Первая Мировая война, она же - Вторая Отечественная, она же - Империалистическая, она же - Германская. Как правильно её называть?
В зависимости от того, какой выбор делает историк, становится понятно, каких идейных позиций он придерживается. Единственное, с чем, пожалуй, все согласны – роковая роль этой войны в русской истории.
Сегодня Россия снова вступила в эпоху жесточайших испытаний. Понять это, соотнести прошлое с настоящим помогает литература. Откроем несколько классических книг, перелистаем, найдём страницы, где есть описание первых дней и недель после начала Второй Отечественной. Как встретило войну русское общество – сверху до низу, - и что изменилось в жизни большой страны с началом мобилизации.
Начнём с эпохального романа Алексея Толстого «Хождение по мукам». Книга первая - «Сёстры». В редакции либерального издания обсуждают, какую линию выработать по отношению к войне. Толстой как будто незримо присутствовал на совещании сотрудников известного радио или газеты, признанных в наши дни иноагентами.
Редактор, седой и румяный, английской повадки мужчина, говорил чеканным голосом, - слово к слову, - одну из своих замечательных речей, которая должна была и на самом деле дала линию поведения всей либеральной печати.
- <...> Господа, в то время как мы здесь разговариваем, под Красноставом происходит кровопролитное сражение, куда в наш прорванный фронт брошена наша гвардия. Исход сражения еще не известен, но помнить надлежит, что опасность грозит Киеву. Нет сомнения, что война не может продолжаться долее трех-четырех месяцев, и какой бы ни был ее исход, - мы с гордо поднятой головой скажем царскому правительству: в тяжелый час мы были с вами, теперь мы потребуем вас к ответу...
Один из старейших членов редакции - Белосветов, пишущий по земскому вопросу, не выдержав, воскликнул вне себя:
- Воюет царское правительство, при чем здесь мы и протянутая рука? Убейте, не понимаю. Простая логика говорит, что мы должны отмежеваться от этой авантюры, а вслед за нами - и вся интеллигенция. Пускай цари ломают себе шеи, - мы только выиграем.
Хочется цитировать и цитировать, но ограничусь несколькими репликами:
- А я, господа, все-таки хотел бы, чтобы кто-нибудь объяснил мне цель этой войны.
- Вот когда немцы намнут шею, - тогда узнаете.
- Чем больше будем биты, - тем скорее настанет революция.
- А я ни за какую вашу революцию не желаю отдавать Киева...
А вот итог «прекраснейших и благороднейших» разговоров (как это узнаваемо!):
Всё же в сердце каждого было смутно и тревожно. Каким образом прочный европейский мир в двадцать четыре часа взлетел на воздух и почему гуманная европейская цивилизация, посредством которой "Слово народа" ежедневно кололо глаза правительству и совестило обывателей, оказалась карточным домиком (уж, кажется, выдумали книгопечатание, и электричество, и даже радий, а настал час, - и под накрахмаленной рубашкой объявился все тот же звероподобный, волосатый человечище с дубиной), - нет, это редакции усвоить было трудно и признать - слишком горько.
И тут же, на контрасте – массовая сцена на Дворцовой, иллюстрация к повторяющимся главам русской истории:
На огромной, чисто выметенной площади, с гранитным грузным столбом Александра, повсюду двигались кучки бородатых, нескладных мужиков. Слышались резкие выкрики команды. Мужики строились, перебегали, ложились. В одном месте человек пятьдесят, поднявшись с мостовой, закричали нестройно: "уряяя" - и побежали спотыкливой рысью... "Стой! Смирно... Сволочи, сукины дети!.." - перекричал их осипший голос. В другом месте было слышно: "Добегишь - и коли в туловище, штык сломал - бей прикладом".
Это были те самые корявые мужики с бородами веником, в лаптях и рубахах, с проступавшей на лопатках солью, которые двести лет тому назад приходили на эти топкие берега строить город. Сейчас их снова вызвали - поддержать плечами дрогнувший столб империи.
Роман, удостоенный Нобелевской премии по литературе, - «Доктор Живаго» Бориса Пастернака. О Гражданской войне автор написал больше, чем о Германской. Вот один отрывок – настроенческий. Усталость, наполняющая души и на передовой, и в тылу.
Третий день стояла мерзкая погода. Это была вторая осень войны. Вслед за успехами первого года начались неудачи.
Восьмая армия Брусилова, сосредоточенная в Карпатах, готова была спуститься с перевалов и вторгнуться в Венгрию, но вместо этого отходила, оттягиваемая назад общим отступлением. Мы очищали Галицию, занятую в первые месяцы военных действий. <…>
Мимо террасы к клинике подошел моторный вагон с двумя прицепами. Из них стали выносить раненых.
В московских госпиталях, забитых до невозможности, особенно после Луцкой операции, раненых стали класть на лестничных площадках и в коридорах.
Ещё один роман- эпопея – «Тихий Дон» Михаила Шолохова. Как начиналась война для казачества, людей служивых, верных присяге. Взгляд снизу, от почвы, от земли, которую будут бить копытам казацкие кони.
На площади серая густела толпа. В рядах — лошади, казачья справа, мундиры с разными номерами погонов. На голову выше армейцев-казаков, как гуси голландские среди мелкорослой домашней птицы, похаживали в голубых фуражках атаманцы.
Кабак закрыт. Военный пристав хмур и озабочен. У плетней по улицам - празднично одетые бабы. Одно слово в разноликой толпе: «мобилизация». Пьяные, разгоряченные лица. Тревога передается лошадям — визг и драка, гневное ржанье. Над площадью - низко повисшая пыль, на площади - порожние бутылки казенки, бумажки дешевых конфет. <…>
Через четыре дня красные составы увозили казаков с полками и батареями к русско-австрийской границе.
Война…
В приклетях у кормушек — конский сап и смачный запах навоза. В вагонах — те же разговоры, песни, чаще всего:
Всколыхнулся, взволновался
Православный тихий Дон.
И послушно отозвался
На призыв монарха он.
На станциях - любопытствующе-благоговейные взгляды, щупающие казачий лампас на шароварах; лица, еще не смывшие рабочего густого загара.
Война!..
Грандиозный замысел Александра Солженицына – «повествованье в отмерянных сроках» «Красное колесо». Несколько книг – «узлов», плотно завязанных сюжетных линий, документов, авторских комментариев… История России с начала Первой Мировой и до Октябрьской революции, ещё один опыт художественного исследования. Узел первый - «Август четырнадцатого». Первые страницы. Мобилизация, увиденная глазами либеральнейшей барышни.
Всего месяц назад, три недели назад, кажется никакой мыслящий русский гражданин не сомневался, что глава России – презренная личность, недостойная даже серьёзного упоминания, немыслимо было без насмешки повторить его слова. И вдруг в день-два всё изменилось. По виду образованные и неглупые люди, никем не понуждаемые, собирались, строгие, около тумб – и с этих тупых цилиндрических тумбенных туш им выглядело длинное титулование монарха совсем не смешным, и никем же не понуждаемые чтецы громко читали ясными голосами:
“Встаёт перед врагом вызванная на брань Россия, встаёт на ратный подвиг с железом в руках, с крестом на сердце… Видит Господь, что не ради воинственных замыслов или суетной мирской славы подняли мы оружие, но ограждая достоинство и безопасность Богом хранимой нашей империи, боремся за правое дело…”
Всею долгой дорогой наблюдала Варя сопутствия войны: военные погрузки, проводы. Особенно на полустанках лихо выглядело русское прощание: под балалайку выплясывали запасные на утолоченных площадках, взметая пыль, и что-то развязно кричали, видно пьяные, а родные крестили их, плакали по ним. Когда ж мимо товарного поезда запасных проносился другой такой же поезд – взлетало братское “ура-а-а-а!” из двух поездов и растягивалось, безумное, отчаянное, бессмысленное, на длину двух составов.
И никто не демонстрировал против царя.
Очень разные книги, а мотивы во многом повторяются. Значит, есть общая художественная правда. Но я всё равно уверен – лучший роман о России двадцатого века напишет тот, кто вернётся победителем с Третьей Мировой.