Егор Павлович не спеша двигался по аллее парка. Торопиться ему было некуда, он как мог, растягивал медленно текущее время, рассматривая каждый кустик, травинку и камушек на своем пути. Солнце светило ярко и небо было совершенно чистое, но настроение было просто поганое. Впрочем, как и всегда. Он был слишком одинок, чтобы быть веселым и радостным. Он давно потерял свою семью, друзей. Грусть и тоска съедали его все сильнее с каждым прожитым днем. Он становился злым и отвратительно несносным в плане общения.
- Брюзга, старый хрыч - говорили о нем соседи. Часто отворачивались, когда он проходил утром мимо них и спешили уйти из поля его зрения, когда он возвращался обратно. Ему оставалось только разговаривать с самим собой, да и то, черные мысли одолевали его мозг, и он совершенно не видел просвета в своей никчемной жизни.
Продвигаясь мимо пруда, он заметил людей, подкармливающих птиц хлебом. Утки и лебеди подплывали к берегу и хватали кусочки, падающие в воду.
-Эх, люди. Голода вы не видели! Когда каждый кусок хлеба на вес золота был. Так бы не разбрасывались. Ценили бы хлебушек то. Эх-эх-эх.- эмоционально и с надрывом высказывал он свои мысли.
Несколько человек оглянулись в недоумении на старика и поспешили ретироваться. Но некоторые остались, равнодушно, продолжая свое дело. Постояв над ними минут пять, и, увидев их полное игнорирование себя, Егор Павлович двинулся дальше. В животе его урчало. Он хотел кушать, а глядя на уток, поедающих хлеб, аппетит и вовсе разыгрался не на шутку.
На игровой площадке резвились дети, которые бегали, прыгали, скакали и кричали во все горло.
- Орут и орут. Спасу от вас нет. Мамки то ваши воспитанием не занимаются, да и когда им. Вон: в телефон все свои носы повтыкали. Не слышат ничего. А! да у них наушники. Конечно, теперь они своих деток и не слышат. А мне все слышно, я не глухой. Чего орете, как резанные, - крикнул он громко. Но дети, посмотрев на него, продолжали бегать и кричать.- эх! Ремня бы им хорошего, для воспитания. А особенно их мамашам. Чтоб не повадно было скамейки греть одним местом. Люди, люди…
Не найдя слушателей среди детей он обратил свое внимание на собачников.
- Что вы тут ходите со своими псинами, гадите только, за собой не убираете. Вот и намордников нет ни у кого. Что за безобразие. Расплодили собак, спасу нет, пройти по парку спокойно не дадут. А еды сколько им надо. Кормить и кормить. Это же сколько денег. Тут пенсии явно не хватит. Корм сейчас новомодный придумали, мясо и вкусы разные. Лучше бы о людях подумали, колбасу возьмешь, и есть то ее не хочется. Что они только пихают в нее. Бумага она и есть бумага. А есть - то как хочется.- Он снова ощутил голодные позывы своих внутренностей, пошарил рукой в кармане и нашел пятьдесят рублей мелочью.
Пересчитав еще раз монетки, он направился к магазину. Побродив среди прилавков, заставленных разной снедью, он остановился у шкафа с молочной продукцией. Взял пакет с молоком, и, посмотрев на цену, стал снова бурчать.
- Господи, это же сколько оно стоит. Чтоб вам всем перевернуться. Как дорого. Теперь на хлеб не хватит. Вот черти. Цены все подымают и подымают, вот хот раз бы опустили. Нет! - он остановился, сделал жест рукой, притопнул со злостью ногой и пошел к кассе.
Представ перед кассиром, старик осторожно положил заветный пакет молока на ленту и долго жаловался женщине о высоких ценах на продукты. Кассир, молча слушала старика и в полемику не вступала. Обидевшись на то, что не поддержали его выступление, старик со словами: «А, все вы такие» - вышел из магазина.
Он постоял на крыльце, всматриваясь в чистое, голубое небо, словно ища там невидимого собеседника, и бурча, что- то себе под нос, медленно побрел домой.
Во дворе дома, он пристроился на скамеечку, увидел подростков и снова завел свой монотонный монолог:
- И где только эта молодежь наряды себе берет. Господи прости, тьфу! Ну ведь смотреть тошно. Юбки короткие, брюки рваные, кофты, стыдно сказать, еле все прикрывают. Срамота. А прически! Да! Раньше женщины были другие… Стесняющиеся. Глаза в пол прятали, на щеках румянец пылал, а теперь, не тот коленкор, не тот!- размышлял он, глядя на группу ребят, весело общающихся на волейбольной площадке.
К нему подошел мальчик лет пяти и присев рядом на скамью, стал упорно смотреть на молоко. Старик сначала не заметил малыша, а потом увидел его взгляд и обратился к нему:
- что смотришь, мальчуган? Делать нечего? Лет то тебе сколько?
-Пять.- Ответил малыш.
- А что один? Поди ка мать твоя в наушниках музыку слушает, а ты и бродишь по двору без присмотра.
- Нет. Мама моя с сестренкой сидит, пить она сильно хочет.
- так пусть мать то и напоит.
- Да у нее молоко пропало, накормить нечем Аленку.
- какую еще Аленку?
- Да сестричку мою.
- А что же вы домой не идете?
- Нет у нас больше дома. Папка нас выгнал.
- Как это он вас выгнал? Совсем?
- Совсем!
- Вот же, папаша! Язви его за ногу. Каков, подлец. Как это можно собственное дитя из дома выгнать. Урод! Разве мужик такое допустит? Нет! Это не мужик! - и Егор Павлович снова углубился в свои нравоучения, поглаживая рукой щемящее сердце. Он еще долго рассуждал бы на темы мужского предательства, но настойчивое подергивание за рукав отвлекло старика от его колких высказываний.
- Деда! А можно Аленке молока вашего дать?
Старик посмотрел на молоко, пощупал свой бурлящий и тоскующий по пище живот, проглотил слюну и протянул пакет мальчику. Тот быстро схватил молоко и побежал через клумбу. Там, на детских качелях, сидела женщина, и прижав к груди свернутый комочек, медленно качалась, чуть слышно подпевая в такт своим движениям.
- Стой! – закричал ему вслед Егор Павлович. Он подскочил со скамьи и неожиданно быстро пересек клумбу. Женщина испугалась. Но старик подошел к ней и предложил пойти с ним в квартиру, чтобы вскипятить молоко.
Все вместе они вошли в подъезд.
В квартире старика было тепло и уютно. Старый, накрытый покрывалом диван, стал постелькой для маленькой девочки, которая спала, трепетно чмокая розовыми губками. Мать быстро вскипятила молоко и сварила деду и сыну кашу. Кипел чайник. Дед с умилением смотрел на эту худенькую женщину, которая неожиданным образом ворвалась в его монотонную, скучную, одинокую жизнь и внесла движение в старые стены его квартиры. За столом было приятно сидеть в компании весело жующего Пашки, с аппетитом уплетающего кашу, и повеселевшей Риты, он уже забыл, что такое сидеть с людьми. Смотреть в их счастливые глаза, а самое главное быть нужным. Сердце его ликовало.
- Спасибо вам, дедушка!- сказала Рита. – Мы пойдем.
- Куда же вы пойдете?- старик страдальчески смотрел на новых знакомых. - Оставайтесь, а? мне так хорошо с вами. И Пашка, вон: уже хозяйничает в комнате. Живите! – с мольбой в глазах говорил дед.
Рита была приятно удивлена и не сопротивлялась долго. Куда ей идти? Жизнь подарила неоценимый подарок: настоящего деда. Разве можно от него отказаться!
Шли дни и старик расцвел. Он совершенно забыл про свое брюзжание, всегда торопился, дел и забот у него было теперь много. Он ходил с улыбкой на лице и заряжал всех вокруг оптимизмом и неуемной энергией.
- Здравствуйте, красавицы! Какое прекрасное утро! - говорил он удивленным соседкам при встрече, оставляя их в недоумении с открытыми ртами. Они не узнавали старого зануду. Он был чисто выбрит и галантен. Женщины долго обсуждали о переменах в жизни своего соседа, но с тех самых пор, стали выходить на скамеечку надушившись и более нарядными. Он сходил в банк, снял немного скопленных денег, купил коляску для малышки и другие нужные вещи, хлопотал по хозяйству, смотрел за детьми и с большим удовольствием гулял с Аленкой и Пашкой в парке, даже кормил с ними уток и лебедей на пруду хлебом. Лицо его светилось от счастья, казалось глубокие морщины стали разглаживаться, а спина стала гораздо ровнее. Рита привела квартиру в должный порядок, устроилась на работу, и теперь счастливое семейство, каждый вечер, собираясь за круглым столом на кухне, вспоминало пакет молока, который Пашка вытянул из рук деда для своей любимой сестры.