Луна висела над городом — кривая, побитая, как старое зеркало, в котором ничего толком не разглядишь. Лида очнулась от какого-то шороха за стеной. Сначала подумала, что это сосед сверху опять таскает мебель, но потом поняла — это её собственное сердце колотится, будто кто-то барабанит в дверь. Телефон на тумбочке загудел, экран полоснул по глазам белым светом. Номер незнакомый. Она потянулась к трубке, зевая, но внутри уже шевельнулся холодок — такие звонки ночью не к добру.
— Лидия Сергеевна? Городская больница. Ваш брат в реанимации, — голос в трубке был ровный, как у робота, читающего новости.
— Брат? — Лида даже хмыкнула, потирая лоб. — Да у меня нет никакого брата.
— Павел Ковалев. Вы указаны как контактное лицо.
Она замерла. Пальцы впились в телефон, ногти царапнули пластик. Павел. Не брат, а бывший муж — тот, с кем она делила кофе по утрам, диван с продавленной пружиной и планы, которые так и остались словами. Три года прошло с развода. Они расстались тихо, без криков и слёз, просто разошлись, как два поезда на развилке. Но его имя всё ещё било под дых, как запах дождя перед грозой.
— Что с ним? — спросила она, кашлянув, чтобы скрыть дрожь.
— Авария. Состояние тяжёлое. Без сознания уже часов пять.
Лида швырнула телефон на одеяло и уставилась в потолок. Тени от фонарей за окном плясали, как в старом немом кино. В голове замелькали картинки: как он однажды накинул ей свой шарф, потому что она замёрзла у реки; как они спорили из-за того, куда поехать летом; как он молча собрал вещи и ушёл, оставив в квартире запах табака и пустоту. Почему она всё ещё в его телефоне? Этот вопрос грыз её, пока она натягивала пальто, путаясь в рукавах, и выскочила на улицу.
Ночь была ледяной. Ветер швырял в лицо мелкий мусор и обрывки листьев. Лида шагала, глядя под ноги, где асфальт блестел от сырости. В больнице её ударил запах — резкий, как уксус, с примесью чего-то приторного, от чего сразу захотелось чихнуть. Коридор тянулся бесконечно, белый, с лампами, от которых рябило в глазах. У окна сидела женщина — растрёпанная, с тёмными кругами под глазами и животом, который вот-вот должен был лопнуть. Лида поняла сразу: это его новая.
— Вы Лида? — женщина подняла взгляд, мокрый и красный. — Я Катя. Жена Паши.
— Бывшая жена, — буркнула Лида, но тут же смягчилась, будто пожалела о резкости. — Как он?
— Плохо. Врачи только руками разводят и молчат. Я не знаю, что делать… — Катя смяла в руках платок, мокрый, как тряпка.
Лида плюхнулась рядом на стул — жёсткий, холодный, как скамейка на вокзале. Катя дрожала, теребя пальцами ткань, а глаза её бегали по стенам. Они сидели молча, пока из дверей не вышел врач — халат мятый, лицо серое, как будто он не спал неделю.
— Операция закончилась. Жив пока, но в коме. Ждём сутки, там видно будет.
Катя зарыдала, уткнувшись в ладони, а Лида почувствовала, как горло сдавило, будто кто-то затянул узел. Она не любила Павла — та любовь давно выцвела, — но представить, что его не станет, было как шагнуть в пропасть. Она глянула на Катю, на её живот, и сказала:
— Тебе бы отдохнуть. В таком состоянии нельзя себя гробить.
— Не уйду, — Катя упёрлась, сжав губы в нитку. — А если он очнётся, а меня нет?
Но через час у неё начались схватки. Лида заметила, как Катя побелела и вцепилась в подлокотник, и рванула за медсестрой, сама не понимая, как её втянуло в эту карусель. Скорая приехала быстро. В машине Катя вцепилась в её руку, ногти впились в кожу, и прохрипела:
— Спасибо, что не бросила. Я одна совсем… Родители в другом городе, подруг нет, а Паша…
— Не бросаю, — вырвалось у Лиды, и она удивилась, как легко это сказала.
В роддоме всё закрутилось. Катя родила мальчишку — мелкого, пищащего, как котёнок. Лида стояла у окна, глядя, как за стеклом падает снег — редкий, ленивый, первый в этом году. Ветер выл где-то за углом, а она думала, как странно всё вышло: ещё вчера она спала в своей постели, а сегодня таскает пелёнки для чужого ребёнка. Она сбегала в круглосуточный магазинчик — купила бутылочки, памперсы, носочки размером с ладошку, пока Катя отходила от родов. А потом вернулась к Павлу.
Он лежал в реанимации — бледный, весь в проводах, как манекен в мастерской. Лида взяла его руку — холодную, с синими жилками, и долго смотрела на него. Лицо постарело, вокруг глаз прибавилось морщин, но что-то знакомое осталось. Она шепнула:
— У тебя сын, Паша. Выкарабкайся. Ради них хотя бы.
Прошла неделя. Лида моталась в больницу каждый день — сидела у кровати, иногда болтала с Катей по телефону. Зачем — сама не знала, но ноги несли. Павел очнулся в субботу, когда надежды почти не осталось. Катя примчалась с малышом, плакала, смеялась, а Лида только кивнула врачу, буркнула "спасибо" и ушла. Ей не нужны были слёзы и объятия. Она сделала, что могла.
Через месяц Катя позвонила снова. Голос был мягким, тёплым:
— Паша дома. Приезжайте, Лида. Вы столько для нас сделали…
Лида долго мялась, но поехала. Они жили в домике на краю города — старом, с покосившимся крыльцом и садом, где трава лезла через забор. Павел встретил её у калитки. Сутулый, седой, но глаза живые, как раньше. Пожал руку — крепко, по-мужски.
— Ты нас вытащила, Лида, — сказал он, глядя прямо. — Не забуду.
Катя вышла с малышом, обняла её неловко, прижав ребёнка к плечу, и шепнула:
— Спасибо. Ты даже не знаешь, как это важно.
— Это не про меня, — Лида отстранилась, но мягко. — Это про то, что мы люди. Все друг за друга держимся, даже если не хотим.
Они попрощались. Лида шагала прочь, чувствуя, как внутри что-то отпустило. С Павлом их связывало прошлое, но не любовь — что-то другое, глубже. Снег опять пошёл, мелкий, колючий. Она подняла лицо, ловя его губами, и улыбнулась — впервые за долгое время.