Чтобы узнать себя, мы обращаем свой взор вовне. Мы исследуем мир вокруг, и устройство целого даёт нам ключи к пониманию частного – к пониманию того, как устроены мы сами. Чем лучше мы осведомлены о сущности внешнего мира, тем больше у нас имеется возможностей разгадать и загадки мира внутреннего.
Но в ещё большей степени мы пользуемся своими знаниями и домыслами о самих себе в попытках понять всё то, что не есть мы. Мы берём происходящее в нас и происходящее в нашей жизни в качестве отправной точки для построения собственного восприятия реальности. Наш ум познаёт всякий предмет, с которым сталкивается, через самого себя. Он пропускает его через свою природу, и мы делаем бессознательное допущение, что миром движет то же, что движет и нами. Мы проецируем на него свои потребности, склонности и взгляды.
Следовательно, чем глубже наше понимание самих себя, тем глубже и наше понимание всего, что вне нас. Мы начинаем видеть собственные проекции, устраняем несостыковки и противоречия, совершенствуем допущения и приводим знание о внутреннем и внешнем ко всё большей гармонии.
Процесс самопознания проходит поэтапно, и на самом первом этапе мы вообще не подвергаем себя никакому самоанализу. У нас есть желания, мысли и чувства, но мы не задаёмся вопросом, истинны они или же ложны и откуда они вообще берут начало. Всё представляется простым и очевидным. Я так хочу, я так думаю, я так чувствую – вот и всё, чего же боле? Мы действуем в соответствии со своей свободной волей и желаниями, так что наши действия кажутся лишёнными корней и словно бы повисшими в воздухе. Они лишены необходимой связи с ходом вещей, и у нас даже не возникает сомнений в том, что подобное возможно.
Наши мысли, чувства и поступки возникают как гром среди ясного неба – произвольно, случайно, как каприз мироздания. Это крайне детский подход. И если спроецировать его вовне, мы получим детское восприятие мира, первую форму мировоззрения в истории человечества и первую форму мировоззрения в личной истории каждого из нас.
С научной точки зрения, такое восприятие реальности называется анимизм, от латинского anima (душа). Сущность анимизма в том, что каждый процесс воспринимается как свободная деятельность, за которой стоит свободный деятель.
На стадии анимизма всё вокруг является для нас живым, одушевлённым и совершенно свободным. У солнца есть душа, у ветра есть душа, у реки есть душа, у камня и травинки есть душа. Каждая частичка мира повисает в воздухе без всяких необходимых связей с порядком вещей и может действовать беззаконно, беспринципно, по капризу собственной воли.
Из анимизма самым естественным образом возникают первые формы религии как организованный культ умилостивления природных сил. Мы знаем, что у нас есть желания, выгоды и интересы и затем допускаем, что такие же есть у дерева, озера, дождя, огня, ветра, ночи, смерти. Мы начинаем выстраивать отношения с явлениями жизни точно так же, как мы делаем это со своими соплеменниками. Нам кажется, что они – такие же, как мы, и мы не трудимся проверить эту сомнительную гипотезу.
Прежде всего, в ход идут просьбы, мольбы, увещевания и обещания щедрых даров. В конце концов, природные силы больше нас. В иных обстоятельствах мы наглеем и предаёмся гордыне. Мы начинаем угрожать, манипулировать, шантажировать, обманывать. Мы клянёмся, что если дождь не прольется, то мы не будем более приносить своих даров. Если река ещё раз посмеет потопить наш плот, мы оскверним её и израним её духа копьями. Мы плетём козни и устраиваем ловушки.
Анимизм есть дофилософская и донаучная форма мировоззрения, которая господствовала во всех первобытных сообществах. Возникшие в его рамках шаманизм, колдовство и вообще весь культ просто используют арсенал общественных способов влияния в своих попытках договориться с силами жизни. Это проекция детских представлений ума о самом себе и о своём племени на мир вокруг.
С течением времени анимизм становится весьма продуманным и изощрённым. Он обрастает множеством идей и запутанной системой ритуалов, а культ умилостивления становится высокоорганизованным. В обществе выделяется особое сословие жрецов, у культа возникает своя образность и начинают возводиться специальные сооружения для его нужд. Так из анимизма рождаются первые формы развитой религии.
Главными культурными центрами, которые сформировали западную традицию, были цивилизации Месопотамии, затем Древнего Египта и, наконец, Древней Греции. Всё это были глубоко религиозные сообщества. Фундаментом их мировоззрения, однако, оставался анимизм. Они воспринимали все ключевые процессы мироздания как свободную деятельность одушевлённых и свободных деятелей.
Когда что-то происходило, и вавилоняне, и египтяне, и греки задавались вопросом, кто этого захотел и можно ли с ним договориться. За редчайшими исключениями в их мышлении не было ни понятия закономерности, ни принципов, ни природных законов, ни процессов, ни причин. Они мыслили категориями личных характеров, капризов и свободных волеизъявлений.
По мере развития знания с таким подходом к жизни обнаруживалось всё больше проблем. Да, анимизм подходил ребёнку и по меркам детства человечества был хорош. Но когда дитя вырастает, его старая одежда начинает стеснять движения и становится обузой. Пришло время облачиться в более просторное мировоззрение, и это было временем рождения философии. Философия как на Западе, так и на Востоке возникла в четыре шага мысли.
Шаг первый: независимость суждения
Взросление ума, в отличие от взросления тела, не происходит автоматически. Это не предопределённый и не линейный процесс, так что если сидеть, сложа руки, и просто пичкать себя новой информацией, взросление не произойдёт. Чтобы вырасти в умственном отношении, нам нужно освободиться от своих старых одеяний и на какое-то время предстать нагими. Вместе с тем, это позволит нам увидеть нагим сам мир, ведь наши старые одежды закрывали и его от нас. Они были заслоном между нами и более совершенным видением мира.
Чтобы вырасти, нам нужно пережить второе детство и стать архетипическим ребёнком. Философия и есть такое новое рождение ума. Она возвращает нас и мир к первозданной наготе, но уже на новом уровне.
Согласно известным словам Аристотеля, философия начинается с удивления. И в этом есть своя правда. Ребёнок, недавно появившийся на свет, испытывает удивление – и его же испытывает мыслитель, исследующий мир свежим взглядом. Он удивляется сложности простых вещей и простоте сложных. Он обнаруживает бесчисленные глубины и загадки под своим носом и отсутствие загадок там, где он находил их раньше.
Философия начинается как обнажение себя и мира, сбрасывание былых предубеждений и критический пересмотр того, во что мы ранее верили. Мы отдаляемся от догм и авторитетов, от старых привычек ума и поступка и бросаем на них скептический взгляд со стороны. Это позволяет понять, чего они на самом деле стоят.
Умудрённость людей Месопотамии и Египта сделала возможным рождение в Древней Греции западной философии. Там на рубеже VII и VI веков до новой эры множество людей начали задаваться одним вопросом: «А что, если то, во что мы верили и верим, ложно?» Что если мир состоит из мельчайших частиц воды, огня, воздуха или какой-то неопределимой и бесконечно пластичной субстанции? Что если Солнце есть не живое существо и не небесное божество, а просто раскалённый шар?
Таких вопросов были сотни, и они были настолько фундаментальными, что проверить их достоверность тотчас же путём эксперимента представлялось невозможным. Потому первые философы следовали путём логики. Они брали вещи, в которых они были более-менее уверены, и прослеживали связи между ними. Что в известных им фактах жизни согласовывалось, а что не согласовывалось? Когда они обнаруживали несостыковку, они предлагали такой способ её преодолеть, который казался им наиболее прочно основанным на достоверных фактах.
Юности свойственна дерзость. Ребёнок проверяет мир на прочность, он роняет предметы, разбирает их на части и собирает заново. Он нахально подвергает сомнению святыни и задаёт вопросы, которые неприлично и даже опасно задавать взрослому. Так и первые философы не боялись приближаться к святыням, в том числе к религиозным, и принимались сверлить их взглядом. Порой они даже пробовали разобрать их на части и посмотреть, что там внутри.
Одним из первых, кто открыто начал противостоять популярным религиозным воззрениям, был мыслитель и поэт Ксенофан Колофонский (ок. 570-478 гг. до н. э.). Он поставил такой вопрос: «А что, если это не боги сотворили людей по своему подобию, а как раз наоборот, люди создают себе богов как проекцию вовне своих же собственных черт внешности и характера, своих страхов и надежд?»
Пробуя ответить на него, Ксенофан Колофонский сложил следующий стих (перев. Ф. Ф. Зелинского):
«Если бы руки имели быки, или львы, или кони
Если б писать, точно люди, умели они что угодно,
Кони коням бы богов уподобили, образ бычачий
Дали б бессмертным быки; их наружностью каждый сравнил бы
С тою породой, к какой он и сам на земле сопричастен.
…
Чёрными мыслят богов и курносыми все эфиопы,
Голубоокими их же и русыми мыслят фракийцы…»
По словам Ксенофана, выходило, что религиозные представления говорят скорее не о богах, а о нас самих и нашем бурном воображении.
Шаг второй: от деятельности к процессу
Философия началась как независимость и отстранение от своих предубеждений для того, чтобы внимательно их изучить. Среди этих предубеждений имелось одно столь массивное и тяжелое, что стесняло движение более других. Это была давняя привычка рассматривать всё происходящее как продукт волеизъявления неких деятелей.
Въевшийся в ум людей анимизм позволял находить быстрые и простые объяснения для всего. Чтобы понять, почему случилось то, что случилось, нужно было всего лишь знать характер его автора. Всё мыслилось результатом действий живых и одухотворённых существ, и к этим существам нужно было найти особый подход на основе знания их желаний и обыкновений. И, конечно, всегда нужно было делать поправку на возможный каприз с их стороны, на спонтанное и беспричинное действие.
Это было быстро и просто, но крайне неточно. Анимистическое мышление покоилось не на наблюдении, эксперименте или хотя бы логике взаимосвязей, а на совершенно необоснованных предубеждениях, большая часть которых возникла случайно.
Тогда в философии появилось новое революционное предположение в духе «А что, если?» А что, если взглянуть на происходящее, как на имеющее не одного автора, а множество авторов, то есть множество действующих и взаимосвязанных причин. Тогда каждое явление жизни есть не деятельность, которую осуществляет один деятель, а процесс, состоящий из многочисленных взаимодействующих элементов.
Различие между двумя подходами можно хорошо увидеть на примере. Допустим, пошёл дождь. Можно сказать, что так захотел дух дождя, потому что ему в силу его характера и привычек свойственно проливать свои воды на землю в это время года. Если же дождя не было, то дух просто капризничает. Он принял свободное решение этого не делать, потому что кто-то его рассердил или же просто в силу перепада настроения. Значит, мы должны вступить с ним в отношения и уговорить его передумать.
С другой стороны, мы можем рассуждать так: нет никакого духа дождя, который самолично решает, когда дождь пойдет, а когда нет. Дождь существует в широком контексте мира и связан с ним многочисленными узами. Это значит, у дождя не может быть одного автора. У него много авторов. Дождь пошёл, потому что солнце нагрело воду, влага испарилась с поверхности океана, затем скопилась в облаках, затем ветры принесли их – и так далее.
Дождь есть не простая деятельность, обусловленная простым деятелем, а сложный процесс, обусловленный сложными причинами. Вместо одного духа дождя у нас теперь есть многоуровневый комплекс взаимосвязанных факторов. Даже сам этот дух дождя, коль скоро мы считаем, что он и правда существует, есть комплекс явлений, а не нечто цельное.
Шаг третий: понятие закона и закономерности
Довольно наивное и одномерное единство деятеля предстаёт в философии и науке как множественное и многомерное. Вне всяких сомнений, это тяжелее понять и тяжелее удержать в голове. Это не такой экономный способ мышления, но это огромный шаг вперёд. За счёт увеличения объема умственных усилий для проведения расчётов он позволяет делать по-настоящему надёжные прогнозы и обладает низкой степенью внутренней противоречивости. И он же готовит нас к следующему шагу.
Если проследить логику мышления с помощью процессов и причин, становится понятно, что она плохо стыкуется с понятием свободного волеизъявления. Если в мире всё взаимодействует и каждое явление рождено предшествующими явлениями и явлениями, соседствующими с ним, где здесь место для каприза? Дух дождя не может просто взять и не захотеть устроить дождь. Это решение не принадлежит, не принадлежало и не будет принадлежать ему. По меньше мере, он не единственный автор своих решений, потому что испытывает постоянное влияние факторов ситуации.
Всё, что действует, действует в соавторстве. Жизнь предстаёт как живая сеть, в которой ниточки взаимосвязаны. Структура событий упорядочена, но этот порядок объясняется не тем, что некий деятель чего-то хочет и на совершенно пустом месте раз за разом так и поступает. Порядок жизни обусловлен тем, что связи между явлениями отличаются стабильностью. Происходящие события подчиняются некоторым принципам, то есть законам и закономерностям, а вовсе не свободным решениям независимых и сверхъестественных деятелей.
На Западе это поняли уже самые первые философы Древней Греции – так называемые досократики. И взялись они за эту тему крайне серьёзно. Когда сегодня читаешь сохранившиеся фрагменты Фалеса, Анаксимандра, Гераклита, Парменида, то берёт оторопь. Глубина и поэтическая красота мысли этих первопроходцев поражает, но чтобы её увидеть, требуется многолетний опыт. У досократиков мысль бывает столь туго спрессована внутри фразы, что лишь самые натренированные челюсти могут прожевать её и по-настоящему оценить вкус.
В первую очередь это касается великого Гераклита, одного из самых ярких умов всей западной традиции вообще. Гераклита принято называть первым, кто ввёл понятие закона в философию и, как следствие этого, в науку. С исторической точки зрения, это скорее всего неверно. Здесь его первенство оспаривают Анаксимандр и Пифагор. Тем не менее Гераклит сделал очень многое для развития наших представлений о законах и закономерностях. Он говорил так:
«Этот космос, один и тот же для всего сущего, не создал никто из богов и никто из людей, но всегда он был, есть и будет вечно живым огнём, мерно воспламеняющимся и мерно угасающим».
«Вечно живой огонь» Гераклита – это та творческая и сверхпластичная энергия, которую мы уже неоднократно обсуждали. По современным научным представлениям, энергия не есть некое свойство вещества. Наоборот, вещество является лишь одним из возможных состояний энергии. Материя в своей основе и есть энергия, и впервые это было показано в известном уравнении Эйнштейна «E=mc2», а затем обосновано в рамках квантовой механики и в физике элементарных частиц.
Всё есть энергия, и энергия подобна огню. Она пульсирует и трепещет, она всегда в движении. Она то разрастается в пожар, то стихает до уголька, но никогда не гаснет полностью. И при всём при этом энергия упорядочена. Как заключает Гераклит, в «вечно живом огне» есть мера, ритм, закон. Он называет этот закон логос, что также означает «понятие», «слово», «разум». Лишь благодаря логосу-закону бытие существует, и наш ум может постичь этот закон путём философии.
По Гераклиту, логос всеобщ. На каждом уровне реальности он вносит меру, порядок и последовательность в их особой форме. Среди людей всеобщий закон находит выражение в гражданских законах общества. Создаваемые нами законы есть проявление всеобщего логоса и так же, как он, законы цементируют общество. Законы снимают накал раздирающих людские группы внутренних противоречий. Они объединяют и гармонизируют взаимоотношения и тем самым делают возможным существование и развитие человеческих сообществ. Гений Гераклита сформулировал это так:
«За закон народ должен биться, как за свои стены».
И правда, закон есть…
<…>
Получить доступ к полной версии статьи и подкаста
Канал в Telegram // YouTube // ВК // Поддержать автора
