– Мне прислал вестник Хано, что он спрашивает про тебя. Переживает…
Неожиданно Ульриха села на мою постель. Ложе прогнулось. Я вся сжалась. Звякнули металлические браслеты. Орчанка нащупала мою кисть, щелкнул замок.
– Подними руку и положи за голову! – Приказала орчанка.
Я выполнила и подняла на орчанку глаза. Ульриха улыбалась. Не сводя с моего лица взгляда, орчанка пристегнула мою руку к железной скобе, что была у изголовья кровати.
– Хано распорядился отвезти тебя к твоей родне. Показать тебе, что с ними все хорошо. А еще просил тебе передать, что если ты не будешь меня слушаться, то следующей весной твоя сестренка взойдет на костер. А ты будешь на это смотреть. – Замолчала. Продолжила тихим голосом. – Ты ведь будешь слушаться, Леара?
В темноте нашла мою вторую руку и несильно надавила на мое плечо, но кости хрустнули слышно.
Я молчала.
– Хано – мой. Ты слышала? Отвечай!
– Да.
– Мне не нравится, как он на тебя смотрит. Но теперь я думаю, что ничего страшного не случится, если ты будешь рядом. – Неожиданно провела в темноте своей лапой по моей щеке и следом тронула шею. Я вздрогнула. – Так даже интереснее, ты будешь и моей игрушкой тоже.
Ульриха щелкнула меня по носу и тихо рассмеялась. Поднялась:
– А теперь спи.
Я не уснула до утра. Про пристегнутую к скобе кисть орчанка, похоже, забыла. Утром моя рука опухла и пришедшая ко мне служанка, увидев это, бегом убежала наверх.
Принесла ключ и освободила меня.
***
Правая кисть болела от браслетов, на ней даже остался красный след. Я осторожно потрогала ее. Меховая перчатка еле налезла...
Орчанка мрачно осмотрела руку и, ничего не сказав, отдала команду выдвигаться.
Поехали мы с самого утра. Завтрак прошел в молчании. В этот раз покормили и меня. Обычно завтраки я пропускала. Как говорила Ульриха – это полезно для фигуры. Я подозревала, что ей нравилось меня мучить, в том числе и голодом, потому что, сильно уставая в обед, я есть уже не хотела, а вечером мне давали очень мало еды.
Я не заметила перехода. Точнее – не обратила на него внимания.
Я, Ульриха, ее брат Юм и еще двое орков, все верхом и с оружием, проехали к темной горе.
Гору, как и в тот памятный день, когда я попала в дом к орчанке, скрывал густой туман. В молчании мы подъехали к открытым воротам и, проехав их, наши лошади вошли в темный туннель. Копыта гулко застучали по камням туннеля. Темнота быстро закончилась, и, выехав на свет, мы оказались в белой снежной зиме.
Я молчала. На мне был одет теплый меховой плащ с капюшоном. Теперь он никаких вопросов не вызывал. Я оглядела мельком сопровождавших нас орков и только сейчас заметила, что все они были тепло одеты.
Выехав на мокрый снег, мы сразу начали спуск. Я узнала место. Здесь мы проезжали с Хано. Каменная мостовая плавно уходила вниз. Мостовую впереди скрывало влажное марево. Дымились трубы. Скоро я проехала мимо низкой каменной ограды. Вспомнила ту грозу. Город все также был внизу, за огромным полем виднелись темная река и лес.
Ко мне близко подъехала Ульриха и, щелкнув пальцами, привлекла мое внимание:
– Это был переход. Больше тебе знать не положено. Езжай вперед, и не смей открывать рот, пока я к тебе не обращусь.
Для поездки к моей родне меня одели в приличное платье. В доме хозяйки я носила серые рваные тряпки, стоптанную обувь, рваное белье.
Сейчас же на мне было все новое, из тех вещей, что я мерила в лавке. Платье, правда, мне было чуть маловато в талии и жало в груди. Меховой плащ и кожаные перчатки были новые, как и высокие черные сапоги.
Город мы проехали в полнейшем молчании. То ли было еще очень рано, то ли местный народ не спешил в такую погоду на улицу, но мы никого не встретили, кроме патруля орков. Те, повстречав нашу группу, в молчании расступились, и рядом с ними задержался только брат Ульрихи.
Город кончился. Выехав на заснеженное поле, мы, прямо по высоким сугробам, поехали в сторону чернеющего леса.
Я несколько раз оглянулась. Город и предместья остались за спиной. Немного погодя, мы выехали на дорогу, и сразу помчались по ней галопом до самого поселка лесорубов, ни разу не притормозив.
Разгоряченные лошади влетели на окраину поселка и только здесь перешли на шаг.
Проехав через центр поселка, мимо капища и осиновых столбов, мимо дома старосты и мимо общинного дома, на виду у всей общины, мы доехали до дома, где жила моя семья.
Местные провожали меня мрачными взглядами. Я встретилась глазами со старостой и увидела его жену.
Назад мы вернулись поздно вечером. Темнело рано. Ближе к ночи еще и снег пошел, сильный, белыми большими хлопьями. Погода была все такая же теплая. Лошади все были в снегу, трясли мокрыми гривами и пряли ушами. Я ехала в середине группы.
Животные долго скакали галопом, и все наши плащи и сапоги были забрызганы грязью. Сыро, мокро, зябко. Я не замерзла. Мне было жарко от скачки. Ульриха, а она командовала, явно сильно торопилась поскорее вернуться назад. В гору по мощеной камнем дороге мы поднимались очень быстро. Лошади, влетев галопом на гору, все в горячем пару, остановились только у ворот. Последним подъехал брат Ульрихи, и тут раздался свист, как в тот первый раз, когда я стояла у стены с Хано. Подождав немного, мы услышали, как открываются ворота.
Из ранней зимы мы вернулись в теплую позднюю осень; в ту часть города, где жили одни орки.
Когда выехали из темного туннеля, я поняла, что уже ночь.
***
Меня еще три раза возили к родне. Все были живы и здоровы. Сестры росли, как и брат. Младшие меня сторонились, и даже мой дед все больше молчал и очень скупо рассказывал об их жизни.
При последней нашей встрече дед обмолвился мне:
– Мы как скот, Леара! Я уже и не рад, что жив. Смотреть, как внуки чахнут взаперти – невыносимо. Я каждый раз жду приход проклятой весны и гадаю, не придет ли за внучкой мрачный свен. Сил моих нет, как тяжело ожидание.
Однажды дед попытался взять меня за руку и сразу получил хлыстом по больной руке от брата Ульрихи.
Нашему общению очень мешали свидетели – Ульриха и ее брат не оставляли меня одну с моей родней. Дед рассказывал, как им живется, что он делает. Сестры ко мне не подходили, брат тоже. Пока я находилась в доме, все они жались друг к другу в углу комнаты.
Я разглядывала сестер и брата – одеты, умыты. Вещи все новые и чистые. Дед, правда, все также худ, но сестры, видно, питаются хорошо. Старшая Эльма очень подросла.
Как мне жилось все это время, дед не спрашивал. Его больше не волновала моя судьба. Он видел внешнюю оболочку: добротное платье, аккуратную прическу, красивую сбрую коня, меховой плащ и охрану – так он называл приезжавших со мной орков.