После восьмого поехали с мамой на озеро. Чебаркуль. Сосны, красоты, природа, дом отдыха, все дела. Теннисный стол, бильярд, гитара, столовка и репродуктор, который с утра и до утра гонял "люблю я макароны", но главное, яхта - спортивная эмка под управлением Абрама Давидовича. Еврейский парус.
Катался от пуза - ставил стаксель, рулил и вращал грот, хотя на трапецию не разрешили. Евреи вообще перестраховщики, а если касается детей, боже упаси.
Еще девочки. Сначала Ленка. Ровесница и, как выяснилось первого сентября, одноклассница, хотя я для солидности накинул себе годик. Здравствуй лето новый год. Потом Алла. Гранд дама с другого конца двора. Рыбина соседка, отличница и цаца - музшкола, аглицкий, манеры и светский салон. На пару лет старше, и уже под занавес Лариса. Белокурая красотка с иняза.
Как-то утром обнаружилась у теннисного стола. Светло-рыжеватые длинные, волнистые волосы и черные брови. Шахнаме.
Бросив все, даже не позавтракав, полетел. Согласитесь, лучшего повода для знакомства не найти. Партия, другая и подружились.
Ну, как подружились, кто верит в дружбу с первого взгляда, флаг в руки. Хороша, важнее, досягаема - без аристократической дистанции, и уже через пару дней целомудренно пили на брудершафт. На следующее утро пошли купаться. Солнце играет, погода шепчет, вода ласковая, манящая.
Парадайз, и тут, из-за острова на стрежень, песня. Ясно и чисто. Два парня с девушкой на веслах - на всю оставшуюся жизнь. Оу, дарлинг, а следующую песню легендарной четверки услышал в исполнении Стеши.
Стеша Губа. Грузчик из мебельного - круглый здоровяк с заячьей губой. Он по русски с трудом, а уж аглицкий, извините, только мычанием. Но как, лучше оригинала - вот гораздо лучше. Первее.
Вообще, мычание - наше все. И проза, и уроки, и поэзия. Кам ту гезер.
Под конец девятого словил. Зайчика-попрыгайчика.
Перед последним звонком, когда на дворе стоял тот теплый, бархатный, предканикулярный, томно начинающийся вечерок, которым запоминается окончание учебного года в старших классах, когда уже не задают, а в школу приходят как в светский салон, когда с родителями общаешься записками, поскольку увидеться нет ни сил, ни возможностей, большой толпой возвращались из школы.
Мечта шла с Раей под ручку. У кинотеатра Пушкина стали прощаться.
Изыскано, сдержано-точным движением помахала, и вдруг глянула.
Пронзила, раскрылась - глаза в глаза. Особенно, долго и со значением.
Гораздо дольше положенного. Накрыло.
Казалось, не обращает внимания - обычная вежливость. Даже не был уверен, помнит-ли, а тут такой взгляд. Вглубь - живо и взволнованно, страстно и горячо. В одно мгновение. Будто что-то сказала, но не уху, а сердцу.
Мое глупое сердце вспрыгнуло выше седла. Гораздо выше. Даже выше кинотеатра. Еле сдержался, и выдержав взгляд, что-то ляпнул в ответ. Стильное, кривое, мальчишеское.
И полгода тишины - как ни в чем не бывало. Холодный, бесстрастный кивок, в лучшем случае.
Они праздновали новый год классом. Борька затащил - не бросать же друга на растерзание родственникам. Когда пришли было темно - под звон свечей и отражений народ вязко танцевал медляки. Песня кончилась, включили свет, выпили.
Борька, на правах вновь прибывшего весельчака-деревенщика, попытался шутить, а я мечтал, чтобы поскорее вырубили проклятую лампочку и запустили что-нибудь поразвесистей.И наподольше.
Наконец поставили Алмаз. Опередив двух привставших, пригласил.
Посмотрела невидящим, сквозь, как на давно забытого знакомого, но согласилась. Танцевала механически, вежливо глядя в сторону. Можно сказать, равнодушно - не замечая партнера.Как с манекеном.
Попытался сострить - не получилось.Сбивчиво пробормотал что-то из романтично высокого - разумеется, глупого. И опять нуль.Так на полуслове и доплясали.
Через какое-то время засобиралась. Она и две подружки. Чтоб отдельно. Аристократия.
Под утро пошли гулять, и, о счастье, кто-то предложил нагрянуть к ним. Типа, не ждали.
Они сидели втроем и пили чешский рислинг. На журнальном столике лежали сигареты Родопи, стояла вазочка с фруктами-мандаринами, три бокала, коробка конфет и большая пепельница. Серебряный век, не иначе.
Примостившись на краешке, ждал. Знака, взгляда, искорки...
Ничего - ни намека, ни полслова. Один из толпы. Никто.
Народ запросил песню. Села к фортепиано. Велосипед Дольского.
Низким, хриповатым голосом, медленно и плавно. Томно и вальяжно. Почти снисходительно. Вслед сигаретному дыму. И потом "сигарету", уже хором - сигарета, сигарета, ты одна не изменяешь...
Борька, как и прочие одноклассники, по сравнению с ней выглядел совершенным подростком. Кривлялся, строил рожки, хихикал. Кого-то ущипнул, а она парила над - в совершенном мире, полным импрессионисткого тумана и магнетически-музыкального одиночества.
Посидев еще немного и пожелав веселого нового года, не солоно хлебавши, ушли. Облом, крах, неудача. И поделом.