Павел часто ходил к могиле Михаила Озерова. Поставил там лавочку, маленький столик. Клал руки на столик, на них голову. Бывало, что и засыпал там.
Хорошее там было место, спокойное. Павел думал о том, что на кладбище бояться некого. Мысленно разговаривал там с родителями, с Яковом.
"Лютый февраль" 41 / 40 / 1
С тяжелым сердцем думал о том, что Ида уже не вызывает трепета в сердце. Разговаривали мало. Жена замкнулась в себе. Дети всё чаще пропадали у Оли. Однажды Оля даже предложила отцу, чтобы тот отдал ей Машу.
— Она вам не нужна. У меня ей будет лучше. Мама Ида не любит девочку, а я люблю.
Павел согласился. Собрал Машины вещи, отнёс их к Оле домой.
— Ты чего это на кладбище переселился? — спросил как-то сосед у Павла. — Неужто собрания проводишь там? Читывал я в газете, что антигосударственные ячейки стали на кладбищах собираться. Ты случаем не из тех?
— Тьфу на вас, — воскликнул Павел. — Из каких тех? Там кроме меня кого-то видно?
— А чёрт вас знает… Может ты мёртвых из земли поднимаешь?!
Павел махнул рукой и ушёл.
Стали ходить сплетни.
— А Пашка-то на кладбище ночью приходит и с мертвецами говорит. Видела я как недавно ушедшая баба Фрося держала его за руку. Что-то шептала на ухо. Видать из загробного мира Павлу сведения важные передают. Как бы не быть беде.
Как-то ночью пришла немолодая немка. Павел знал её ещё с момента переезда из города. У неё 40 дней назад умер муж.
Она бросилась к ногам Павла и рыдая умоляла связаться с её мужем. Просила узнать у него, куда тот накопления все подевал.
— Я всё проверила. Нет денег. Нет нигде! А мне как жить? Поле выгорело, продать нечего. Себя если только…
Павел был зол. Отправил плачущую немку домой. На кладбище ходить перестал.
После работы стал выглядывать в окна. Всё ждал, что приедет Василиса или Яков. Но их не было.
***
Василиса как могла скрывала свою беременность. Носила свободные одежды. В больнице над ней подшучивали:
— Тебе что, холодца принесли опять? Раскормят тебя пациенты, в дверь не пройдёшь.
Василиса в ответ смеялась, говорила:
— Так пора уже и в спячку, вот и накапливаю жирок…
Якову было скучно. Он по-прежнему прятался в квартире. Редко спускался вниз и разговаривал с Генрихом.
Немец подкармливал его блинами с кленовым сиропом, маленькими оладушками. И всё говорил о том, что когда ему удастся вернуться в Германию, откроет там кондитерскую и будет всех кормить бесплатно.
— И вас с Василисой буду ждать, Яков Семёнович. Вы только Ваську не обижайте.
Василиса родила сына апрельской ночью 1933 года, ребёнка оставила с Яковом, а утром пошла на работу. Там написала заявление на отдых по здоровью. Подписали, но смотрели на неё с подозрением.
— Как-то плоховато у тебя лицо выглядит, — встревоженно сказал главный врач. — Ты бы себя поберегла.
Василиса поблагодарила и ушла домой.
Дома взяла ребёнка, вышла с ним на улицу, прошла два квартала. Дождалась, пока на улице никого не будет. Положила малыша под балкон старого дома.
И стала кричать:
— Ой, что же делается-то? Дитя на улице бросили! Ой, что делается!
Взяла ребёнка, прижала к себе.
Милиционер подоспел на крик быстро.
— Это ж какая курва успела подбросить? Только что тут был, никто мимо не проходил.
— Много ли времени нужно для плохого поступка, — пробормотала Василиса. — Я его возьму к себе, осмотрю. Я врач.
Милиционер записал адрес Василисы и обещал найти мать ребёнка.
Василиса была рада, что всё получилось. Ведь она не могла выдать себя. Для всех она жила в одиночестве. А тут беременность.
Теперь нужно было как-то обезопаситься от прихода милиции, чтобы никто случайно не заметил Якова.
С этим помог Генрих.
Он под прикрытием ночи отвёл Якова к своему знакомому немцу.
Василиса стала ходить туда, якобы на процедуры кровопускания.
Стала работать меньше.
Якобы найденного малыша назвала Петром в честь своего отца.
О том, что молодая фельдшер взяла на воспитание грудничка, писали в газете, мотивируя жителей обратить внимание на переполненные детские дома.
Идея уехать из города пришла к Якову неожиданно.
— Вася, — говорил он. — Сейчас спокойно. Можно и уехать. Только вот документы бы найти. Вместе нам надобно жить, а не прятаться мне в чужом доме, а тебе рядом с пепелищем.
С документами помог Генрих.
Прощались с Генрихом долго. Немец всё причитал:
— На кого вы меня оставляете? На кого покидаете?
Продавец две недели назад похоронил жену. И стал совсем одинок.
Василиса обещала написать письмо, как только устроятся на новом месте.
Ехали на поезде двое суток.
Маленькому Пете было уже полгода, когда в только отстроенном посёлке в двухквартирном доме Василисе выделили жильё.
Она должна была работать в местной больнице.
Её супруга — Якова Семёновича Ольшанского — (Генрих Майер в документах Якова изменил только фамилию, записал Василисину) через неделю отправили на обучение кузнечному делу.
Получив новые документы Яков воспрял духом.
Он в скором времени написал Павлу письмо.
Теперь было не страшно выходить на улицу. Василиса словно вдохнула в Якова новую жизнь, дала ему свободу. Она по-прежнему была его революцией.
Пламенем ярким вспыхнет вдруг
Всё что сокрыто ранее.
Ты, Василиса, мой лучший друг,
Вместе навеки — знаю я!
Руку пожать по-мужски готов,
Плечи подставлю! Оба!
Ты от тяжёлых спасла оков,
С именем «Яков» снова!
Всё как отец завещал и дед:
Имя ношу я гордо!
Вместе с тобой мы живём без бед,
В новой стране. Бесспорно
Мы победили богатый класс!
Равенство всем и братство.
Наша любовь исцелила нас,
Наша любовь — богатство!
Василиса с удовольствием читала стихи Якова.
— Это меня Пашка научил… — Яков смущался, когда читал свою поэзию жене.
Но она всегда слушала внимательно.
За стеной двухквартирного дома жила миловидная женщина Алевтина Николаевна.
Она вечерами иногда играла на скрипке. Однажды она встретила Якова на улице и попросила его написать романс.
— Вы не стыдитесь, прошу вас, Яков Семёнович. Я слышала, как пламенно вы читаете свои стихи, но перемешиваете любовь к стране с любовью к женщине. От этого возникают неприятные чувства.
Поверьте, мне, как женщине, хочется чего-то более изысканного, личного. Напишите от всего сердца. Отбросьте всё, что вас беспокоит. Песня о любви должна литься как ручеёк… А я спою вашу песню. Согласны?
Несколько ночей Яков сидел над песней.
Была испорчена толстая кипа листов. Всё это было омрачено ещё и тем, что за каждый лист нужно было отчитываться Василисе. Они были выданы ей исключительно в рабочих целях.
Тогда Яков впервые обиделся на Василису и бормотал под нос:
— Пожалела для меня…
— Яша, как ты можешь? У меня все эти листы затребуют! Я что, принесу им книгу стихов?
Якова передёрнуло от слов жены.
— Ни строчки больше не прочту тебе, никогда! Слышишь? Ни-ког-да!
Василиса испугалась крика Якова, сразу стала говорить жалобно:
— Яша, прости меня, любимый… Я не хотела тебя обидеть!
— Не хотела она… — Яков вышел из дома.
Два дня ночевал на работе. Потом пришёл как ни в чём не бывало. Но у Василисы внутри разгорелась обида, пылала пламенем, обжигала.
Яков лез к ней с нежностями.
— Ну ты чего? Из-за каких-то бумажек дуешься? Смотри не лопни, — посмеивался он.
Лопаться Василиса не собиралась. Ей очень не понравился тон, которым Яков с ней тогда разговаривал.
Стала замечать его поседевшие виски, его морщинистую, полопавшуюся кожу на руках. Иногда было противно от его касаний.
Василиса плакала на работе и не знала, как ей жить дальше.
Романс Яков всё-таки написал. Отнёс его соседке. Та прочитала и заплакала.
Продолжение тут