Чтобы не подставлять Марту, Павел дотянулся до брошенного сухаря и осторожно засунул его под матрац койки, боясь разбудить офицера.
Решил, что больше доверять Марте не станет. Не станет и есть еду, которую она ему приносила.
"Лютый февраль" 50 / 49 / 1
Марта удивлялась бледному лицу Павла. Принесла ещё одно одеяло.
Но голод вдруг стал превыше всего. Павел рассуждал: «Ну она же этим кормит и немцев, а значит, и я в безопасности!»
Стал понемногу есть.
Через пять дней прооперированного офицера перевезли куда-то. Опять было много немцев, шум, ругань, истерический смех.
Марта в тот день была взволнована как никогда. Её спокойное лицо вдруг омрачила печаль, в глазах появился страх. Никогда ещё Павел не видел её такой.
А спросить не мог.
— Ещё денёк полежи, и я для тебя койку освобожу.
Павел кивал. Много чего хотелось спросить у Марты, но не было такой возможности.
Прошло ещё два дня. Всех немцев выписали. Вместо них привезли пленных.
— Лютует там одна тварь по-страшному! Головорез проклятый, да чтоб его черти на костре поджарили!
— Да они своих не жарят…
Павел слушал русскую речь и наслаждался. И пусть эта речь была наполнена печалью и возмущением. Она была русской…
Из разговора Павел понял, что лютовал Самсон.
Трое из десяти пленных пострадали от его рук.
— Вот бы этого предателя нашим партизанам выдать. Вмиг бы его осадили.
Ночью Марта помогла Павлу переместиться на койку и сказала:
— Если завтра я не приду, а ты сможешь отсюда сбежать, передай моей бабушке, что в подвале есть еда. Брата у меня больше нет. Помер…
Павел кивнул.
Но Марта приходила каждый день ещё в течение недели. А потом пропала.
На следующий день после её пропажи в палату ворвались три немца. Они сбрасывали пленных с коек, били ногами, тащили за руки к выходу.
Павла охватил ужас.
— Шнеле, шнеле! — кричали немцы.
Били сильно. Павел терпел. Ни один звук не вырвался из его горла.
Всех погрузили на повозку и куда-то повезли.
Стоны, запахи крови и страха до тошноты проникали внутрь.
Павел почувствовал, как его тело стащили с повозки. Он как будто смотрел на себя сверху. Видел своё лицо словно в зеркале: зажмуренные глаза, тонкие губы, впалые щёки и острый подбородок.
А дальше всех поместили в почти такой же сарай, где Павел был до госпиталя. Утром всех пленных гнали на работу палками. Собаки бросались на тех, кто отставал, рвали одежду.
Павел научился двигаться быстро. Мысленно благодарил Марту за то, что она позволила болеть долго.
Длинными ломами долбили землю, рыли окопы.
— Чувствует немчура кончину, боится. Ну ничего, немного осталось! — шептались между собой пленные.
— Ты откуда будешь? — спрашивал у Павла пожилой солдат.
Павел молчал.
— Язык тебе что ли оторвали?
Опять тишина.
Работал Павел лучше всех. О нём говорили:
— Немцу радость от одного этого длинноногого. Надо бы ему руки поломать, чтобы не рыл этим гадам окопы.
Однажды немец подошёл к Павлу и сказал на ломаном русском:
— Ты работник хорёщий, я тебя возьму в комендатуру, там нущно побелить стена! Завтра не иди с остальными, жди меня.
Немец пришёл, как только всех пленных выгнали на работу, и произнёс:
— Пойдём со мной.
Павел надел тулуп и пошёл.
Дом, в котором разместились немцы, был до войны правлением колхоза. На стенах висели плакаты с красноармейцами, в большом зале на всю стену красовался огромный портрет Сталина.
Немец вручил Павлу ведро с разведённой побелкой и кисть и произнёс:
— Закрась здесь всё! Начни с него!
Немец показал рукой на Сталина.
Павел кивнул. Подошёл к стене, стал закрашивать низ портрета.
— Начинай с гляз, — советовал немец, — убери его с моих гляз. Да побыстрее.
Павел забрался на лестницу и стал закрашивать лицо Сталина.
Немец смеялся, хлопал в ладоши. Потом к нему присоединился другой. Они вместе пели какую-то торжественную песню и свистели.
Когда голова была закрашена, Павел мысленно попросил прощения у Сталина: «Простите меня, я не могу иначе!»
— Спускайся, герой! Я дам тебе поесть. Ты наберёшься сил и закрасишь этому человеку руки… Чтобы он никогда не смог дотянуться до моей страны!
Кормили вкусно. На большой тарелке лежал кусок утки, залитый мёдом. Рядом отварная картошка и квашеная капуста.
Павел ел медленно. Никто его не подгонял, не торопил.
Немец сидел рядом и листал журнал.
Изредка Павел бросал на журнал взгляды. С ярких страниц мило улыбались красивые женщины в шляпках.
— Oh, mein Herr! Was für eine Schönheit! (О, мой Господь! Какая красота!)
Немец сунул под нос Павлу журнал.
Там на всём развороте у берега сидела девушка в купальнике. Бирюзовый цвет воды сливался с цветом её шляпки.
Павел невольно ахнул. Он никогда не видел такую воду, такую женщину.
Ему захотелось прикрыть её чем-то. Что он и сделал. Закрыл ладонью всю девушку.
Немец посмотрел на Павла с недоумением и произнёс:
— Ты прячешь её от меня? Она же просто картинка. Но когда моя страна победит, такие картинки будут повсюду в твоей жизни. Хочешь, я подарю тебе её?
Павел кивнул.
Немец вырвал два листа с изображением девушки.
Павел сложил их в несколько раз и сунул за пазуху.
— Поел, иди крась дальше, — скомандовал немец.
Павлу было не по себе, когда враг говорил, что нужно закрасить руки Сталину.
Павел решил схитрить. Руки закрасил тонким слоем. Почему-то подумал, что сейчас именно от его действий зависит победа.
Остался ночевать в том же огромном зале на коврике, принесённом немцем.
— На нём спала собака, тебе подойдёт!
Первая ночь освещалась луной. Павел был в помещении один. Он подошёл к окну, развернул журнальный листок. Долго смотрел на девушку, гладил её по бровям, по губам, улыбался ей в ответ.
На душе вдруг потеплело. Воздух стал тягучим и жарким. Павел сбросил с себя тулуп, прижал изображение девушки к сердцу и стоял так долго.
Ты как русалка из сказочных добрых снов,
Я и не знаю, быть может пришла любовь?
Ты неприступна, но всё же твой нежный взор
Не отпускает. И пусть меня ждёт позор:
Я пред ногами твоими готов распластаться весь.
Ты же меня не покинешь? Я жду тебя, фрау, здесь…
Павел несколько раз прошептал стихотворение, потом пошёл спать.
Всю ночь ему снилась девушка из журнала. Он водила его по полям с цветущими ромашками, весело смеялась. А потом за руку тянула его в воду. В ту самую изумрудную воду. Павел трогал эту воду, но она была холодной, неприятной, сковывала тело.
Утром Павел потянулся. Блаженство после сна осталось. Руки и ноги не болели, на сердце было спокойствие и умиротворённость.
Он поднялся на ноги, взял в руки ведро и стал закрашивать колхозные плакаты. Они больше не призывали сеять зерно, переходить на трактора, любить свою Родину больше, чем родную мать.
Немец пришёл к вечеру. Принёс горячую уху, в которой плавала огромная рыбья голова.
— Ты работаешь хорошо, молодец. Я поспособствую твоей участи. Ешь… До завтра.
Павел всю рыбью голову разобрал до косточки. Наелся досыта. Ночью спать не хотелось. Красил при свете луны.
Продолжение тут