Следующие пару дней гуляли втроем. Обошли на три раза парки, скверы и кафе. Курили под огромными липами Парижа, бродили вдоль улицы Спартака, рассматривали афиши и говорили, говорили, говорили.
Дворовые, мысленно приподнимая котелки, провожали длинными понимающими взглядами. Сработало.
Молодец конечно, достучался до небес, но пора и честь знать - пацаны тоже люди, внимания требуют.
Ближе к выходным собрались у нас. Бутылка сухого, джаз, темнота. Борька тактично слился. Ненадолго, но внятно.
Мы сидели рядом на старом диване в той волшебной винно-музыкальной расслабленности, которая бывает от интуитивного ощущения предстоящего.
Я обнял ее за плечи, и она славно пододвинулась поближе - нежно, как-будто это не первые, а вполне законные, доверительно-близкие объятия. В дверь тихо постучали.
Ребят, чаю хотите ...
Мама - золотой человек, как нельзя вовремя.
Снова обнял, уже уверенно - цельно и крепко. Отступать было некуда, поцеловались. Долго, взросло, встречно. По-настоящему.
Странно, но я не ощутил никакого головокружения, успеха или победности, настолько просто и естественно все произошло.
Понятно, к этому шло, буквально неслось, летело, взывало, но тут было нечто еще. Нечто очень важное. Мне доверяли.
Борьку провожали вдвоем. Стоя на перроне в обнимку. Чего скрывать - смотри засмотрись. Уезжал приподнятым, поскольку с Ленкой все было на мази и в наших вечерних разговорах замелькало страшное слово "предложение". Он его сделает в следующий приезд, а еще через один я буду свидетелем на их свадьбе. Ленка переедет в Москву, и они навсегда вольются в круг приближенных самого великого кинорежиссера.
Теперь мы виделись ежедневно, перезванивались без шепота, гостили друг у друга подолгу. Ходили в кино, курили, сидя под гигантскими липами в любимом "Париже", пили кофе в Сугробе или Снежинке.
Иногда встречал ее у мединститута, и мы медленно спускались до площади Революции по пути навещая Ирину - старшую сестру, которая получала второе, заочно-филологическое образование в Свердловске.
Пили сваренный в турке кофе, трепались за "Иосифа и его братьев", "Идиота" или древнерусские былины, и шли дальше.
Мало-ли дорог у осенних влюбленных.
В конце сентября они поехали в Пицунду. Будучи на летнем отдыхе попали в передрягу. С ее сестры сняли сережки. Фамильные, от бабушки, и потому очень ценные. Местные джигиты постарались - прямо на пляже. Подошли и потребовали, а та, как человек воспитанный, сама сняла, и сказав пожалуйста, протянула добычу.
Хорошо, девочки заявление написали, и джигитов быстро нашли. Правда, сережки успели скинуть. И вот повестка - суд, свидетели, потерпевшие.
Попрощались у подъезда, а потом меня вздернуло - помчался следом.
Тормознул автобус, объяснил, мужик-водила проникся и довез. Забесплатно - отказался наотрез. Еще-бы, любовь, погоня, романтика.
Увидев меня у стойки, той самой, у которой двумя годами раньше не заметила, вскрикнула, бросилась на шею, прям при всех, и потом долго стояли обнявшись - пока сестра не распилила фигуру.
Случались и приключения. Получив октябрьскую стипендию засели в Сугробе. Решили - по коньячку. После третьей дозвонился из ближайшего автомата, и она приехала. К вечеру два грузика прибрали.
По пути ввязались. Кто-то глянул не так, а может спьяну показалось, слово за слово, и понеслось. Короче, прилетели менты и всех забрали. Ее сажать в газик отказывались наотрез, но под яростным давлением уступили, и она поехала с нами.
Уже в милиции наткнулся на знакомого. Разумеется, тут-же отпустили. Всех. Более того, предложили добросить до дому. В том же газике и приехали.
Ходили по гостям, частенько навещали Хеймана, который теперь жил в общаге с Ниной - единственной и ненаглядной, и ее сыном Серегой.
Скоро они поженятся, родят дочь, а потом вторую, и в начале девяностых переедут в Израиль, где Сережка станет настоящей саброй, Нина всерьез заболеет и сойдет с ума, а Саша встретит новую, прекрасную, двадцатьдесятую половинку, носящую редкое имя Надя - точь в точь такое, как было у той, которую в восьмидесятом встречали на Финбане.
Торопить события, в смысле того самого, не стали. По взаимному умолчанию. Ну, и квартирный вопрос решался иначе. Поди, дождись, когда кто-нить из друзей изволит свалить наподольше.
Сам удивлялся - откуда взялось столько приличности. Весь предшествующий опыт мимолетности говорил о другом, а тут - бережность, чуткость, предупредительность, тактичность.
Корнеев конечно повизгивал, но поскольку был при Маринке, не очень громко. В конце концов, смирился, и снайперская точка опустела надолго. Холодно, своих дел по-горло, да и пасти некого. Повзрослели.
Все случилось в новогоднюю ночь 1982 года. Там, где пять лет назад я-никто с замиранием сердца сидел на краешке и слушал "Велосипед".
День в день, час в час, минута в минуту. Мы поженимся в апреле, а в сентябре родится дочь. И проживем вместе восемнадцать лет и девять месяцев, а в канун нового 2001 года я выйду из роскошной, ухоженной, элегантно обставленной квартиры с двумя пакетами рубашек. В холодную яростную ночь, и лишь спустя полгода встретимся во дворе - на нашей лавочке у большого тополя, и поговорим в последний раз. И я увижу то, чего не видел или не хотел видеть все эти годы - одинокую, красивую и совершенно чужую женщину, которую когда-то, будучи истово погруженным в юношескую сюрреалистичность, признал богиней и наделил несуществующим