Возвращаясь к Рене Жирару... Интересно получается. Француз вывел ровно ту же схему разложения человека в социуме, что и мы с вами. Стереоэффект в том, что Жирар опирается на мифологические, литературные и сакральные тексты, а мы — самоотверженно вглядываемся в темноту собственных «сусеков души».
Мы знаем, что путь самообмана в социуме начинается с дуальности, разделения, внушённой потребности выбирать. Решив опираться на логику ума и отринув сердце, мы сразу отрезаем себя от Абсолюта, а значит и от настоящих — творящих и потому исполняющихся — неотрефлексированных желаний. Впереди путь фрейдовских сублимаций и расширение створа выбора: дихотомия хорошего/плохого. Отсюда следующий шаг, исток всякого зла — поиск справедливости. Мы влёгкую проскочили падение Адама и уже вжились в Каина, а Рене Жирар ввёл в этом месте термин «мимезис» — повторение желаний другого и надумывание из них рефлексированных «собственных».
Не добытая справедливость дарит нам опыт обиды — и Жирар говорит о взращивании почвы для насилия. Не отмщённая обида перерастает в ненависть — Жирар показывает, как вся она направляется на фигуру козла отпущения. Ненависть требует «победной» сублимации. Жирар выводит описанную в тысяче мифов коллективную жертву, которая затем сакрализуется «задним числом», а «передним» — даёт выход жестокости, сменяя её страхом. Так, на время, снимается напряжённость. У нас с вами жертвоприношения заменены потребностью охладить ненависть до презрения — с тем же ровно смыслом и эффектом. Человек социума, зудящий ненавистью, будет делать что угодно ради «права не ненавидеть, но презирать других»: через деньги, власть, славу или вовсе ничем не обоснованную гордыню. Ненависть всё же несвободна от чувства собственной ответственности (вины), а от презрения мы ждём ощущения чистого нокаута. Прямая реализация нокаута как раз и была жертвой сакрализованного «козла».
Всё так, всё честно, всё открывает бездну под ногами. Однако, остановись мы на этом, мы не ушли бы далеко от фрейдовского «разоблачения мрака». А Жирар — уходит. Он видит, как Евангельский текст, почти слово-в-слово повторяя и цепь старинных мифов, и ветхозаветные реляции, являет абсолютно обратный смысл! Точнее, не текст даже — человек. Иисус. Он входит в самое сердце жертвенного искупления и именно так разрушает его. Он не жертва, Евангелие ни разу не назовёт Его жертвой (как, кстати, и Бога-Отца не назовёт Богом, а только любящим Отцом; Бог будет упомянут лишь в ветхозаветных цитатах). Жертва же — толпа, социум, масса. Со всеми её законами, справедливостями и желаниями блага. Кайафа скажет: «Лучше пусть умрёт один, а толпа останется жить». Так и будет казаться — но только в субботу. А когда Человек воскресает, масса оказывается обобранной. Ложь диавола раскрыта. Теперь у толпы нет ни «козла», ни отмщённой обиды, ни способа найти мир в самой себе... Разве только, каждому — раздав кесарятам кесарево и отправившись за Человеком.
Человек Иисус воскресает, а толпа (менял) вдруг обнаруживает себя за стенами храма. Жирар подчёркивает, что так переворачивается мир, стоявший вверх пятами не одну тысячу лет, принося жертвы и утешаясь кровью. Но Христово спасение — не для мира, конечно, — для человека в нём, попутанного сатаной и спутанного мирскими тенётами.
Человек воскресает, принося себя на крест. Искупительная жертва козла уже не работает, козлы теперь скомканы в социум, требующий новой крови. Там, в толпе, они просто не способны ведать, что творят.
Дерево в очередной раз спасет человека — как Ноя, Адама, Закхея или Иону: спасает, переводя уже в новый мир. Дерево, приготовленное орудием позорной казни, становится для Христа мостом к Отцу. Мостом, по которому Он зовёт пройти — и держит руку. По одному. К настоящему единству. «Не бойся!» — как 365 раз в Евангелии. Даже если боишься поверить и оказаться за стенами толпы — не бойся. Так надлежит исполнить правду. Не бойся. За стенами толпы начинается храм. Дом Отца.
Люби и ничего не бойся