Бо́льшая часть статьи об отношениях с домкомом была уже готова, когда я получила потрясающий комментарий к статье предыдущей. Автор его, пишущий под ником Оксана, практически повторил всё то, что было написано мной, хотя и более сжато. Поэтому мне даже не очень удобно помещать продолжение, но, поскольку оно в основном было написано раньше, всё же сделаю это (и прошу уважаемого комментатора не счесть за плагиат).
А начну, наверное, с неожиданного:
«- Отлично-с, - поспокойнее заговорил он [Преображенский], - дело не в словах. Итак, что говорит этот ваш прелестный домком?
- Что ж ему говорить... Да вы напрасно его прелестным ругаете. Он интересы защищает».
Ничего вам здесь не показалось странным? Разве слово «прелестный» ругательное?
Всегда восхищаюсь булгаковским языком (Бог даст, ещё вернусь к нему)! Вот и здесь автор как будто напоминает нам, что привычное нам значение слово получило достаточно поздно, а первоначально значило «завлекательный, соблазнительный» (вспомним глагол «прельщать» или же «Прелестные грамоты» Степана Разина). Вот в этом значении слово очень подходит к Швондеру «со товарищи»…
Ненавистники профессора, конечно, утверждают: «Профессор не ставит целью сделать мир лучше. Он просто обогащается, потворствует пороку и удовлетворяет собственный интерес. Не больше. Даже Швондер приносит больше пользы новому миру, пытаясь улучшить качество жизни своих соседей». Хотела бы, конечно, поинтересоваться, в чём выражается это «улучшение качества жизни» - уж не в том ли, что соседи теперь вынуждены слушать «глухой, смягчённый потолками и коврами, хорал»?
Хотя нет – я же ничего не понимаю! А другой комментатор в восторге: «Вы прямо в точку о Швондере! Это ж он Шарикову документы выправил! Рискуя, между прочим. Он, а не Преображенский с его связями во власти».
Почему профессор не выправляет документы Шарикову, я думаю, понять очень легко. Он сам скажет: «Не забывайте, что вы... Э... Гм... Вы ведь, так сказать, - неожиданно явившееся существо, лабораторное». Но если он недоумевает: «Позвольте узнать, по чему я вас пропишу? По этой скатерти или по своему паспорту? Ведь нужно всё-таки считаться с положением», - то для Швондера никаких сомнений нет. Он совершенно спокойно будет диктовать: «Пишите удостоверение, гражданин профессор. Что так, мол, и так, предъявитель сего действительно Шариков Полиграф Полиграфович, гм... Зародившийся в вашей, мол, квартире». Я полностью согласна со словами профессора «Глупее ничего себе и представить нельзя». Но, думаю, не только для Шарикова всё – «и очень просто», для Швондера тоже, а к тому же ещё и очень удобно.
Почему он покровительствует Шарикову? Конечно, в первую очередь, для того чтобы использовать его в своих целях. Людьми неразвитыми управлять легче, их проще всего натравить на неугодного. Удивительна авторская ремарка: «Это - ваше дело, - со спокойным злорадством вымолвил Швондер, - зародился или нет... В общем и целом ведь вы делали опыт, профессор!». «Спокойное злорадство» - именно так!
Мне вспоминается антиутопия Е.И.Замятина «Мы» с его «Великой Операцией», после которой «из головы вытащили какую-то занозу, в голове легко, пусто. Точнее: не пусто, но нет ничего постороннего, мешающего улыбаться» и спокойно можно «рассказать всё, что было известно, о врагах счастья», а душа – это только «болезнь»… Предполагаю, что роман, написанный в 1920 году и в СССР не опубликованный, Булгакову был известен, – писателей связывала «литературная дружба», не прекратившаяся и после отъезда Замятина за границу.
Впрочем, Преображенский предрекает: «Ну так вот, Швондер и есть самый главный дурак. Он не понимает, что Шариков для него более грозная опасность, чем для меня. Ну, сейчас он всячески старается натравить его на меня, не соображая, что если кто-нибудь в свою очередь натравит Шарикова на самого Швондера, то от него останутся только рожки да ножки». И ведь прав абсолютно – для Шариковых безразлично, на кого нападать… Заметим, что и в повести «звоночек» прозвенит: Швондер будет кричать, «что он не сторож питомца профессора Преображенского, тем более, что этот питомец Полиграф не далее, как вчера, оказался прохвостом, взяв в домкоме якобы на покупку учебников в кооперативе 7 рублей».
Но вернёмся к «прелестному домкому», точнее, к отношениям между ним и профессором. Напомню обвинение возмущённого комментатора: «Положа руку на сердце, можно охарактеризовать его общение с домкомом, иначе как "хамство"? Причём "хамами", он искренне считает оппонентов». Считает, бесспорно. А как иначе? Давайте ещё раз посмотрим.
«Дверь впустила особенных посетителей. Их было сразу четверо. Все молодые люди и все одеты очень скромно».
Профессор будет смотреть на них, «как полководец на врагов». А удивительно ли? Посмотрите: «Вошедшие топтались на ковре». И чуть позднее – «Снег таял у них на сапогах».
Надо ли говорить, что и в наши дни элементарное приличие требует, чтобы вошедший не наследил. До сменной обуви в то время ещё не додумались, калоши для того и существовали, чтобы снять их, входя в помещение. Но вошедшим это… нет, не думаю, что неведомо, просто безразлично. Видимо, как считают многие, это не хамство. Как и то, что пришедшим явно неизвестны правила этикета, о которых профессор напомнит: «Прошу снять ваш головной убор» (это в наши дни можно увидеть «господ» мужского пола в шапках даже в театральном зале – тогда подобное было недопустимо), только в фильме В.Бортко один из вошедших папаху снимет.
«- Вы, господа, напрасно ходите без калош в такую погоду, - перебил его наставительно Филипп Филиппович, - во-первых, вы простудитесь, а, во-вторых, вы наследили мне на коврах, а все ковры у меня персидские». Отметим: профессор возмущён. Но первые его слова – это слова врача («вы простудитесь»).
А затем… Да лучше прочитаем:
«- Мы пришли к вам, - вновь начал чёрный с копной.
- Прежде всего - кто это мы?
- Мы - новое домоуправление нашего дома, - в сдержанной ярости заговорил чёрный. - Я - Швондер, она - Вяземская, он - товарищ Пеструхин и Жаровкин. И вот мы...»
Пришли чего-то требовать, но не сочли нужным даже представиться без напоминания! Это, разумеется, тоже не хамство. А дальше будет неграмотно выраженное («Пришли к вам после общего собрания жильцов нашего дома, на котором стоял вопрос об уплотнении квартир дома» - «Кто на ком стоял? Потрудитесь излагать ваши мысли яснее») требование: «Общее собрание, рассмотрев ваш вопрос, пришло к заключению, что в общем и целом вы занимаете чрезмерную площадь… Общее собрание просит вас добровольно, в порядке трудовой дисциплины, отказаться от столовой». Думаю, что слово «просит» обольщать нас не должно, потому что дальше будет уже откровенная угроза: «Тогда, профессор, ввиду вашего упорного противодействия, - мы подадим на вас жалобу в высшие инстанции». А ведь мы уже слышали утвердительный ответ на вопрос профессора: «Вам известно, что постановлением 12 сего августа моя квартира освобождена от каких бы то ни было уплотнений и переселений?» Кто действует против законов?
Швондер скажет: «Мы знаем об его работе. Целых пять комнат хотели оставить ему...» - показывая тем самым, что не имеет никакого представления, возможно ли работать в «уплотнённой» квартире, имея соседом очередного Швондера или Пеструхина. А профессор совершенно справедливо пояснит: «В таких условиях я не только не могу, но и не имею права работать».
Позволю себе процитировать слова комментатора, о котором я упомянула в самом начале статьи, по-моему, великолепно характеризующие представителей домкома: «Они не знают об элементарных правилах поведения, не ведают, что такое уважение к человеку, неприкосновенность его жилища, они просто пришли, потому что они теперь – власть».
Заступничество высокопоставленного Виталия (в других вариантах – Петра) Александровича в очередной раз помогает. Но вот не могу не заметить одной детали.
Возмущённая Вяземская заявляет: «Знаете ли, профессор, - если бы вы не были европейским светилом, и за вас не заступались бы самым возмутительным образом (блондин дёрнул её за край куртки, но она отмахнулась) лица, которых, я уверена, мы ещё разъясним, вас следовало бы арестовать». А противники профессора не преминули написать в своих комментариях: «Профессор ведь со всеми вальяжно разговаривает. Как право имеющий. Потому что есть какая-то мразота наверху, которая его крышует. И пока этого милого человека не отправили в колымские степи, профессор может поучать. Но скоро, скоро.... если он конечно, не подыщет себе еще кого-нибудь. Профессор ведь непрост. Крышанет его еще кто-нибудь». Не мерещится ли вам реинкарнировавшаяся Вяземская? А уж об «изысканной» лексике и не говорю – Вяземской и не снилась!
Впрочем, последующий ответ этого комментатора только подтвердил мои предположения - читаю: «Я обкатываю студенческий театр, хотим сделать суд над профессором Преображенским». Это уж точно – из эпохи двадцатых (сразу вспомнился суд над Евгением Онегиным из каверинских «Двух капитанов»).
Как говорил глубоко мною уважаемый Антон Павлович Чехов, «выводы должны делать господа присяжные».
Спрошу только – можно ли удивляться гневу профессора или осуждать его резкость? И кто тут на самом деле ведёт себя по-хамски?
Если понравилась статья, голосуйте и подписывайтесь на мой канал!Навигатор по всему каналу здесь
Путеводитель по статьям о Булгакове здесь
