Я, наверное, кощунствую, но роман "Фигуры света" дал мне то, чего не смогла дать "Детская книга" Антонии Байетт. Да, Байетт гораздо интереснее, даже изощрённее - и с точки зрения языка, и с точки зрения сюжета. Да, фрагменты про детские книги и кукольников - возможно, лучшее, что написано об искусстве в XXI веке, а фрагменты про керамику лишь немного им уступают. Зато Мосс так тонко описывает самые грязные проявления Эроса и Танатоса, что Байетт на её фоне кажется Сорокиным.
Аннотация с сайта "Фантома" (я так понимаю, дословный перевод с английской аннотации издательства Granta):
Тончайшая и пронзительная история взросления в особенной атмосфере прерафаэлитизма. Алли умна, прилежна и ведет нескончаемую — и неизменно безуспешную — битву за одобрение и привязанность своей матери. Ее мать Элизабет одержима миссией — накормить страждущих и спасти падших, и воспитание дочерей для нее — это соблюдение правил, дисциплина и аскеза во всем. Даже когда Алли получает стипендию и становится одной из первых женщин, изучающих медицину, мать остается равнодушна к успеху дочери. Но роман Сары Мосс о попытках женщины вырваться из цепей запретов и установок — это не столько история о зарождении феминизма, сколько погружение в мир семьи, где любовь запрятана слишком глубоко.
Я специально привожу эту аннотацию, поскольку не слишком-то с ней не согласен. Точнее, мать действительно не ценит Алли, и не начинает ценить, даже когда та становится дипломированным врачом. Всё остальное либо искажает правду, либо ей противоречит.
Начнём с самого (для меня) волшебного, одной из важнейших деталей, которые как раз и роднят "Фигуры света" с "Детской книгой". Пускай время их действия отличается на полвека, но в обеих книгах речь идёт об изобразительном искусстве: у Байетт это керамика и всё, что с ней связано, от техники росписи эпохи Возрождения до разработки муфельных печей и новых красочных пигментов.
У Мосс всё проще: отец Алли, Альфред Моберли, и его близкий друг Обри Уайт - художники, даже скорее декораторы, переворачивающие мир тогдашнего искусства в области не возвышенной, а бытовой: обои, мебель, витражи, фрески. Они работают в крупной мастерской, во главе которой стоит Джеймс Стрит (явная аллюзия на Уильяма Морриса). Соответственно, Моберли и Уайт - это художники из круга "Искусств и ремёсел" ("Arts & Crafts"), а вовсе не прерафаэлитов (хотя эти кружки пересекались). Я бы сказал, что в качестве прототипов первыми приходят на ум Эдвард Бёрн-Джонс и Форд Мэддокс Браун, но образ здесь, вероятно, собирательный.
В начале каждой главы автор даёт нам каталожное описание какой-нибудь работы одного из этих художников, с положенным провенансом и аннотацией, после которых меня лично так и тянет поискать эти картины в Интернете. Увы, они вымышлены, но описаны так, что их в буквальном смысле видишь.
Итак, Альфред Моберли - художник, человек искусства. А вот мать Алли, Элизабет, - типичная святоша. Она заведует приютом для неимущих женщин, ходит на первые собрания суфражисток, требует отмены Закона о заразных заболеваниях, согласно которому любую женщину, вышедшую на улицу без сопровождения, можно, посчитав проституткой, подвергнуть гинекологическому осмотру, и не в больнице, а прямо в полицейском участке.
Согласитесь, подобная активность сама по себе вызывает уважение. Но для Элизабет тезис "быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей" заведомо порочен. Её дочери ходят в штопаном старье, питаются хлебом и водой, камины в доме не топят - и не потому, что в семье нет денег:
– Папа, ну только честно, ты правда думаешь, что мама позволит нам разжечь огонь? У нас есть прекрасные теплые шали и фланелевое белье, а другие дети носят обноски и живут в домах с дырами в стенах и не жалуются, что у них нет огня.
- Алетейя, хватит играть с едой. Вспомни детей, которых ты видела на прошлой неделе, и скажи спасибо, что эта еда у тебя есть.
(А в Африке дети голодают.)
За мельчайший проступок дочери получают наказание, они выполняют самую тяжёлую работу по дому (несмотря на формальное наличие прислуги, бывшей "приютской" Дженни), а в особо тяжких случаях мать прижигает кожу Алли пламенем свечи. При этом сама Элизабет - плохая хозяйка, которая в младенчестве Алли совершенно не заботилась ни о доме, ни о ребёнке, а в её юности часто не ухаживает даже за собой. Для неё главное - помощь падшим и неимущим, хотя и это она в основном делает чужими руками.
Что до отца, то Альфред давно завёл любовницу и практически отстранился от воспитания детей. Алли и её младшая сестра Мэй ему нравятся, он даже иногда может их побаловать, но и слова против матери не скажет.
Альфред и Обри также любят рисовать подросших девочек обнажёнными, а Обри - ещё и фотографировать. Алли и Мэй, воспитанные среди искусства, считают подобные действия естественными (хотя намерения Обри в отношении Мэй, кажется, не так уж чисты). Это ещё одна параллель с "Детской книгой" Байетт.
Наконец, параллель третья: Алли, которая, чтобы не разочаровывать мать (та, впрочем, всегда найдёт, чем разочароваться), учится лучше всех в школе, собирается стать врачом. Женщин-врачей в то время было очень мало, но Элизабет настаивает, что Алли должна
стать не только врачом, но и первопроходцем, бойцом авангарда
И да, Алли врачом станет. А ещё выйдет замуж, что её мать посчитает предательством и не приедет на свадьбу. И это единственное, что омрачит хэппи-энд (к счастью, не слишком сопливый).
Буквально сегодня прочёл у Екатерины Петровой (Полный абзац), что "история Алли — это попытка найти баланс, делать добро без фанатизма, выбирать не в ущерб себе". Но мне кажется, что история Алли - это история жертвы, которой удалось перестать быть жертвой. Это история о правомерности применения насилия во благо - здесь показательна такая цитата:
– Мама тоже против, – говорит Алли. – Против овариотомии. Она говорит, что это изнасилование, выдающее себя за науку, и что в экспериментах мы не делаем различий между женщинами и животными. Она говорит, нельзя и дальше поощрять нервных женщин в их беспомощности, нельзя делать им поблажек, а надо приставить их к делу. Она говорит, что почти все беды женщин, которым не нужно зарабатывать себе на жизнь, проистекают от скуки.
И Алли предала свой пол, посодействовав подобному лечению. <...> Мама и ее соратники видят сродство между вивисекцией и анатомическим театром – в иссечении живого тела под взглядами мужчин, в попытке вмешаться в само таинство жизни. Зависть к женской способности порождать новую жизнь понуждает мужчин к надругательству над телами женщин и животных, утверждает мама. Мужское насилие, сгубившее жизней больше, чем голод или болезни, порождено стремлением мужчин обрести власть над женским чревом: законным способом – при помощи брака – или незаконным – при помощи скальпеля. Алли все больше и больше жаль папу.
(Того самого папу, замечу я между строк, который, как она знает, изменяет матери, рисует детей голыми, позволяет их фотографировать (утверждая, что натурщицы для него - только линии фигур и света, цвета и формы) и не впадает в инцест исключительно из соображений благовоспитанности - хотя мы не знаем, что происходит вне дома и не посещает ли мистер Моберли столь красочно и подробно описанные дома, куда свозят девочек-подростков со всей округи. Я не утверждаю, что отец Алли - дурной человек, но мы практически ничего о нём не знаем, а слова его жены, пусть и маниакально-ханжеские, достаточно красноречивы. Альфред - как минимум тоже ханжа, пусть и несколько другого рода. И любовь в этой семье не "запрятана слишком глубоко", как утверждает аннотация - скорее, она давно похоронена.)
С другой стороны, радует, что все однозначно положительные персонажи книги - не ханжи, хотя и помогают Алли, как добрые крёстные феи, ничего не прося взамен. Вот они-то как раз и делают "добро без фанатизма", "не в ущерб себе".
Да, "Фигуры света" - это не Байетт, вот прямо ни разу не Байетт. Но это очень качественный текст (чему немало способствует перевод Анастасии Завозовой), и я рад, что такие книги есть.
#современная проза #искусство #история #имхи_и_омги