Выкладываю вторую часть рассказа Э.Г. Костяшкина. Первая часть доступна по ссылке.
В последние годы трудно найти статью на темы воспитания без обильного цитирования А. С. Макаренко. Это понятно. Авторитет великого педагога придаёт силы одним, мудрости другим, выводит «на уровень» третьих. Теперь и я в лекциях и статьях частенько ссылаюсь на него, скрупулёзно вписываю его мысли и «подпираю» им многие рассуждения о коллективе, о труде, о «голом требовании»…
А тогда я ничего не писал. И Макаренко прочитал всего один раз, как все: «Педагогическую поэму» да «Флаги на башнях». Скажу больше, я вообще тогда ничего больше не читал педагогического. Не потому ли «Педагогическая поэма» произвела такое на меня действие? А педагогический институт я окончил лишь десять лет спустя, будучи уже директором большой столичной школы.
И если первое, что взял я тогда стихийно у А. С. Макаренко, был труд, то второе – коммуна. Это ещё более широкое понятие, в которое вмещается хозяйственная деятельность, питание, строительство, самоуправление, несение многих обязанностей, уклад сложной совместной жизни большого развивающегося коллектива. Только школьную учёбу не сразу «втиснешь» в жизнь коммуны, тем более обычную школу, без всяких продлённых часов, без интерната: пришли ребята, разошлись по классам, отсидели уроки и пошли по домам в разные стороны, размахивая портфелями. Разве что кто на кружок раз в две недели остался… Какие уж здесь коллективистские ответственные взаимосвязи?!
А у Макаренко была коммуна, полная реальных трудностей, больших забот, напряжений, успехов и неудач. Гоняя ребят в нашем коридоре через «козла», я с болью чувствовал, что этим молодым, гибким парням нужно упругое сопротивление жизни и что не воспитать в них мужества, выносливости, жизненной хватки да и просто любви к лесу и полю, к ветру и стуже, если так пройдёт их детство в городском ватном коконе, в перебежках от школы до дома и обратно…
Поляна на берегу большого Пестовского водохранилища встретила нас первозданной тишиной, мелким кустарничком и тихой рябью холодной, серой воды.
- Природа… тишина…
- Рыбы, небось, здесь! – полушёпотом перебрасывались ребята, окружив меня притихшей толпой.
- А жить-то как тут? – раздался первый трезвый голос нашего шеф-повара, огромного Юры Кулишенко.
Его голос вызвал естественный рефлекс: все вдруг вспомнили, что завтракали рано утром, что голод уж давно грызёт изнутри, что действительно надо жить, то есть прежде всего чего-то пожевать.
- Хлебушка? Так он на самом дне второго грузовика в ящике. Вон под тем железом… За работу, отряды! – Это я уже рявкнул, как перед боем.
И как не было тишины. Загрохотали ящики, доски, побежали в лес костровые, забегали с охапками дров девчата, застучали топорики…
Всё это движение было заранее распределено, размечено, рассчитано до мельчайших нюансов, с учётом сложных взаимоотношений коммунаров. Например, можно бы было просто сказать: «Девочки носят сучья для костров и еловые ветви в шалаши и под палатки», - и всё. Но я отлично знал, что работа будет в три раза лучше, если рубить эти ветви будет красавец и весельчак Юра Змиевский, а укладывать ещё более весёлый и ладный Юра Фомичёв. Девчата, как газели, носились между ними, излучая и видимые и невидимые невооружённым глазом лучи счастья.
Вот так Макаренко всегда видел весь спектр детских эмоций от открытой радости до глубоко затаённой зависти, до нежной печали и горя давно пережитого, но не забытого.
Как часто педагоги, затюканные совещаниями, порабощённые составлением конспектов и бесконечными дополнительными занятиями с двоечниками, ограниченные «борьбой за полную успеваемость», не видят в учениках ярких личностей, бесконечного многообразия их характеров, а поэтому и не властвуют эти учителя над развитием духовного облика своих питомцев. Учёба и становление личности идут как бы двумя, не связанными между собою процессами, как не связаны между собой уроки и внеурочная жизнь ребят. Нередко отличник Валерий уходит из школы в большую жизнь отъявленным эгоистом, приспособленцем и двурушником, а затёртый на задней парте, туповатый Коля, вырвавшись из плена двоек и окриков, преображается даже внешне: через год-другой встретишь его и поразишься гордой осанке, открытому взгляду, глубоким суждениям о жизни, о своей работе… Учёба обращает к нам ребят одной гранью, на которой мы строим все свои характеристики. Иное дело – участие педагога во внеурочной жизни ребят, и особенно в организации такой летней коммуны.
Это другая жизнь, со своими педагогическими законами и концепциями, подчас более глубокими, чем в учебном процессе по твёрдым программам и одинаковым для всех учебникам…
За хлебом в сельский магазин как-то поехали на шлюпке четверо ребят. Хлеб в магазин привезли только под вечер. Пока мальчишки таскали вниз к лодкам огромные мешки с хлебом, стемнело, стал накрапывать дождь. На водохранилище поднялась крутая волна. Ребята скинули с себя куртки, брюки, рубашки и накрыли ими мешки, чтобы хлеб не подмок. Двое гребли и разогревались на вёслах, а двое других подгребали досками. Сперва сломалось весло. До лагеря оставалось не менее километра, когда лодку стало заливать. Старшим группы был Игорь Савельев. Он приказал всем прыгать в воду и вплавь толкать лодку вперёд. Сергей и Костя прыгнули, а наш сказочник, волейболист и общий любимец Лерочка отказался. Так он и ехал пассажиром до самого лагеря. Промёрзших ребят оттирали, зажарили им специальную яичницу, что было в ту пору неслыханной роскошью и вершиной благодарности. А на утренней линейке физиономия Лерочки светилась огромным фонарём явно ночной выпечки… В этой сложной ситуации мне ничего не оставалось, как не замечать этого фонаря и всего того, что он ярко осветил, - педагогика уже свершилась.
Коммуна напряжённо строила лагерь. Не только и не столько для себя, сколько для тех сотен ребят младших классов, которые стаями носились по летним московским дворам, гоняли вместо мячей консервные банки и били из рогаток стёкла. Для них-то и вколачивали ребята, стоя по грудь в холодной воде, огромной деревянной кувалдой сваи под пристань, крыли железом навес столовой, оплетали прутьями стены туалетов, корчевали пни на будущей баскетбольной площадке.
Не труд – работа, а труд – забота и притом забота не о себе и своих ближних, а о чужих, о далёких, о слабых возвышает человека, делает из него настоящего борца – вот кредо макаренковской системы трудового воспитания.
Смысл коммуны не в улучшении своего отдыха и благополучия, а в той огромной прибавке физической мощи и нравственной силы коллектива, которая растёт в заботе о других. В этих и только в этих случаях происходит становление коммунистического характера у ребят. Не об этом ли так чётко сто лет назад сказал Маркс: «Только в коллективе индивид получит средства, дающие ему возможность всестороннего развития»?
