5 Ноября 1942 года в «Комсомольской правде» была опубликована корреспонденция Ивана Давыдова «Высота 115,2».
В ней рассказывалось, как пала горстка советских бойцов, защищавших безвестную высотку под Сталинградом:
«Враг отошел назад, но надо было ожидать, что он не захочет примириться с потерей выгодного рубежа. Это знали все, и прежде всего те одиннадцать человек, что закрепились на горке. Ими командовал лейтенант комсомолец Михаил Кабрибов, родом из Баку. Он был высок и строен, с черными жгучими глазами.
Еще не просохли гимнастерки после недавнего штурма.
— Приготовиться! — прозвучала короткая команда.
Они были готовы. Крепче сжал в руках свой пулемет Бабаяр Гаяров, молодой казах, горячий, порывистый воин. Немцы выползали из-за бугров.
— Пли! — проговорил Кабрибов. Дружный залп скосил первые ряды наступавших.
Меловая горка вся в дыму. Сотни, тысячи вражеских пуль визжат, режут воздух. Немцы все лезут. Вздрагивает и бьет автомат Кабрибова, накалился докрасна ствол пулемета Бабаяра Гаярова.
Уже целый час без передышки длится эта отчаянная стрельба. И вдруг — тишина. Нет больше патронов. Замолчали и немцы. Они, видимо, были удивлены, потом догадались, стали орать: «Русс, стафайсь!»
— В штыки!
Михаил Кабрибов спрыгнул вниз, врезался в гущу зеленых мундиров. Ринулись за своим лейтенантом все десять...
Имена Михаила Кабрибова и его боевых друзей мы запомним на всю жизнь. А высокий холм понесет в будущее славу и бессмертие героев нашей великой войны....»
☆ ☆ ☆
А что было накануне?
— Накануне нам приказали взять тот проклятый холм. На нем был дот с четырьмя амбразурами. Мой взвод стоял недалеко в перелеске. Были во взводе сорок человек, которые еще не нюхали пороха. Я должен был вести их в бой. Подучить бы этих солдат, как ползти, врукопашную биться, как не бояться пуль. Были безусые, незлобивые юнцы с Кавказа да из Средней Азии. Когда пришел приказ, я должен был что-то сказать бойцам. Но что я должен был сказать? Я знал, что ни один из них не вернется живым. Я сказал:
— За нами Сталинград. Если мы не остановим врага, он придет в наши дома.
До холма доползло двадцать пять. Поднялось на холм восемнадцать. Вещмешками, набитыми песком, заткнули амбразуры, ворвались в дот. Когда кончили с немцами, осталось нас одиннадцать.
Не знаю, почему, но нас не трогали двенадцать дней. Потом фашисты бросили роту. Перед тем, как мы пошли в штыки, я накрыл шинелью тяжело раненного командира отделения. В шинели были письма из дома, адрес родных. Вскоре, должно быть, снова высотой овладели наши. Нашли шинель. Написали в газету. Послали извещение домой...
☆ ☆ ☆
...Рассвет того самого дня 5 ноября 1942 года, когда подписывался к печати номер «Комсомольской правды» с корреспонденцией «Высота 115,2», Кабрибов встретил за колючей проволокой на хуторе Перелазовский, близ Краснодона. Провел рукой по гимнастерке, почувствовал запекшуюся кровь, хотел окликнуть лежавшего рядом человека, да только что-то булькнуло в горле.
Незнакомец отер ему губы полой своей гимнастерки, помог приподнять голову, поднес миску. Едва слышно проговорил:
— Ты только в рот набери, а пить не моги. Горло-то у тебя насквозь...
Но пришел день, когда Кабрибов самостоятельно сделал первый шаг, второй. Научился ходить, научился ждать своего часа.
Выла метель, и часовые спокойно отсиживались в будке: в такую погоду человек далеко не уйдет.
Кабрибов шел наугад — дальше, дальше, как можно дальше, пока не хватились, не подняли тревогу. Метель была помощницей: быстро заметала следы. И была врагом: сбивала с ног, мешала дышать.
Шел по лесам, по ложбинам, шел сутки, вторые, а может быть, и третьи, не помнит. Перед глазами плыли противные круги. В кармане был последний, промерзший и иссохший кусок хлеба. Да в сердце не черствела надежда.
Однажды он испугался так, что запрыгало сердце, застучалось во всю силу в грудь. Думал, не поднимется после сна. Ухватился рукой за дерево. Поднялся. Сделал шаг вперед...
☆ ☆ ☆
...Настал день, когда он решился выйти к людям. Забрел в какое-то село, помнит одно: не было в том селе собак. Постучался в первую попавшуюся избу. Если бы крикнули полицаев, бежать бы не смог: ноги чужие.
Старая женщина стояла на пороге, тревожно оглядывая его. Спросила только:
— Не от Вани?
— Нет, мать, не от Вани. Из лагеря бежал. Если найдут...
Женщина засуетилась, заволновалась:
— Чего стоишь? Избу только зря выстужаю. Дверь плотней закрывай. А то мороз, и люди разные есть... Погоди, подсоблю!
В сенях торопливо шептала:
— Сын у меня Ваня пропал...
Так далеко от родных краев, в селе Старо-Бешево, в Донбассе, нашел вторую мать воин-бакинец. Звали ее Пелагеей Петровной Борловой.
А вскоре узнал Михаил, что приютила его тетка Паши Ангелиной, знаменитой нашей трактористки. Не думал, что много лет спустя встретится он в этом доме с Пашей, что на праздник придет чуть не все село и что он сядет за стол рядом с двумя старыми женщинами — Пери-ханум и Пелагеей Петровной, двумя женщинами, которых называет одним словом «мама».
☆ ☆ ☆
...«Спальной комнатой» Кабрибова в доме Борловой был курятник. Вместе с дочерью Марией и ее больным мужем Александром Пелагея Петровна приспособила курятник под жилье: там было безопаснее.
Однажды Борлова сказала Михаилу, что в селе появилось еще несколько человек, бежавших из плена. Он сделал попытку встретиться с ними, но после этого в дом Борловой зачастил староста села. Он начинал разговор издалека, жаловался на нелегкую жизнь, спрашивал, приходят ли вести от «нашей Паши», а сам все рыскал глазами по углам.
Через несколько дней Кабрибов ушел на восток. Ему дали на дорогу теплую одежду, еду и бутыль самогона — на всякий случай, на трудную минуту.
Он шел, как и прежде, ночами. Он знал уже, что немцев разбили под Сталинградом. Не знал он только одного — что сам он посмертно награжден орденом Ленина и что мать его давно накинула на голову черный платок.
Поздней весной 1943 года Кабрибов пересек линию фронта. Поначалу не много было доверия его рассказу. Послали срочные запросы в часть, которую назвал Кабрибов. Совсем не так быстро, как хотел бы Кабрибов, пришел ответ. Но было в нем что-то такое, что дало право генералу назначить лейтенанта сразу командиром роты. Перед строем ему вручили орден Ленина. Кабрибов навек запомнил военкора «Комсомольской правды» Ивана Давыдова, когда-то написавшего о высоте 115,2: рассказали Кабриобову, что вместе с реляцией была послана и вырезка из «Комсомолки».
Все дальше на запад уходил фронт, дивизия, в которой служил Кабрибов, приближалась к Краснодону, где-то недалеко оставалось Старо-Бешево. И попросил Кабрибов командира полка разрешить ему взять Старо-Бешево. Командир полка удивленно вскинул брови, а когда узнал, что значит для него эта деревня, согласился.
Рота бакинца первой ворвалась в Старо-Бешево. Взяли деревню без артиллерийской подготовки, смелым и решительным штурмом. Когда выбили немцев, Кабрибов бросился к дому Пелагеи Петровны. Та не верила глазам, целовала Мишу.
Он оставил в доме Борловой все, что имел из своих небогатых фронтовых запасов.
Борлова запричитала:
— Ой, что ты!.. Тебе еще столько идти!.. Возьми, не надо!
— Ва, почему обижаешь? Это для твоих внучек. Возьми, мама, прошу тебя, возьми!
Рота покидала село. Две маленьких внучки Борловой — Лида и Света, едва поспевая за пехотинцами, провожали Кабрибова до околицы. Перед расставанием он взял их на руки и сказал:
— Запомните, Лида и Светик, я к вам еще приду. Кончится война, и заберу вас к себе. Только ждите меня. Бабушке помогайте и учитесь хорошо.
Есть люди, которые помнят зло. Что ж, иногда это надо уметь делать, хотя таких людей в общем-то жаль.
Есть люди, которые помнят добро. Стыдливо, где-то глубоко в душе носят желание ответить на него, верят в далекий день и ждут его и готовят себя к нему.
Кабрибов участвовал в освобождении Крыма, был ранен под Севастополем. За Севастополь удостоился ордена Отечественной войны II степени, потом сражался в Прибалтике, не раз отличился в боях. В каких бы переделках ни бывал, он помнил свое слово.
☆ ☆ ☆
— Это Лида, внучка Пелагеи Петровны... Теперь она бакинка. Едет к бабушке проведать ее. Бабушка недавно была у нас, хотим еще раз пригласить...
Хотя немалая у Михаила Нафталиевича Кабрибова семья, он поселил у себя двух девушек из украинского села — Лиду и Свету. Девушки учились в Баку, приобретали профессию, и, как отец, вводил их в жизнь старый фронтовик. Когда-то война помешала ему окончить последний курс техникума. После сорок пятого приходилось с особым старанием и упорством вспоминать старое, наверстывать, приобретать то, что давно б приобрел, не будь войны. Теперь он директор обувного магазина, отличник социалистической торговли.
Идут годы... У Михаила шестеро детей и пятеро внуков. В его семье два пианиста, два будущих врача, два школьника. Старший сын Ханлар, когда-то робко игравший перед известным композитором, стал хорошим музыкантом — пианистом оркестра Азербайджанского радио и телевидения...
А. КИКНАДЗЕ (1971)