Что с тобой такое сегодня?
— А помнишь мамин маленький домик? — Мария Ивановна устроилась за столом.
— Конечно, помню, — улыбнулся муж. — Долго я из него конфетку пытался сделать, да так себе получалось. То денег не хватало, то времени. Это уж потом ты меня дожала, допекла. Помнишь? «О будущем думать надо, расти давай!» Еще кулачишкой своим смешно по столу стучала. Я посопротивлялся немного, а потом Сереге-однокласснику удачно позвонил. А у него батя-буржуй. Помог нам строительную фирмочку открыть. Да, времена были... Дом новый построили, участок рядом выкупили. А чего ты вдруг вспомнила?
Мария Ивановна пожала плечами: ну не рассказывать же в самом деле мужу о чудесном зеркале. Может, и не было ничего. А все это беспросветное одиночество ей просто приснилось?
— Странная ты сегодня, Машка, какая-то. Ладно, давай собирайся, ты на озеро хотела. Поехали, заодно мозги проветришь.
И Мария Ивановна пошла собираться. Правда, перед этим крепко поцеловала мужа. На всякий случай, чтобы удостовериться, что он действительно настоящий.
Автор: Алена С.
Загадка для Марии
– Петровский, я пришел выразить тебе соболезнования в связи с твоим делом о торговле морфинами.
Если кто смотрел «Улицы разбитых фонарей», то он поймет: старший лейтенант Родин был просто вылитый Дукалис. Но вот его коллега капитан Алексей Петровский ни на одного персонажа культового сериала не походил. Он был высок, тощ, темноволос и без особых примет. Петровский поднял на Родина тоскующий взгляд. Тоску вызывал Эверест бумаг на столе.
– Ты хочешь сказать, что кому-то уже понадобились по этому делу результаты?
– Нет, я хочу сказать кое-что похуже. Пиши пропало – у тебя главную подозреваемую завалили!
Вот тут Петровский разом позабыл про бумажный Эверест. Он-то в основном состоял из разной нудной мелочевки, а вот дело о морфинах было куда солидней. И противней, да. Однако у него уже возникли надежды на то, что этот поганый клубок получится распутать. Кончик вроде как из клубка показался, в лице человечка одного. Женщины, точнее. Но если Родин сейчас не издевается...
– Васька, что ты несешь?
– Что узнал, то и принес! Буквально только что новость подъехала! У тебя по морфинам медсестра в разработке, правильно?
– Да, старшая сестра. Не скипидарь мозги!
– И зовут эту сестру Людмила Литвинова?
Петровский молча кивнул. Он уже понял, что Васька Родин и не думает издеваться, и дело швах. Родин развел руками:
– Пару часов назад Людмилу твою нашли у нее дома – мертвее не бывает. Полоснули по горлу чем-то очень острым, подробностей нет пока.
Петровский помянул нечистую силу и нелицеприятно охарактеризовал собственные отношения с судьбой. А что ему еще оставалось?
– И что, нападение неизвестных? – безнадежно поинтересовался он. Но Родин отрицательно покачал головой:
– По всему, бытовуха. Мужа взяли. Они там разводиться собирались, раздел имущества, то, се... Я ж говорю, подробностей не рассказывают, там и с осмотром места преступления не закончили пока. Но вроде как дело ясное – муж ее порешил. Вот такие бывают нехорошие случайности, друг!
Это Васька еще мягко выразился! Морфиновое дело одним махом развалилось подчистую! Ибо Людмила Литвинова, старшая сестра отделения кардиологии, действительно была тем самым «кончиком», потянув за который, он надеялся вывести на чистую воду шайку, промышляющую перепродажей «налево» специфических обезболивающих. Что действует не один человек, в том сомнений не было. Крупное довольно-таки дело.
С этими морфинами, выписываемыми отделению кардиологии под строгую отчетность, все было неясно. Вроде все бумаги оформлялись, как положено, пустые ампулы тоже сдавались согласно предписанию. Но даже Петровскому, от медицины далекому, было очевидно: похожих ампул можно найти великое множество, и никто их особо не проверяет. Сошлось число стекляшек с данными отчета – и порядок. А что несчастным инфарктникам колют и куда на деле морфины уходят – другой вопрос.
Старшая сестра имела самое прямое отношение к учету морфинов. Уже поэтому она не могла не привлечь внимания капитана Петровского. И вот пожалуйста – ссора с мужем, очень острое лезвие, бытовуха, и извольте, капитан Петровский, начинать все по новой!
А следы-то стынут, а виновные-то пути отхода торят! Так что готовьтесь, капитан: вам светит новый глухарь. Упитанный такой, солидный. . .
. . . ДОЧИТАТЬ>>