Среди океанских волн затерялся остров, чьи берега изрезаны столь причудливо, будто некогда он был обыкновенной салфеткой, да попал в детские руки как раз под новый год. Салфетка была белой, а края те заснеженными и холодными, но не весь год. Случались там весна и лето, и были они зелены будто над тем островом искрошили изумруд…
Простите за такое вступление, не свойственное коротким статьям, но когда вы прочтёте одну из книг тамошних авторов, то невольно проникнетесь исландским духом. Да, этот остров Исландия, где проживают потомки славных северных мореходов. Но те этнические связи давно прерваны и вряд ли они понимают друг друга при встрече. Исландский язык это особенная песня – песня скальда. О, сказания (саги) той стороны, они и поэтичны и полны бытовых мелочей, в них трагедии сами собой разворачиваются на фоне живописных скал и болот, а прозрачные ручьи легко мутнеют от крови, но быстро очищаются. Что-то есть в той земле особенное, когда она рожает больше всего поэтов – скальдов – на душу населения, чем все остальные народы на Земле. Так ещё в незапамятные времена местным скальдам поступали заморские заказы от английской и датской знати написать пару вис (строф) восхваляющие заказчика. Причудливо звучали эти самые висы для уха.
Об одном из таких скальдов и рассказывает в своей тетралогии «Свет мира» Халдур Лаксснес, который, судя по лёгкости и яркости изложения, и сам является скальдом.
Хотя скальдов, как уже упоминалось, там проживает не мало, и каждый заброшенный хуторок на отшибе фьорда может явить вам своего, но живётся им там тяжело. Особенно таким – влюблённым и кротким. Детство его не задалось, и вырос мальчик среди чужих и злых. Вырос он на побоях, например, удар лошади надолго свалил его в постель.
Удивительно, но кротость и смирение не лишили юного скальда влюблённого взгляда на людей. По-моему, любовь вырастает из смирения и терпения. Кстати, в древних сагах, язычники островитяне не признавали юной любви. Такой, какая вспыхнула между Ромео и Джульета. Они напрямую называли такое чувство «похотью», ну или, чтобы не обидеть молодых, – страстью. Если почитать, так называемые «саги об исландцах», а они полны и кровной мести, и ревности, и подлости. В них подвиги и мерзость уживаются под крышей одного рода – всё как в жизни обыкновенной, так вот, среди всей этой бытовой суетности, любовные отношения устраивались исландцами вполне разумно. Старшие присматривали младшим пару и потом уговаривались о всяких там мелочах: приданое и наследственные дела. И были честны: твоя будущая невеста, конечно, красавица писаная, но стерва ещё та…
Вот и главный герой книги, хоть и живёт в мире любви, любовь в себе не признаёт. И вообще всякие там христианские морали отвергает. Он скальд! Он язычник. И поэзия его языческая от первой строки до последней и образ мысли, и что с того что протестантский приход заботится о нём?
Позвольте маленькое отступление, сделанное мною специально для женской половины моих читателей. Я отметил тот факт, что как только я начал поднимать, так сказать, сугубо мужские темы, ту же политику, допустим, статистика в личном кабинете сразу окрасилась в мужской цвет. Не спешите, милые воздыхательницы, бежать прочь от серьёзных тем, ведь все наши романические настроения, хотим мы того, замечаем или нет, но, так или иначе, вспыхивают на фоне этих самых треклятых политических вопросов. И ничего с этим не поделаешь. И зачастую вы сами становитесь причиной и зачинщицами, подталкивая своих благоверных на тот или иной «мужской» поступок.
Мужчины могут всё что угодно говорить о своей самостоятельности, вот и в сагах они все сплошь герои и вояки, опоясанные мечами и вооружённые секирами, но на ушко им шепчут женщины, и днём и особенно ночью, и шепчут порой такие вещи, что вскипает буйная кровь, и ревностью пылают сердца и вот уже гордый муж готов превратится в дикого вепря. А христианин снова с лёгкостью обращается к языческой морали.
Наш скальд, наш герой, мужает и, несмотря на все предсказания остаться навсегда калекой, однажды исцеляется странной девушкой. И по-прежнему верен любви, не замечая её в себе. И кроток и вместе с тем стоек, когда приходится решать: подличать или жить, невзирая на лица, стараясь в каждом, и в самом распоследнем мерзавце, обнаружить хоть крупицу человеческую. Хоть на самой потаённом дне, под слоем болотной гнили.
Боже как он наивен, и смешон местами и как он велик в своей верности человеку. А вокруг него кипят страсти нешуточные и далеко не гуманного характера. На улице тридцатые годы прошлого столетия. Новая сила будоражит «истинных исландцев», пробуждает в них национальные чувства, схлестывает между собой тех, кто называет себя «трудящимся» и тех, кто хочет красоваться в исландских брюках, раздаваемые бесплатно «директором вольного экономического общества». Дело снова пахнет дракой и кровью. Вмешивается и местная власть, или вернее те, кто хочет ею обязательно обладать, так как прежние местечковые махинации уже не приносят прежнее удовлетворение – прибыл не та. Они рвутся в альтинг (что-то вроде нашей Думы, на исландский манер) рассыпая по дороге мелочь, в надежде вернуть потом сторицей, но уже на государственном уровне. И что удивительно рассыпанные эйниры (по-нашему копейки) превращаются-таки в полноценные золотые кроны (о, это уже валюта).
А наш глупый скальд строчит по ночам свои висы и саги и напрочь отказывается от всяческой разумной деятельности, приносящую хоть какую-то прибыль. И удивительно: женщины любят его… Едва посмотрев в его чистые лучистые глаза, они усматривают в них нечто такое, что заставляет их самих отвращаться от всего земного ради никчёмных небесных радостей, которым цена на земле – грош. А дельцы, оскорбив невинное сердце скальда, откупаются от него понятными им кронами, потупив взор. Что-то в этом скальде такое, что делает его и униженным и возвышенным одновременно.
И время будто не замечает его, оно – время – величина временная, почти-что ветер, сквозящий мимо скальда, когда он любуется миром. Да и вот, имя скальда переводится как Свет мира.
И не отказывайтесь женщины от политики и футбола – мужчины пинают мяч на поле ради вас. И славу ищут, и возносятся, и становятся жадными – ради вас. Кроме скальда. Из ревности, из этого самого приземлённого чувства собственника, присущего всему нашему роду, вы – эталоны красоты и обаяния – вы стараетесь кровью или обыкновенной грязью под ногами, замутить в глазах скальда, то самое, что когда-то сумели разглядеть в них, в самой потаённой глубине неприкаянного человека. Вы не понимаете его любви, в ней нет собачьей верности, когда одного лижу, другого кусаю. Вам почему-то очень, очень хочется услышать клятву побеждённого победителю: я весь в твоих руках, я твой навек! А этот умалишённый убегает в поля, карабкается на горы, уходит в самые отдалённые фьорды, под защиту холодных ледников, куда угодно, лишь бы сохранить в себе Голос. Так и хочется крикнуть за него: твой Голос и есть сама любовь! Но он исландец, он язычник, некогда мирно договорившийся, («не мечом и огнём»), с христианством о сосуществовании. И кто кому больше уступил в том договоре не вполне ясно.
Битвы мира его мало волнуют. И права собственности в том числе. Женщины бросают его, смеются над ним, и женщины остаются верны одному ему. Прочих они выбирают, и заставляют одевать себя в шелка и царские виссоны, украшать запястья драгоценностями, а головы венцами. И мужчины раболепствуют и услуживают. Хотя считают себя на голову выше и умнее и богаче нищего скальда, не знающего даже таких важных вещей: чем отличается эйнир в его кармане от кроны. Глупец, да и только!
И вся та мораль восстаёт и осуждает скальда, когда он, по их мнению, покусился на честь молодой девушки, которой преподавал уроки Катехизиса накануне конфирмации. Произошло само собой, и он подчинился естественному, и она – дочь природы – согласилась с естеством.
Поначалу и я возмутился: что?! ученицу! Потом задумался: они хоть и читают Катехизис, хоть и причислены к какому-то приходу, но сердцем далеки – они язычники по большей части. И это выставляется им виной. И кто судит. Отяжелевший от неудержимого пьянства окружной судья, спесивый тип, гордый своим положением в обществе, который и сам не прочь подмять кого-нибудь под себя при удобном случае.
Ещё столько камней разбросано по дорогам Исландии, и не только там. Но ни одного, уверен, Христос не поднял бы, к милости взывая. Не потому ли грешница была ему одному предана до конца, не убоявшись легионов и прокураторов. И не это ли рассмотрели в глазах скальда другие женщины и остались верны ему, хотя и жили вполне по земному, и наживали, и копили.
Знаете, вот этот роман и можно назвать романом о любви, хотя сам герой так не считает. Живёт и живёт и в конце восходит на ледник к своим языческим божествам.
Можно поставить и точку, если бы не одна мыслишка, неотступно преследующая меня на протяжении всего чтения романа. Никакой связи с чтением, но и никакого покоя от неё.
Книга Х. Лаксснеса «Свет мира» была издана у нас в 1969 году, по крайней мере та, что я держу в руках. И события, описываемые в ней отставлены ещё дальше от наших дней. Но… Но будто о нас с вами.
Все эти «директора вольных экономических обществ истинных исландцев» чья цель всяческими методами обобрать простых сограждан, земляков прикрыв явный грабёж высокими фразами о патриотизме, об «истинных ценностях», о важности кредитно-финансовых отношений для увеличения благосостояния. А этот «владелец баз», покупающий голоса тем, что катает простачков-хуторян на собственном автомобиле (для тех времён, всё равно, что попросить Алана Маска слетать в космос), признанный финансовый гений, так как впоследствии успешно разорит национальный банк, для него унизить раздавить, да просто убить человека ничего не стоит, но сколько в нём пафоса и национального достоинства. Ого-ого! «Чем-то на нашего Буншу похож…»
Так вот скажите мне, друзья, товарищи, или вам уже ближе господа? Почему, читая когда-то такие книги, мы так легко и самое главное, бессовестно скинули с себя светлую мечту и натянули «бесплатные брюки от директора» (джинсы что ли?).
Вот скальд не стал обнажаться столь бессовестным образом. Его мечта так и не была материализована. Да и может ли быть материализован идеал? Выражен счетами в банках, количеством и качеством автомобилей в личном пользовании, съеден в ресторанах? Скальд понимал: наличие у него идеала и есть свобода – всё остальное цепи. Какими драгоценностями их не украшай. Язычник скальд, воспитанник древних саг, не отрицающий всей мерзостной и кровавой правды рассказанной в них, не потому ли был не понят современниками, отвергнут ими, но сохранивший веру и верность тому, что рассмотрели в его глазах влюблённые женщины. Рассмотрели, но не осилили, здесь нужны не чувства, но подвиг духовный.
И мы не осилили в девяностых: любовь человека к человеку. Мы обратили её в товарно-денежные отношения и теперь рассчитываемся сполна «за бесплатные брюки от директора вольного экономического общества».
Эх, мы…