— Я стараюсь мыслить позитивно и посылать запрос на положительный исход дел во вселенную, — смеялся Марек, — но, думаю, туда сейчас летит овердохуя запросов. Мой, наверное, не самый важный.
Собрал рюкзак. И уехал туда, где убивают людей.
***
Мы познакомились с Мареком, когда нам было лет по десять. Он был противный чумазый мальчишка-сирота, а я — не менее противный капризный сынок одной из воспитательниц приюта, в котором Марек иногда жил. Когда не был в бегах.
Мы столкнулись у моего тайного места — старой калитки, про которую давным-давно забыли и точно уже пару десятков лет не использовали по назначению. И хотя она крепко заросла каким-то плющом, ее можно было, приложив усилия, открыть настолько, чтобы тощее детское тело покинуло территорию приюта. Если тело пожелало — надолго, если нет — так же безболезненно можно было вернуться обратно незамеченным. Оказалось, что Марек о калитке знал и регулярно ей пользовался. Я же находил здесь уединение, сбегать мне смысла не было. Я мог спокойно перемещаться по территории и за ней, если предупреждал мать. Мое положение было на порядок лучше, чем у приютских ребят.
Даже странно, что мы не встретились тут раньше, потому что Марек стабильно покидал приют раз в полгода на длительный срок и на день-два каждый месяц.
И в тот первый раз, когда мы столкнулись, мы ничего друг другу не сказали. Марек приложил палец к губам, прося о молчании, хотя не думаю, что ему на самом деле помешало бы как-то, если бы я не молчал. Я кивнул, хотя мне никакой пользы или удовольствия от участия в шалости не было. Когда через два дня он вернулся, мы даже не взглянули друг на друга. Нам было по десять.
***
Моя мать вышла замуж второй раз после моего пятнадцатого дня рождения. Она устроила грандиозный праздник, а в самом финале познакомила с «новым папой». Конечно, она все спланировала заранее, конечно, этот мужчина пытался мне понравиться, конечно, я пытался сделать вид, что рад, хотя, честно говоря, мне было плевать.
Единственное, что меня радовало, — новый мамин муж забирал нас жить в город. Там он довольно неплохо устроился. Мама бы вполне могла работать частным учителем у каких-нибудь богатых детей, я бы мог доучиться в хорошей школе. Может быть, даже смешанной, где учились бы красивые девчонки. Приют тогда можно было бы выкинуть из головы.
Удивительное совпадение, но в этот же год он закрылся. Немногочисленных воспитанников перераспределили в другие заведения, хотя совсем маленьких там уже не было. Последние годы было заметно, что приют, что называется, «доживает». Там и раньше не особо трепетно относились к детям. А сейчас тем более всем не было дела до нескольких сирот, «потерявшихся» где-то во время переезда.
Второй раз мы встретились с Мареком, когда нам было по шестнадцать.
Я возвращался домой затемно. После школы мои знакомцы пригласили немного прогуляться с заходом в какое-нибудь темное местечко, где не спрашивали документы, когда наливали алкоголь. Я не стал отказываться: мне было плевать, с кем и как проводить свободное время. Другого досуга я на этот вечер все равно не придумал бы. Да и в сознании моей матери относительно моих перемещений, кажется, ничего не изменилось. Я мог быть где и сколько угодно, только бы давал знать о себе. И я по-прежнему был для нее чем-то, что смущало ее в повседневной жизни. Когда она работала в приюте, я не мог получать избыточной ласки, чтобы она не расстраивала других детей. Сейчас я не мог получать ее, потому что у нее с новым мужем появились новые дети.
Есть такие женщины, которые в какой-то момент своей жизни решают, что их долг — служение. И что они будут преданы делу горячо и искренне, и если этот их порыв направлен на живых существ, то они ни словом, ни делом не должны кого-то из них выделять. Они должны всех любить одинаково. Но дело в том, что одинаково не равно одинаково сильно. И в таких случаях «личные проекты», такие, например, как взращенные без поддержки мужа сыновья, становятся для этих женщин досадной помехой. Не у всех, конечно, так. У моей матери просто все по времени сложилось не очень удачно. Стать учителем она захотела гораздо раньше, чем завести ребенка. Я вообще не уверен, что она хотела беременеть. Когда я появился, она уже не принадлежала мне. Она принадлежала всем другим детям. Родись я на семь лет раньше, может быть, она бы решила, что ее главная цель в жизни — это воспитать меня, отдать мне всю любовь за двух родителей, коль скоро отец мой не проявил к этому проекту интереса. Но не вышло. Позже была вероятность, что я войду в число ее питомцев наравне с остальными. Хотя бы буду в череде других получать какую-то нормированную порцию нежности. Тоже не получилось. Думаю, где-то в глубине души она сердилась сама на себя. За то, что не могла любить меня безусловно, а я, в отличие от других детей, не пытался, никогда не пытался заслужить ее расположение. Выпросить любовь. Потому что не считал нужным: она же моя мать. И в сравнении со всеми остальными я в итоге проиграл. Поэтому самое лучшее определение для меня именно такое — «помеха».
Иногда художник пишет несколько картин одновременно. Какому-то полотну он уделяет больше времени, какому-то — меньше, что-то он пишет вдохновенно, не отрываясь, что-то ждет своего часа. Но отдельно от этих картин, которые художник все-таки имеет намерение закончить, есть небольшой набросок. Который художник создал «для себя», но так и не завершил. И не сможет — набросок слабее остальных картин. По задумке, по технике. Его жалко выбросить, жалко уничтожить, но и доделать его невозможно — руки опускаются, как только приближаешься к нему с кистью. Остается лишь досадная мысль: лучше бы этот набросок вообще не появлялся.
Не могу сказать, что моя мать ничего ко мне не испытывала. Она же не убила меня в самом начале. Но я замечал, как «опускались ее руки» и как каждый раз потухал ее взгляд, стоило ей увидеть меня в толпе других детей. Хотя в особенно хорошие дни она старалась притворяться радостной наедине со мной. Как будто я все детство гостил у очень вежливой тетушки. И очень дальней, которая, возможно, даже не помнит точно моего имени, но изящно избегает неловкости с помощью слова «дорогой».
С другой стороны, если бы меня что-то не устраивало, я бы ей сказал, а мне было плевать.
И, смотря на нее и ее новых детей, которые по удивительной случайности оказались моими братом и сестрой, я вижу свое детство. Важные успехи, о которых она рассказывает новым подругам, — ее учеников; проблемы, которые она пытается решить, забывая о себе, — ее учеников. Моим брату и сестре — дорогущие младенческие шмотки, какая-то приходящая няня со знанием иностранного языка, хотя они еще даже на родном не особо говорят. Теперь она была вежливой и обеспеченной тетушкой.
Хотя у малявок был отец. К нему у меня, например, не было никаких вопросов. Он был хорош как родитель, думаю. Но не для меня. Хотя мне было плевать.
Так вот, я возвращался домой затемно. Оставалось идти где-то четверть часа быстрым шагом. Но я никуда не торопился.
На противоположной стороне улицы раздался свист. У меня было то самое чувство, когда ты понимаешь, что все идет не так, но вместо того, чтобы взять и прекратить движение к пропасти, ты бежишь ей навстречу.
Свистел кто-то из компании парней. Я остановился и долго смотрел на них через дорогу. Можно было бы убежать. Но я дождался, пока они подойдут.
— А я смотрю, лицо знакомое, — произнес голос, который я не услышал, когда мне было десять. — Хорошо, что заметил. А то бы так и прошел мимо. Никуда не годится.
— Привет, — тихо поздоровался я. Но руки не подал, да и было бы странно. Он явно не собирался обмениваться со мной рукопожатиями и тем более не собирался представлять своих спутников. Что собирались делать его спутники, я в целом догадался.
— Извини, ничего личного. Ребята давно не отдыхали: много было работы, — а ты знаешь, в этом городе все приличные развлечения платные.
— Так твоим ребятам должны были заплатить за работу, раз они такие усердные. — Меня удивило, что никто из них не посмел открыть рта, когда говорил Марек. Робкие грабители — это еще что такое? Впрочем, мне было плевать. Вещи — пыль. Купят другое. Марек почти изобрел остроумный ответ, но я не дал ему стать хозяином положения: — Но я готов проспонсировать ваши развлечения в честь нашей внезапной встречи и счастливого воссоединения друзей детства. — Я вытащил из кармана телефон, снял с правой руки часы и протянул парням. — Больше ничего нет, можно не бить. Ну, если только вам ради удовольствия не надо. В таком случае, уж извините, буду отвечать. А это можно толкнуть за неплохие деньги.
Марек смотрел недоверчиво, но продолжал ухмыляться.
— Теперь я действительно вспомнил, кто ты такой, — вдруг произнес он. Это заставило меня удивиться второй раз. — На самом деле, Ноэль, у меня очень плохая память. Особенно на лица, которые всегда прятались за мамкиной юбкой.
— Прости, что доставил неудобства, — отзеркаливая его ухмылку, произнес я.
Я ушел от них через минуту. Никто не свистел мне в спину.
***
В третий раз мы встретились с Мареком через неделю после второй нашей встречи.
Я пережидал обеденный перерыв в школе во дворе. Здесь территория тоже никем не контролировалась. И ворот никаких не было.
— Ты знаешь, так спокойно врать в лицо мне никто не мог. Хотя мы сами виноваты… Повелись на твой в целом пижонский вид, — сказал он, присаживаясь на скамейку рядом со мной. — Забери свое барахло, — протянул мне часы и телефон.
— Ты нашел меня, только чтобы вернуть мне это?
— Да.
— Зря, у меня уже есть новые. — Я демонстративно взглянул на часы. — Сюда придут через десять минут. Если не хочешь проблем, тебе лучше уйти. А это, — легко кивнул на вещи в его руках, — реально можешь оставить себе. Они же хоть немного стоят, на пару обедов хватит.
Марек недовольно цокнул: для него пренебрежение к вещам, наверное, было чем-то преступным. Хотя мне было плевать. Часы и телефон в самом деле стоили смешных денег, даже если сравнивать их с остальными товарами из этих категорий. Я купил их чисто из практических соображений. Потом совершенно случайно выяснилось, что это подделки каких-то неплохих моделей. Но мне было плевать.
— Ты совершенно не изменился Ноэль, — наконец произнес Марек. — Такая же полудохлая замороженная рыба, как в детстве.
— А ты так и не узнал, какой я на самом деле, Марек, — ответил я, поднимаясь со скамейки. — Думай как хочешь и ничего не предпринимай. Как в детстве.
На следующий день мы встретились с Мареком в четвертый раз. Он снова пришел в школу. Принес какой-то вкусный фастфуд. Мы обедали на скамейке, Марек постоянно болтал и жевал одновременно. Хотя мне было плевать.
Когда мне почти исполнилось семнадцать, я перестал считать наши встречи с Мареком. Иначе число скоро стало бы трехзначным.
***
Важная встреча с Мареком произошла, когда нам было по двадцать.
Он позвонил мне, когда я пытался доказать неприятному мужику в аляповатом галстуке, что в его конторе я стану незаменимым кадром. Я сбросил звонок, хотя Марек никогда не звонил просто зацепиться языками. Для такого существовали обычные встречи или переписка. Наверное, произошло что-то важное, но мне было плевать.
Марек позвонил еще несколько раз. Я отключил телефон.
На работу меня приняли. На волне позитивного настроя я даже перезвонил Мареку.
— Ты такой бедовый, — вздыхал я, держа в руках испачканные вещи Марека, пока он переодевался в чистое в кабинке туалета.
— Я твой крест, Ноэль, прекрати ныть! — крикнул он со смехом. Из кабинки раздались звуки прыжков, затем удара тела о тонкую стенку, чертыханья и наконец звуки смывающейся воды. — Скажи спасибо, что я не сумасшедший и не инвалид. Подумаешь, всего-то раз пришлось встретить друга из каталажки. И то, я бы не звонил, если бы мне не нужно было срочно переодеться и бежать на работу.
— Я бы сказал спасибо, если бы мы никогда не встречались. — Марек очень не любил, когда я говорил такое, хотя и пытался делать вид, что это его нисколько не задевает. Но мне было плевать. Тем более он знал, что это неправда. И что я обязательно пришел бы. И он наверняка догадывался, что я шел сюда не прогулочным шагом, а очень даже спешил. — Как тебя до сих пор не уволили, ума не приложу. Ты постоянно творишь какую-то ерунду. Чего тебе не хватает?
Марек мыл руки и молчал. Посмотрел на меня и ничего не сказал, прошел мимо. Мне как будто было десять.
***
Еще одна важная встреча с Мареком произошла через пару лет. Мы были у него. Марек написал, что ему нужно уехать, просил присмотреть за домом. Для нас это была обычная практика, хотя его страшилищные кактусы всегда прекрасно выживали без меня.
В этот раз я не провожал его, желая удачи. Я стоял на пороге и, кажется, орал. Марек не прикладывал палец к губам, не пытался сделать так, чтобы я молчал. Лицо у него было такое, будто он снова лез через калитку.
— Мне плевать, — захлебывался я воздухом, — когда ты пропадаешь неделями неизвестно где. Мне плевать, когда я узнаю про очередную безумную затею, типа восхождения на чертову гору без страховки или шатания по каким-то подземным катакомбам. И я тебе честно признаюсь, что мне будет глубоко плевать, если ты сдохнешь там под пулями просто потому, что тебе вдруг стало скучновато жить. Ты понимаешь, что обычно люди, когда хотят поменять что-то в жизни, стригут волосы, не знаю, красят ногти, делают тату, едут на курорт? Но они не идут воевать, Марек. На войну обычно не хотят идти, Марек.
— Я твой крест, Ноэль, — рассмеялся он. — Раз уж настал тот счастливый момент, когда ты с этим не споришь, то будь добр тогда и принимать меня полностью. Подумаешь, один разок друг съездит пофотографировать дядек с автоматами. Если повезет, может, пару раз с ними поговорит. И я не буду воевать, Ноэль. Я журналист, а не солдат.
Нам было по двадцать три. А Марек собирался совершить самую большую глупость за всю свою жизнь. Но мне было плевать.
— Иди к черту, Марек, иди к черту. Серьезно, переступи этот порог — и можешь никогда больше со мной не разговаривать. Можешь даже не пытаться.
— Понял, значит, так. — Он все-таки приложил палец к губам. Но, выходя из квартиры, он хлопнул меня по плечу.
Справедливости ради, он сдержал это недообещание. Я не получал от него ни звонков, ни сообщений.
Когда мне исполнилось двадцать четыре — получил. В день рождения. С поздравлениями. Но мне было плевать. Я не ответил. Даже спасибо не сказал, потому что Марек не стал возвращаться, чтобы поздравить меня лично. У него были более важные дела. Несмотря на них, он нашел время, чтобы написать, и, наверное, ему было бы приятно, если бы я что-то ответил. Хотя мне было плевать. Поздравлять его несколько недель спустя я, естественно, тоже не стал.
И потом еще через пару месяцев получил. «Я стараюсь мыслить позитивно и посылать запрос на положительный исход дел во вселенную, но, думаю, туда сейчас летит овердохуя запросов. Мой, наверное, не самый важный».
Я не ответил, потому что мне было п… мне было…
Больше важных встреч у нас с Мареком не состоялось. Да и вообще никаких встреч. Мне исполнялось двадцать пять, двадцать шесть, тридцать, сорок. А Мареку было двадцать четыре.
Больше рассказов в группе БОЛЬШОЙ ПРОИГРЫВАТЕЛЬ
#рассказ #жизненнаяистория #наподумать