Накатывает, так накатывает иногда не по-детски волна тоски по утраченным возможностям, которые бы перевернули весь мир, мир твоей мечты и твоих ожиданий, но, как часто бывает, поздно уже что-то менять, а многое уже и изменить нельзя – так доживай своё с это тоской.
В младенчестве, видимо, настолько хорошо, что ничего не помнится, всё закрыто для восприятия, одна нирвана с бездной возможностей и будущих поступков. Поэтому за него и каяться не придётся и на страшном суде отвечать. Ни тумана, ни белого листа нет, ничего, чтобы хоть что-нибудь там разглядеть, зацепиться за что-нибудь и узнать. Маму, папу, родных, близких увидеть и запомнить в свой день рождения, радующихся твоему появлению в их кругу. Ничего нет. Год и более пройдёт, и всё равно ничего. Потом урывками и неявными образами с нереальными картинами проявляются ощущения, похожие на жизнь, по всей видимости, на твою. Всё смутно и туманно всплывает из мглы детских чувств и видений, наполняющих жизнь событиями, кои преследуют тебя до старости и живут до кончины, о которых ты и не знаешь… У кого-то есть события из детства яркие и приятные, потому что окутаны заботой и любовью близких, а у кого-то другие, совсем не похожие на заботу и любовь. О тех и других можно рассказать, поделиться, написать, но они мало кому интересны, если только для истории семьи.
Помню, как мне в глаза попало мыло в бане, и моя старшая сестра целовала мои глаза, чтобы попавшее мыло не «ело» их, я хныкал, а она целовала. Мыла уже давно не было, и глаза не щипало, но я хныкал, и она всё целовала и целовала, пока не поняла, что я просто капризничаю и требую её внимания. Дав подзатыльник, она всё равно продолжила целовать, и глаза от её поцелуев становились всё синее и синее, как море, а потом становились голубые-голубые, как небо. Она старше меня на десять лет и, когда я хоть что-то стал помнить и понимать, она уже уехала учиться, сначала в старшие классы, а потом в институт. Она меня помнит, а я нет, и это как два берега и сгоревший мост без возможности возрождения.
Мало помню, как она водилась со мной и нянчила. Говорит, что любила сильно, сильнее всех на свете; всё время, каждый день была со мной, ведь родители на работе и часто допоздна; что я постоянно был для неё обузой: ни с девочками поиграть, ни мальчикам подмигнуть; что сильно баловался и лез везде, ни минуты на месте не сидел… Братья тоже водились со мной по очереди, но им я был точно пятым колесом, а сестра заботилась, как мать, и любила.
Помню, что в лет пять сбежал из детсада с Жекой Романовым и Сашкой Нехорошковым. Ушли прямо с прогулки: все дети по группам, а мы за забор и на волю. Чтобы нас не поймали, идём по центральным улицам, нисколько не скрываясь и не прячась. Метров триста уже протопали дружной компашкой «малолетних рецидивистов», весело болтая ни о чём: интернат прошли, школу миновали, медпункт обогнули, скоро Развод. Вдруг сзади «топот копыт и лай собак»: показалась «погоня с легавыми и с ружьями на перевес». Мы даже не поняли, что это за нами, так были уверены в своём правильном решении: пойти во взрослую жизнь как есть, без компромиссов и иллюзий, что остановились и стали увлечённо смотреть, за кем это, интересно, такой эскорт мотоциклистов с мигалками спешит, подымая пыль. Воспитатели с нянечками, оставив без пригляда основное «стадо овец», бросились за дезертирами-уклонистами и настигли нас в самый разгар «безудержной веселухи от пьянящих свобод». За уши развернув нас на сто восемьдесят, под белые рученьки принудили следовать «новым курсом партии в развитой социализм» на изыски обеденной трапезы и полуденного сна в светлых опочивальнях старого детсада (новый ещё только строился). Волоча нас обратно, убогих и упирающихся от светлого и яркого, в «стойло» золотого детства, воспитатели делились с нами приёмами ораторского искусства тумаков, и надо сказать, мы вовсе не ощущали насилия над своей личностью. Сейчас бы за такое «воспитание» можно было бы и судиться, но тогда оно оказалось настолько эффективным, что надолго отучило нас от принятия подобных спонтанных, необдуманных решений и поступков.
Наше дефиле перед окнами школы не прошло не замеченным. Его увидела сестра и, выскочив с урока, «отбила» меня из цепких рук воспитателей и, взяв на поруки – на руках отнесла в школу на урок пения. На пении всем восьмым классом разучивали военную патриотическую песню про суровую, доверчивую Русь («Сын России», музыка Серафима Туликова, слова Владимира Харитонова). Вначале записывали слова – я сидел; «спивали» по куплетам – я сидел; потом, выстроившись у доски, хором запели «Сама земля стонала подо мной…» – я высидел; но когда дошли до поэтических строк, как «берёзы забинтованные шли», моё воображение взломало мне мозг, и от «гуляющих берёз», я выскочил вон из класса, убежав в другой конец школы, лишь бы апокалипсис ходячих зомби и мумий берёз не догнали меня и как вампиры не впились в шею, превратив в бешеное дерево, способное ходить. Кстати, в то время о вампирах и зомби мало кто слышал из взрослых, а дети если и знали злодеев, то только из добрых народных сказок да от Гоголя Н.В. и из «Аленького цветочка» Сергея Тимофеевича Аксакова. Сестра, разрушив хоровое пение сопрано, тоже выскочила и побежала за мной, хор замолк, репетиция к концерту была сорвана. А что поделаешь, я же не хотел ничего срывать, но воображение-то в пять лет: о-го-го! – взрывное, рисовало неестественными красками несусветные зрелища и неведомые страны и миры. Эту картину, идущих на тебя берёз, помню и вижу до сих пор, словно наезжающий на зрителя «Броненосец «Потёмкин» Сергея Эйзенштейна, и до сих пор страшусь, а тогда ещё и репетицию к концерту сорвал, и репутацию сестры пошатнул. Мама об этом случае не узнала – иначе порка бы была обеспечена – уж порка вицей, наверняка, не забылась бы, отложилась в памяти «кровавыми подтёками на худосочном теле младенца»…
А теперь часто забываю поздравить сестру с праздниками и с днём рождения. С днём рождения так неизменно забываю. На кануне за неделю помню, а в сам день рождения вспоминаю либо вечером, либо на следующий день. А она ждёт, те братья поздравили ещё с утра, а этот – уже вечер и всё не звонит. Говорит, с кем больше всех возилась, от того и не дождешься… А сегодня ей семьдесят. Семьдесят! Меня больше удивляет и пугает, что ей семьдесят, а не мне шестьдесят. Потому что ей уже, а мне всего. Какая огромная разница. Просто немыслимо и страшно, как быстро всё заканчивается. Недавно, казалось, маме справляли этот юбилей. Все вместе в доме собрались, праздновали. В коем веке разом домой приехали, пили и веселились, плясали и песни пели, радовались. А теперь уже и у неё это событие и праздник. И вот праздник ли? Не знаю. Что-то грустно и тоскливо…
Скоро, значит, и у меня юбилей: и не шестьдесят, и не семьдесят – восемьдесят не за горами…
Куда ты, время? куда гонишь, стираешь всё, все воспоминания, и событий не добавляешь, бежишь без оглядки, не видя, что мы не поспеваем за тобой: все запыхались, еле волочимся… Остановись! дай передохнуть, твоим временем насытиться и своим наглядеться, лица родных и близких запомнить, с друзьями встретиться, вокруг осмотреться, красоты родины увидеть, лучшее запечатлеть, будущее узреть…
Услышишь ли? Остановишься ли?
06.06.2022. 10:24 … 10:56, СПб.