– Дуй домой! – нервно прозвучал папин голос из трубки. – Не ходи сегодня никуда.
– А я и так дома, – парировал я.
– Нет, Гриш, потому что я только вышел на работу из дома. И там тебя не было.
– Ну...
– Ты у Толика, как всегда? Давай без толики правды, пожалуйста. Дома, но не у себя же.
– А зачем я нужен?.. – я раздражался все больше, потому что параллельно Толик из-за меня проигрывал катку на иксбоксе. – Разве я мешаю своим отсутствием?
– Мы ждем звонка в дверь, как только – так открой.
– А кто?..
– Дед в пальто!
Я рассерженно от того, что личное пространство нарушили, так еще и пошутили, бросил трубку. Пришлось извиниться перед Толиком, что в этот раз не буду есть за него рассольник на обед – придется самому, да и следующие катки тащить – тоже без меня.
После теплого Толикова рукопожатия и пыхтения, что без меня будет тяжко, я, не дожидаясь лифта, мелькнул на лестничную площадку. Не потому что спускаться легче, чем подниматься, – просто мои мысли заплетались в рыжей башке так же, как кучеряшки, так же, как беззвучно плелись по ступенькам мои кроссовки.
А может, я не хочу домой просто в знак протеста? Почему я должен делать, что мне говорят?
Уличный ветер разбил мой эскапизм окончательно. Господи, можно как-нибудь по-другому, думал я. В детстве мне казалось, что Григорий – от слова "горе", и все проблемы, которые у нас когда-либо возникали, – по моей вине, рыжего ребенка, не справившегося в своей семье с ролью ангела-хранителя. Все болячки, неудачи – я не уберег. Отчаявшись, я тогда решил, что больше никогда не буду ни о чем думать. Стабильно не получалось.
Задумавшись, наступил в лужу. Слился с последождевым состоянием еще больше.
Хлюпанье кроссовок и носа встрепенуло сидящих ко мне спиной кошек у подъезда. Мы встретились глазами – голубо-серыми, как небо.
– А пойдемте со мной, – прошептал я, будто они понимают. – Дома теплее. Нам отопление дали.
Мурлыкающие подъездные сторожи не трогались с места. Только один, светленький и пушистый, озадаченно не сводил с меня глазенок. Такой лохматый, прямо как Толик, почудилось мне.
– Я тебя покормлю, пойдем домой.
Лохматыш потерся о низ моих испачканных от непогоды джинсов и еле слышно мурлыкнул, мол, все понимает.
Коты ведь тоже ангелы-хранители. А эти к тому же скоро и вовсе замерзнут в своем подвале. Если я приючу одного, быть может, жители другого этажа приютят второго, а потом третьего... Иногда главное – начать.
– Грылушка! – окликнул кого-то прокуренный голос.
Меня, да. Только меня и мог. Семейное прозвище.
Обернулся уже с котом на руках.
– Дед! Ты!
От радости так крепко его обнял, что мы оба стали полностью в кошачьей шерсти.
– Гриш, а тебе разве папа не говорил, что я приеду? Сюрприз?
Дед в пальто... Папа не пошутил, выходит. А я как-то... Слишком однозначно воспринял. Так вот почему папа так нервничал по телефону. Дед – мамин папа. Он приезжал редко, но метко. Не то чтобы все по струнке ходили, нет, скорее, дом от наполненности приобретал ощущение уюта.
– А я вот, – растерялся от неожиданности я, – котика...
– Это хорошо, – подбодрил дед, – взрослые, правда, поорут немного, но успокоятся. А котик будет уют поддерживать в мое отсутствие.
Поднявшись наверх, мы запустили мурлыку в комнату. От удивления он будто разлохматился еще больше.
Я помог дедушке снять пальто, достал своими здоровыми руками сверху шкафа плечики – так наша бабушка называла вешалку. Семейная этимология.
– Фух, пирог остыл, пока вез, – пробурчал дед, – бабушка приготовила, как вы любите, с рыбой.
– Слушай, а коту можно?
– А вот не знаю... – почесал затылок дедушка. – Ну... Мы все равно же сейчас есть не будем, всех с работы подождем, как всегда. А там разберемся.
– И то верно.
– Ты пока чайник ставь, а то ведь не только пирог, я тоже, пока шел, маленько подмерз.
Попутно дед прикурил от огонька плиты и отыскал свою пепельницу, старую банку из-под кофе.
– Как твои дела вообще? – пытался не дать пустоте образоваться я. – Выглядишь так себе.
– Хороший вопрос, Гриш, – через затяжку говорил дедушка, – плохой ответ. Дело наше, знаешь... дело наше табак, во. По-другому и не скажешь. Болтология на кухне – кажется, единственное, что мне осталось. Было б только с кем поговорить.
– То есть врачи настолько бессильны?
– Да тут даже говорить нечего, – дед силился, чтобы не хмуриться. – Давай о чем-нибудь другом. Гриш, чай – это мы, конечно еще попьем, но у нас будет что-то типа обеда?
– Что? – я не сразу смог переключиться. – А, да. Мама сварила борщ.
Дед ел суп с черным хлебом и салом вприкуску. Причем нарезал своим ножом, который всегда ждал его прихода. Это никак нельзя забыть. Как и деда.
Сейчас мы делим этим ножом пироги, когда пьем чай с родителями и бабушкой. Я каждый раз не сразу могу вспомнить, что теперь нужно отрезать на один кусок меньше.
Когда солнечный круг заходит за панельки, небо вокруг исчезает и мир словно обесцвечивается, я смотрю, как блестит и шевелится огонек плиты, старой керосиновой лампы, и думаю, что примерно так должно быть в каждом доме. И если правда так, значит, все пока не критично.
– Как думаешь, – спрашиваю я маму, сидящую в охапку с котом, – если б он был сейчас с нами, что бы он сказал?
– Что мы есть друг у друга, и это главное. Что все дома.
художница: вдохновляющая Анна Ермолаева
Автор: Катя Можаровская
Больше рассказов в группе БОЛЬШОЙ ПРОИГРЫВАТЕЛЬ
#рассказ #жизненнаяистория #поводзадуматься