В прошлой заметке мы рассмотрели ЦКК - внутрипартийный орган решения проблем, связанных с моральным обликом строителей коммунизма. Вкратце: контрольные комиссии представляли из себя некое подобие партийного суда, всячески при этом отпираясь от аллюзий на судебную систему. По замыслу создателей, это должно быть просто собрание товарищей, указывающих на твои проступки и недостатки, недостойные человека и коммуниста. Но сегодня посмотрим на прецедент из отечественной истории, имеющий весьма много сходств с партийным судом.
Это были краткие выводы из прошлой заметки. А теперь к сегодняшней.
В 1860-70-х годах в России витал густой воздух либеральных перемен. Изменениям подверглась едва ли не каждая деталь российского общества, в том числе и судебная система. Реформаторы предлагали четко разделить церковный и светский суды, создать независимые от власти епископа приходские суды с адвокатами, кодификацией церковного права, преферансом и куртизанками. Светские вопросы, наподобие разводов или случайного убийства нужно было передать в светский суд. Само собой, церковникам это не шибко понравилось, поэтому, через своих людей на местах, реформу удалось притормозить, а затем и вовсе оставить все без изменений. Таким образом, церковные суды остались где-то на отшибе российского общества, не успевая за общим развитием государственного аппарата, до своего неожиданного возрождения в форме судов партийных.
Проходит полвека, пара революций, Гражданская война и большевики, известные своей непримиримой позицией по отношению к религии создают орган, практически дословно копирующий церковные суды. И там и там красной линией прослеживается идея о том, что ЦКК и церковный суд не могут наказывать провинившегося. Совершивший грех подвергался обличению, убеждению и, лишь в самом крайнем случае, отлучению от церкви. Историки церкви тех лет даже напоминали, что епитимья с греческого означает не наказание, а запрещение неких действий: святого причастия и других церковных таинств. Процесс обличения и убеждения выглядел так - настоятель собирал братию, вызывал грешника и просил его больше так не делать. Если грешник оказался необучаем, просила уже вся братия. Если до человека все еще не доходило, настоятель, с одобрения всех членов общины мог применять более суровые меры: назначить работы, епитимью, заставить отбивать поклоны и, наконец, отлучить от церкви. Подчеркиваю - только с одобрения всех, лично принять такое решение невозможно. Документы на отлучаемого направлялись в столицу, там дело внимательно разбиралось и только после этого выносилось решение. Как понимаете, процесс не самый быстрый, поэтому отлучать всех подряд просто запаришься. Церковь, в отличие от светского суда, не могла приговорить грешника к смерти, апеллируя к евангельской логике прощения заблудшего. Даже отлучение не должно было приводить к поражению в гражданских правах (а вот приговор светского суда очень даже может).
Само собой, многие из этих положений церковного права могли игнорироваться на местах, имели место быть и злоупотребления, да и авторитет такого суда держался лишь на авторитете церкви и главы общины. Данные судебные практики, в массе своей, оставались актуальными в глубинке, среди небольших и средних церковных общин. Столица и ближнее Замкадье были более либеральными и светскими, там подобное практиковалось реже.
И все же интересно, как так получилось, что борцы с религией взяли на вооружение то, с чем боролись? Можно принять точку зрения Бердяева, что большевики использовали то, что хорошо работало в глазах “глубинного народа”, и большевизм стал неким очередным, довольно странным, если не сказать упоротым, этапом развития православия в России. Но это только общий фон советской культуры, а нам надо посмотреть именно на перемены в самих религиозных практиках. В следующей заметке поговорим о неприличном - о совести и морали.
Автор - Антон Коженков, #коженковкат