По первому адресу был госпиталь. Там сказали, что Глаша какое-то время ухаживала за лежачими больными, а потом уволилась.
Одна из санитарок госпиталя видела Глашу на базаре.
— Она собирала там подгнившие овощи, выглядела худо. Болеет она чем-то. Страшно к ней подходить. Хотя и многое я в жизни видела, — поведала Павлу пожилая женщина, — но Глаша уж больно противна…
"Лютый февраль" 46 / 45 / 1
Павел отправился по второму адресу.
Полуразрушенное двухэтажное строение явно было нежилым.
На втором этаже от ветра скрипели ставни. Крыши не было.
От этого здание выглядело сиротливо. У Павла даже выступили слёзы на глазах.
Между двумя подгнившими досками покосившегося крыльца тянул свой тоненький ствол молодой клён.
Павел коснулся ствола, погладил его.
— Растёшь? — обратился он к клёну. — Расти… Только вот не дадут тебе окрепнуть. Вырвут с корнем как меня когда-то, как Глашу, как каждого из тех, кто жил и горя не знал.
Вырвали с корнем и бросили умирать. Только вот я живу, и ты живи, пока живётся. Для чего-то нас породила земля.
Дверь была закрыта изнутри. Павел постучался. Никто не отозвался. Он плечом упёрся в дверь, та поддалась. Рухнула всем полотном перед ногами Павла как ковровая дорожка.
— Стрелять буду! — услышал Павел грубый женский голос.
— Я с миром, — произнёс Павел. — Глафиру Усольцеву ищу.
— О, и кому же я сдалась?
Вдруг стало светло. Глаша зажгла лампу.
Павел сначала зажмурился, было больно глазам. Потом привык. Подошёл к женщине и шарахнулся.
Всё её лицо было покрыто язвами. На голове пучками торчали волосы.
— Опять вы, Павел Андреевич? Не боитесь? Я ведь ходячий труп. Боятся меня все, Паша!
Голос Глафиры с властного сменился на жалобно-скулящий.
— Живу как собака… Хуже…
Павел подошёл ближе, и уже не боясь язв, не морщась от неприятного запаха, обнял Глафиру.
— Ты чего, Паш, — произнесла она испуганно, — а вдруг заразишься?
— На всё божья воля, — успокоил её Павел. — Ты поплачь пока, легче станет.
Глаша в его объятиях разрыдалась как маленькое дитя. Всхлипывала, жаловалась на свою жизнь.
— А поехали со мной? — предложил Павел. — Я живу один. Места много. Как натоплю баню! Как отмою тебя от всей этой грязи! И горя знать не будешь. Славка-то твой где? Пусть и он с нами едет.
— Славка говоришь… А ушёл Славка к другой. Она его поманила, он и пошёл. А ведь мы с ним из ссылки вместе добирались. Он клялся мне, что никогда не бросит. Выживали вместе, крошкой хлеба делились. Грели друг друга ночами.
Я ведь совсем очерствела. А со Славкой чувствовала себя человеком. Он вроде хороший. Добрый, как немногие нынче. От вас, Павел Андреевич, я и не ожидала такого великодушия.
— На одной планете живём, одну землю топчем. Не боюсь я твоих язв, Глаша! Ради отца помогу тебе. Пусть ему будет спокойно там наверху.
Глаша тяжело вздохнула.
— Хорошим был Андрей Леонтьевич, добрым… Меня с моей матушкой в беде не оставлял. Когда матушка померла, он меня к себе домой позвал. Я ведь с детства была к труду приучена. Только вот в вашем доме меня не жаловали. Ни ты, ни Марфа Феофановна. А я ведь старалась вам угодить.
Павел не отличался любопытством. Никогда не слышал о родителях Глаши и сейчас решил, что если нужно будет, то расскажет сама. Но вдруг вспомнил, как негодовал, когда узнал, что своё дальнее поместье отец завещал Глаше, как ехал туда в пургу с управляющим, как попал в семью Василисы.
И вот сейчас та самая Глаша обнимала его, но былые чувства не вспыхнули. Появилась жалость. Он успокоился. Глаша, кажется, получила сполна.
И вот чтобы развеселить её он стал читать стихи, которые написал о «страшной» владелице поместья.
— То не баба, то не птица,
То не рыжая волчица.
То чудовище из снов.
Ну какая тут любовь?
То не нежность, не покорность,
То не ласка. Только вздорность,
Только сила, смелость, страх.
Эта баба просто ах…
Эта баба вам не чудо.
И взялась она откуда?
Кто родил её такую
Чудо-бабу роковую?!
Глаша усмехнулась.
— Давно я ваших стихов не слышала.
— Поехали, Глаша, домой! Я дома ещё почитаю.
— А как же я на людях покажусь? Шарахаться будут!
— А какое им дело до нас? Пусть шарахаются, нам бы добраться побыстрее.
Глаша собиралась недолго. Взяла с собой небольшой мешок с сухарями. Одежды сменной у неё не было.
В доме у Павла Глаша освоилась быстро. Мазь от язв Павел взял в фельдшерском пункте. Отправил в первый же день Глашу в баню. Дал свою рубаху и юбку Иды. Юбка оказалась узкой и короткой. Но и этому Глаша была рада.
Когда вышла из бани, стала плакать:
— Вот в ссылке я перестала чуять себя человеком. Там всё человеческое вынули, а назад не вернули. И пошло всё по-свински. Когда освободили, так я думала, что вернусь, детей соберу, с Яшей помирюсь. Ан нет… Стали мы со Славкой пути жизненные искать. Спали на вокзалах. На работу не устроиться.
Славка даже под поезд дважды бросался. И в аккурат перед ним тормозил состав. В третий раз не решился. Мы вдвоём с ним выжили. По отдельности уже давно были бы на небесах.
А он как почувствовал жизнь снова, так и ушёл. А я осталась. Но вы, Павел Андреевич, увидели во мне человека. Значит и я уже очеловечилась. Спасибо вам!
Глаша неуклюже опустилась на колени, хотела было поцеловать Павлу ноги.
Но он сказал строго:
— Поднимись и больше никогда так не делай! Я не барин, не господин тебе. Встань…
Глаша поднялась.
Когда Павел утром проснулся, Глаша уже хлопотала на кухне. Приготовила оладьи.
— Паша, — сказала она, — ой, Павел Андреевич, спасибо вам!
Павел улыбнулся.
На душе впервые за долгое время было спокойно.
Павел написал Якову о том, что Глаша живёт с ним. На что Яков ответил, что восхищается добротой Павла и будет учиться любить людей.
***
Война застала Василису в Москве. Прямо со съезда фельдшеров и врачей медиков забирали на фронт. Василиса рвалась домой к Якову и детям. Каким-то чудом успела написать письмо, сунула его вахтёру в зале заседаний, слёзно попросила отправить.
Яков письмо получил. Он был в гневе.
Сразу написал Павлу: «Дорогой мой брат, вот и пришла беда на наши земли и забрала-таки мою Ваську. А я теперь что должен делать? Сидеть и ждать, пока моя баба воюет! Так не пойдёт! Ты там как? Так и не свиделись с тобой. И прощаться не хочу, но придётся. На всё воля божья! 5 августа 1941. Я.С.М.О»
Следующее письмо уже было датировано ноябрём сорок первого года. В письме была фотокарточка Якова и несколько строк: «Дети в эвакуации, Василиса на фронте, и я не отстаю. Погоним врагов с нашей земли и точно повидаемся, порадуемся победе! Я.С.М.О»
Павел отвечал и Якову, и мужу Оли, которого забрали в первые дни войны. Оля спешно окончила курсы медсестёр, но работала теперь в городе. Ждала призыва.
А детей воспитывали Павел и Глаша.
Сорок первый год пролетел незаметно за письмами, газетными сводками, слухами и страхом. Весь урожай, что собрали в колхозе отправили на нужды фронта. Работникам пришлось рассчитывать только на собственное хозяйство.
Трудно стало Павлу, когда корова-кормилица заболела и умерла. Председатель велел тушку коровы сдать. Её переработали на корм собакам и отправили на фронт.
Глаша с начала войны похудела так сильно, что Павел и её заставлял есть наравне с детьми.
Повестку Павлу прислали в мае 1942 года.
Глаша причитала:
— На кого ты меня оставляешь с ними?
— Яшка воюет, Василиса, Олька вот-вот! И мне пора! Береги их Глаша так, как я берёг тебя! Не прощаюсь!
С самых первых дней Павел понял, что придётся ему нелегко.
Продолжение тут