Кружева фаты, словно паутина многовековых традиций, душили юную Женю. Мать, Вера Павловна, видела свадьбу как апофеоз семейного успеха – пир на весь мир, где дочь – бриллиант в оправе завистливых взглядов. "Чтобы не хуже, чем у Нади Петровой!" – девиз всей её жизни.
Женя же мечтала о другом. О лесной тиши, о шепоте сосен вместо грохота оркестра. Медовый месяц в бревенчатом раю у озера представлялся ей глотком свободы, шансом начать свою историю, а не копировать запыленный сценарий.
"Свадьба – это не балаган, Евгеша, а инвестиция!" – громыхала Вера Павловна, её слова – как осколки хрустальной люстры, разлетавшиеся по комнате. "Это показ, демонстрация! Что люди скажут?"
И вот, Женя стояла перед зеркалом – пленница пышного платья, сжимая в руке телефон. Сообщение жениха горело на экране, как маяк в шторм. Домик ждет. Женя взглянула в зеркало. В нём отражалась невеста-кукла: платье с кринолином, будто свадебный торт; локоны, закованные в лак, губы — алые, как мамины амбиции.
— Евгеша! — дверь распахнулась. Вера Павловна ворвалась, неся браслет — фамильную реликвию с рубинами. — Твой прадед вывез это из Парижа в 1917-м. Надень. Чтобы все видели нашу…
— Нашу что? — дочь повернулась. Голос дрожал, но слова резали чётко. — Историю? Или позор, что ты продала бабушкину квартиру для этого цирка?
Мать замерла. Рубины зловеще блеснули.
— Ты… не понимаешь. Это для твоего же…
— НЕТ! — Женя сорвала фату. Шпильки полетели на пол. — Твоё «счастье», мама, пахнет завистью соседей и кредитами.
За окном запели птицы. Рассвет. Его рассвет. Тот, что они мечтали встретить у озера, завернувшись в один плед.
— Выбирай, — Вера Павловна выдохнула, сжимая браслет. — Или ты моя дочь, или…
Женя достала из-под подола крошечный рюкзак. Джинсы. Футболка с оленями. Всё, что спрятала за гардеробом вчера.
— Я давно выбрала. Просто боялась... — Она скинула туфли. Босые ступни коснулись прохладного паркета. Свобода.
Мать рухнула на стул. Браслет со звоном покатился под кровать.
— Ты… сломаешь себе жизнь…
— Нет. — Женя распахнула окно. Воздух пах сосной. Далеким озером. Их озером. — Я её начну.
***
Такси ждало за углом. Егор, её жених-тихоня с глазами лесного духа, обнял её, ещё пахнущую духами «Chanel №5».
— Ты готова?
В ответ Женя сбросила платье в мусорный бак. Белое облако опустилось на кофейные стаканчики и билеты метро.
— Теперь — да.
***
Они обменялись кольцами под старым дубом. Вместо оркестра — трели соловья. Вместо гостей — стрекозы, танцующие над водой. Егор достал из рюкзака бутылку домашнего вина. Женя смеялась, когда пробка застряла в коре.
— Мама звонила? — спросила она позже, у костра.
— Присылала 23 голосовых. — Егор бросил ветку в огонь. Искры взвились к звёздам. — Хочешь послушать?
Она покачала головой. Обняла колени. На шее болтался простой шнурок с желудем — он подобрал его у дуба.
— Знаешь, что самое смешное? — она прижалась к его плечу. — Я наконец почувствовала… фамильную гордость.
— А?
— Да. — Женя ткнула пальцем в небо. Млечный Путь струился, как свадебная лента. — Прадед бежал из Парижа за мечтой. Бабушка выстояла в блокаду. А я… я просто бегу из маминой сказки. У нас династия беглецов!
Они смеялись до слёз. А в далёком городе Вера Павловна, стирая тушь со щёк, нашла под кроватью браслет. И бросила его в сейф. Рядом с договором об аренде зала. «Пусть будет. Вдруг одумается».
Но Женя не одумалась. Её «медовый месяц» длился шесть лет. Потом — домик у озера стал гостевой. Дети, босоногие и веснушчатые, бегали по тем же тропам. А когда Вера Павловна приехала, сварливая и седая, Женя встретила её на пороге. С желудем на шее. И чашкой иван-чая.
— Красиво тут, — хмыкнула мать, разглядывая озеро. — Только дураки…
— Дураки, — перебила дочь, — это те, кто не видит, что счастье не строится по чужому сценарию.
Вера Павловна молча допила чай. А наутро принесла альбом. Тот самый, с прадедом-беглецом.
— Возьми. Может… пригодится.
Дочь открыла его. На первой странице — молодой человек в мятом костюме. Париж, 1917. Начало пути.
Теперь в альбоме будет новая фотография. Женщина с желудем на шее. И озеро за спиной.