Император Павел I в придворных своих, доставшихся ему от его матушки, императрицы Екатерины Великой, разуверился еще в юношеские годы. Утомляли его и хитросплетения дворцовых интриг, и пустые сплетни, от которых государь старался держаться подальше. Подлинной стихией его были военные парады – мир, где всем правил устав и все было подчинено регламенту и субординации. В любую погоду император выходил на плац, оглядывая пришедших поглазеть на зрелище людей и строй солдат, перед которым носились голодные бродячие собаки.
Текст: Дмитрий Копелев, фото предоставлено М. Золотаревым
С годами у Павла Петровича выработалось правило проведения парадов: народ и собак не разгонять. Пока войска выстраивались для смотра, Павел, орудуя тростью, пробирался сквозь толпу праздных обывателей: «Прошу отодвинуться немного назад», – приговаривал он. Затем стягивал с правой руки перчатку и извлекал из кармана краюшки хлеба – угощение для бездомных псов. Набегали они со всех сторон и, виляя хвостами, окружали монарха. «Ладно, ладно, – ласково приговаривал император, поглаживая собак. – На всех хватит»! А покормив, уговаривал: «Ступайте, ступайте». Псы удалялись, парад начинался.
До 42 лет проживал Павел Петрович в Гатчинском дворце. Склонности к охоте не питал, но собак привечал. Особой его слабостью были собачки невеликие и беспородные. Павел находил особое удовольствие в том, чтобы наблюдать, как они играют и носятся по лужайкам. Тогда-то и появилась у него любимая дворняга по прозвищу Шпиц. С царем пес был неразлучен: ходил с ним на парады и в театр, где наблюдал за спектаклем. В личных покоях государя Шпиц выбрал самое почетное место и возлежал на шлейфе платья императрицы Марии Федоровны. К ночи он перебирался в спальню царя и охранял его покой, лежа в ногах. В ночь на 12 марта 1801 года, когда заговорщики вошли в спальню императора, Шпица рядом с ним почему-то не было. Никогда прежде не покидавший Павла пес бесследно пропал и не смог предупредить несчастного хозяина об опасности…
КОРОЛЕВСКИЕ ЛЮБИМЦЫ
Привязанность людей к животным столь же стара, как сам род человеческий. Они всегда были рядом, появляясь при самых различных обстоятельствах: кто по случаю, кто в качестве подарка, кто по выбору тех, с кем им довелось прожить жизнь. Каждый человек по-своему привязан к собственному любимцу, но одно верно для всех: мы всегда отдаем кошкам, собакам, рыбкам или птицам частичку своего сердца. Сильные мира сего – не исключение. Монархи и их всесильные министры привыкли к тому, что их окружают расчетливые люди, ведущие циничную игру и добивающиеся благосклонности, скрывающие корысть и амбиции под масками преданности и любви. И как тогда, размышляя о подлинности чувств придворных лизоблюдов, не думать о тех, кто привязан и предан вам не по расчету, а искренне и бескорыстно? Домашние питомцы редко привлекают внимание историков, хотя именно в отношениях с ними вершители судеб человеческих раскрываются с самой неожиданной стороны.
Возьмем, к примеру, королевский французский двор, продемонстрировавший яркие примеры странных метаморфоз во взаимоотношениях монархов с домашними питомцами. Вот, например, самый изысканный и элегантный французский король, Генрих III Валуа. Под конец жизни он снискал репутацию клятвопреступника и антихриста, памфлеты изобличали его как «короля наисатанейшего», изображая с кошачьей мордой, рогами козла и ослиными ушами. Мог ли предвидеть столь плачевный финал красавчик-принц, с юношеских лет пестовавший маленьких болонок и получивший в наследство от казненной королевы Марии Стюарт всех ее комнатных собачек? В своих мемуарах герцог де Сюлли писал: государь явился на аудиенцию с мечом на боку, в плаще и в маленькой шапочке, на шее у него «на широкой ленте висела корзина, полная маленьких собачек; и он стоял так неподвижно, что, разговаривая с нами, не шевелил ни головой, ни ногами, ни руками». Тратя ежегодно на своих любимцев до 100 тысяч экю, Генрих более всего любил «маленьких девочек из города Смирна: Лили, Тити и Мими».
Небезызвестный кардинал де Ришелье, которого современники описывали как человека деспотичного, властного и крайне опасного, последние годы жизни был прикован к постели. Он впал в мизантропию и не покидал свой дворец Пале-Кардиналь, просматривая кипы дипломатических депеш и беседуя со своими кошками. Их было более десяти. Белоснежная ангорская Мириам, черный Люцифер, очаровательная Сумиз, трехцветная Газетта... Кардинал пребывал в уверенности, что все его домашние питомцы наделены душой, беседовал с ними и составлял для каждого отдельное меню.
Кардинал де Ришелье был не единственным любителем кошек. Первенство среди фелинофилов, безусловно, принадлежит королю Людовику XV, прославившемуся фразой: «После нас хоть потоп». Этот представитель Бурбонов был завзятым кошатником, отдавая особое предпочтение белым и пушистым кошкам. Он, конечно, был наслышан о популярных среди простого народа поверьях о сатанинской природе представителей кошачьего племени. Сказки маленькому королю, разумеется, читали и историй подобных он наслушался в достатке. Но вряд ли король принимал всерьез россказни о кошачьих бесах, наподобие трехглавого Габорима или леопардоголового Флауроса. И уж наверняка не лечился от простуды с помощью «чудодейственных» народных средств наподобие крови из кошачьего уха, смешанной с красным вином.
Кошки окружали короля с малолетства. В дневнике одного придворного сохранилась запись от 1 июня 1722 года, где упоминалась королевская кошка Шарлотта, которая принесла королю четырех котят. Была у него еще дружелюбная милая ангорка, выбравшая местом для отдыха зал Королевского совета: она валялась там на оттоманке. Самым ответственным был кот Бриллиант. Каждое утро он шествовал в королевскую спальню, будил монарха и направлялся к своей мисочке с завтраком, временами оглядываясь и проверяя, следует ли за ним его величество. Кота, кстати, отличал интерес к государственным делам: частенько заглядывая на королевский совет, Бриллиант располагался на каминной полке и наблюдал за дебатами.
Был у короля еще белый ангорец внушительных размеров, дружелюбный и склонный поразмышлять на покое: он подремывал перед камином в зале Королевского совета на подушке из багряной камки. Покладистый нрав этого чревоугодника не давал покоя придворным, и однажды несчастный стал жертвой их нелепой шутки. Некий Шансенэ побился об заклад, что сможет заставить кота танцевать несколько минут кряду. Ударили по рукам. Под смех шутников Шансенэ извлек из кармана флакон с какой-то настойкой и, приласкав кота, смазал ему все лапы. Кот подскочил и, запрыгнув на стол, принялся выделывать всевозможные кульбиты. Все умирали со смеху, когда вошел король. Придворные враз умолкли. «Что вас так развеселило, господа?» – спросил монарх. «Ничего особенного, ваше величество, мы обсуждали одну историю», – ответил Шансенэ. Не успел он ответить, как несчастный кот исполнил очередной пируэт. Король, увидев это, побледнел и нахмурился: «Господа, что здесь происходит? Шансенэ, что с моим котом? Отвечайте!» Шансенэ, поколебавшись, во всем признался. Глаза короля загорелись от ярости: «Господа, я оставляю вас; но если вам угодно развлекаться, я не желаю, чтобы от этого страдал мой кот». С тех пор никто больше не заставлял кота плясать.
ЦАРСКИЕ КОТЫ
Любовь к домашним питомцам не обошла стороной и правителей Московского царства. Известно первое изображение одного из них – любимого сибирского кота царя Алексея Михайловича. Оно сохранилось в коллекции печатных изданий по истории Франции антиквара Мишеля Эннена и находится ныне в Национальной библиотеке Франции. Предположительно автором гравюры являлся чешский рисовальщик и гравер Вацлав Холлар. Под изображением размещена надпись на французском языке: «Подлинный портрет кота великого князя Московии» и поставлена дата: «1663». Экземпляры гравюры хранятся также в коллекциях Государственного Эрмитажа, Российской национальной библиотеке и Дрезденской картинной галерее.
Кот на гравюре выглядит строго: длинные усы топорщатся, взгляд суровый. Всем своим видом он будто бы предупреждает: никаких пустых ласк не допущу! По одной из гипотез, под видом этого кота автор рисунка, Фредерик Мушерон, возможно, иллюстрировавший книгу побывавшего в 1661–1662 годах в Московии барона фон Мейерберга, представил аллегорический портрет царя Алексея Михайловича. Судя по сохранившимся сведениям, русский царь не только любил соколиную охоту, но и жаловал представителей кошачьего племени. Однако если сходство Алексея Михайловича с котом, возможно, и выглядит несколько натянутым, то его сын, царь Петр I, со своими прямыми «кошачьми» усами и впрямь на кота смахивал.
Отношения Петра I с котами обросли легендами. Согласно одной из них, складывались они поначалу непросто. Вскоре после основания Петербурга проживавший при дворе царя Петра кот решил похвастаться своими охотничьими трофеями и принес на кухню пойманного мышонка, полагая, что здесь сумеют по достоинству оценить трофей. Однако глупый повар устроил коту трепку. Тогда, якобы в знак протеста, все коты ушли из города, который в итоге оказался во власти крыс и мышей. Пришлось объявить сбор котов по всей округе – солдат направили ловить котов. Петербург был спасен.
Надо полагать, в этой истории есть доля правды. Ведь одним из своих указов Петр I предписывал «иметь при амбарах котов, для охраны таковых и мышей и крыс устрашения». Они жили в подвалах и на чердаках, ходили на охоту и лишь по вечерам получали миску молока или подкормку из птичьего мяса. Традицию отца поддержала и императрица Елизавета Петровна, распорядившись завести в дворцовых апартаментах «охранников картинных галерей». По ее устному приказу 13 октября 1745 года было велено сыскать «в Казани здешних пород кладеных самых лучших и больших тридцать котов, удобных к ловлению мышей, прислать в С.-Петербург ко двору ея императорского величества с таким человеком, который бы мог за ними ходить и кормить, и отправить их, дав под них подводы и на них прогоны и на корм сколько надлежит немедленно».
Что же до отношений Петра с котами, то здесь, по-видимому, пересказчики легенд несколько сгустили краски. Своего любимца, кота Ваську, крысолова высшего разряда и заядлого путешественника, царь заприметил то ли во время поездки в Нидерланды, то ли нашел на корабельной верфи в Вологде. Кот прижился в новой столице, любил сидеть рядом с царем в кабинете и пользовался полной свободой – никто не смел сказать Ваське «брысь!», зная, что за любимца царь может попотчевать обидчика тростью. Впрочем, иногда Василию приходилось отвлекаться на государевы дела. В 1715 году разразился очередной скандал с коррупционными аферами Меншикова, и рассерженный царь решил покончить с произволом светлейшего князя: его собирались лишить чинов и имений и сослать на вечное поселение в Сибирь. Сидя за столом, Петр просматривал бумаги на подпись, а кот как раз проснулся и, сладко потянувшись, узрел в углу комнаты мышонка, запущенного в кабинет шутом Балакиревым. Василий ринулся за добычей, опрокинув чернильницу и залив чернилами документы. Петр, сочтя это за знак Провидения, отменил приговор. Меншиков был спасен.
Василий время от времени наведывался на Васильевский остров, почитая здешние земли за свои владения, грелся на набережной на солнышке, пока не встретил голландскую кошку Марту. Красавица разбила царскому любимцу сердце, он отбросил холостяцкие замашки и остепенился, обзаведясь крепкой петербургской семьей.
Царь Петр I, как и следует человеку широких взглядов, привычные нам сегодня споры «кошатников» и «собачников» не одобрял, искренне любя всякую живность. Равнодушный к охоте, Петр Алексеевич предпочитал собирать вокруг себя живых зверей, обзаводясь парками и зверинцами. И в Летнем саду, и в Стрельне, и в Петергофе строились зоосады, «птичьи палаты» с теплыми амбарами, голубятни и вольеры. Посетители могли гулять по аллеям, наслаждаясь пением канареек, жаворонков, попугаев и любуясь черными и белыми лебедями, плавающими на пруду. В одном из писем Екатерине Петр с гордостью сообщил, что послал ей «две пары голубей да лисицу: голуби гораздо хороши, а лисица зело смирна и игрелива...».
ТИРАН, СТРАУСЫ И КАЗЕАРИУСЫ
Для Петра сад с прудами, водопадами, террасами, фонтанами и животными всегда оставался познавательным полигоном, микромоделью Земли, выстраиваемой в соответствии с научными технологиями времени. Любопытный ко всему новому, он готов был бросить все дела и мчаться сломя голову на другой конец Петербурга, чтобы лицезреть живую диковину. В одном из писем Петру I Александр Меншиков, например, сообщал, что «сюда привезен от князя Александра Черкасского зверок, которой зело чуден, и когда ево разсердят, то выпущает из себя перья и ими ранит». И можно не сомневаться, что дикобраз привел царя в восторг.
Рационалист во всем, Петр I и отношения с миром животных выстраивал по институциональным управленческим технологиям, вникал во все тонкости и детали, писал указы, систематизировал. Едва он в 1707 году узнал, что его собака Лента ощенилась, как тотчас сотворил план выучки щенков и написал адмиралу Федору Апраксину, чтобы тот немедля велел бы искать иностранцев, охотников до собак, дабы они стали дрессировать малышей «носить поноску, шапку снимать, под птицами в воду ходить, через палку скакать, чтоб умела есть просить и сидеть».
По указу царя со всей России в Петербург везли животных: из Астрахани доставляли зайцев, журавлей, казарок, гусей и уток, из-под Азова – лосей, оленей, коз, сайгаков, аистов, уток красных, из Воронежа – зубров. Интересовали царя и чужеземные животные: в Ост-Индии купцам поручалось закупать экзотических пернатых «струсов, казеариусов (казуар – большая нелетающая птица, вторая по величине после страуса. – Прим. ред.), и что носы большие имеют, какие у меня были, и прочих всяких птиц и зверьков». В списке надлежащих к покупке товаров в 1717 году в Лондоне, данном графу Александру Апраксину, английские собаки стояли в одном ряду с пушками, обоями, мебелью, карандашами, кроватями, сюртуками, записными книжками и каминными заслонами. Закупкой собачек для царицы в Венеции занимался дипломат Савва Рагузинский.
Некоторые из этих приобретений сохранились в летописях Петровской эпохи. Известно, например, что, когда в 1697 году царь в составе Великого посольства прибыл в Нидерланды, он приобрел мартышку и повсюду носил ее на плече. Обезьянка клеток не признавала, а потому проживала в комнатах царя и скакала где вздумается. Такие вольности едва не привели к дипломатическому скандалу. Приехав 11 января 1698 года в Лондон и поселившись на Норфолкской улице, Петр был застигнут врасплох неожиданным визитом: 12 января к нему инкогнито явился король Англии Вильгельм III, застав царя едва ли не в нижнем белье. Пока монархи садились за стол, мартышка, раздосадованная тем, что ей не уделяют внимания, с победным кличем кинулась на короля и вцепилась в его роскошный парик. Вильгельм испугался не на шутку. Визит, разумеется, был сорван, так что обсуждение вопросов высокой политики пришлось перенести. Покидая Европу, царь увез обезьянку в Россию, и она еще несколько лет проживала в царских дворцах.
Как звали обезьянку, неизвестно. Зато сохранилось имя грозного фландрского булленбейсера, которого царь признавал за самого «верного своего друга». Волкодава устрашающих размеров звали Тираном. Как верный телохранитель, он повсюду ходил за государем. Правда, несколько опасался громкой стрельбы и имел обыкновение незаметно исчезать, как только замечал, что его хозяин преисполнен желания палить из пушек. Но Тиран был искренне предан государю и обладал удивительной способностью запоминать в лицо вельмож. Потому его часто использовали для доставки писем и депеш: тяжелой поступью грозный пес входил в залу, всматривался в лица собравшихся, а затем направлялся с бумагой к нужному человеку. После смерти тело Тирана забальзамировали и поместили в экспозицию Кунсткамеры. Сейчас его чучело экспонируется в Зоологическом музее Санкт-Петербурга.
В феврале 1705 года Петр, прибыв в Воронеж, узнал, что Меншиков присмотрел ему в Полоцке еще одного булленбейсера, «щеночка», «дивного собой», еще, правда, глуповатого, но очень боевого, который никакой стрельбы не боится и «на того, который стреляет, бросается». Признательный Петр написал Александру Даниловичу: «За присылку собаки благодарствую, за что взаимно посылаю нечто вам своих трудов».
Ловкий царедворец, светлейший князь Меншиков знал все слабости царя. В начале марта 1705 года, находясь в Полоцке, он также презентовал монарху веселого маленького рыжего терьера «англинской породы». Собачка сразу привязалась к царю и, едва заслышав его голос, бежала к Петру, виляя хвостом. Сердце грозного монарха растаяло. Петр дал малышке имя Лизет, именуя ее по случаю Лизеткой или, если речь шла о церемониальных делах, Лизет Даниловной. Это имя нередко встречается в переписке Петра со светлейшим князем: от имени Лизет Даниловны царь передавал Меншикову поклоны и посылал шутливые поздравления. Подписывал он их так: «Лизет Даниловна, лапку приложа, челом бьет». Когда царь засыпал, Лизет Даниловна тихонько пристраивалась рядышком, чутко охраняя покой хозяина, и бросалась на каждого, кто подходил слишком близко.
ЗАГАДКА ЛИЗЕТ
Такая привязанность к домашним питомцам для России была еще в новинку. Свидетельством тому стала история, случившаяся с попом Кочетковской слободы Козельского уезда. В январе 1708 года он, прибыв в Москву, видел, как царь выезжал из дворца князя Меншикова: «Зело чуден и непонятен: ростом якобы мало помене сажени, лицом мужествен и грозен, в движениях и походке быстр, аки пардус, и всем образом, аки иноземец, одеяние немецкое, на голове шапочка малая солдатская, кафтан куцый, ноги в чулках и башмаки с пряжками железными». А дальше разыгралась сцена, повергшая попа в изумление: со двора за каретой выскочила «собачка невелика, собой поджарая, шерсти рыжей, с зеленым бархатным ошейничком и с превеликим визгом начала в колымагу к царю проситься… И великий царь, увидя то, велел колымагу остановить, взял ту собачку на руки и поцеловал ее в лоб, начал ласкать, говоря с ней ласково и поехал дальше, а собачка на коленях у него сидела». Поп рассказал обо всем своим домочадцам и прихожанам, после чего пошли разговоры о том, что царь, дескать, и есть подлинный антихрист, коли собаку целовал. В общем, кончилось для попа все плохо: завели дело, направили его в Преображенскую канцелярию, и как несчастный ни доказывал, что злого умысла не имел, а все говорил «с сущей простоты», был он наказан плетьми и отослан домой.
Андрей Нартов, сын любимого токаря Петра Великого, в своих воспоминаниях также упоминал Лизет и даже пересказал содержание услышанного его батюшкой разговора царя с собачкой: «Государь, возвратясь из Сената, видя встречающую и прыгающую около себя собачку, сел и гладил ее и притом говорил: «Когда б послушны были в добре так упрямцы, как послушна мне Лизета, тогда не гладил бы я их дубиною. Моя собачка слушает без побой. Знать, в ней более догадки, а в тех заматерелое невежество».
Шею благородной Лизет Даниловны украшал красивый темно-зеленый бархатный ошейник, к которому был прикреплен вызолоченный обруч. Цвет ошейника, разумеется, был выбран не случайно: он соответствовал темно-зеленой форме мундира старейшего петровского гвардейского Преображенского полка, полковником которого с 3 августа 1706 года был сам государь. Ошейник и обруч сохранились, их показывают в залах Зимнего дворца Петра Ι, где Лизет Даниловна и проживала на правах хозяйки.
Подобно коту Василию, Лизетка также могла повлиять на государственные дела. В рассказах Якоба Штелина приведена такая драматическая история. Один из вельмож (уж не сам ли Меншиков?) был обвинен в серьезном преступлении и брошен в крепость – ему грозило бичевание и лишение прав. Все просьбы о помиловании царь счел неуместными, и тогда царица Екатерина Алексеевна решила прибегнуть к хитрости. Она приказала написать от имени Лизет Даниловны челобитную, в которой собачка будто бы «представляла государю свою бескорыстную верность» и доказывала невиновность осужденного, требуя пересмотреть дело. Бумагу засунули собаке за ошейник. Вернувшись во дворец, император начал гладить подбежавшую к нему Лизетку, увидел свернутое трубочкой послание, вынул его, прочитал и расхохотался: «И ты, Лизет, ко мне с челобитными подбегаешь? Я исполню твою просьбу, потому что она от тебя еще первая». После этой истории он якобы заказал серебряную печатку в виде собачьего носа, оттиск которой ставил на документах о помиловании.
Умерла Лизет в 1721 году. Царь тяжело переживал ее смерть, не находил себе места, приказал в память о верной собаке изготовить ее чучело, а на обруче ошейника сделал позолоченную надпись «За верность не умираю». Память о Лизет сохранилась и на русском флоте. В честь Лизет монарх назвал «новозачатой карабль Лизет» – изящную и быстроходную 16-пушечную трехмачтовую шняву. Она была заложена 30 ноября 1707 года – в день памяти покровителя русского флота святого апостола Андрея Первозванного – на петербургской верфи по проекту корабельного мастера Федосея Скляева и самого государя. Судно спустили на воду 14 июня 1708 года и, как явствует из письма Петра Меншикову, «сошла зело изрядно; ныне будем оную искушать на море. При пуске оной гораздо веселились». Название нового корабля было впервые упомянуто Скляевым в письме Петру от 14 октября 1705 года, в котором корабельный мастер писал: «Не изволишь ли приказать на 2-х палубный корабль шпангоуты там выписывать, так мочно зимой на немногих подводах перевесть, а на «Лизетку» как-нибудь здесь наберем».
Казалось бы, сомневаться не приходится: любимая шнява Петра была названа в честь терьера Лизет. Ведь собачка появилась у царя в марте 1705-го, и осенью того же года у судна уже было это название. Кроме того, на кормовой части корабля было помещено изображение самой Лизет. Однако есть два «но»: на воронежской верфи в конце XVII века уже было судно с таким названием, а в августе 1705 года у Петра появилась еще одна Лизет…
