Проснувшись среди ночи, старый лесоруб со скрипом натянул на сухие ноги тяжелые сапоги, взял топор и вышел во двор. Позади дома у дровни на земле беспорядочно навалены были серые доски, пережившие уже самого лесоруба на много-много лет. Вид они имели печальный, но ещё были крепки, поэтому старик, не задумываясь, использовал их в дело. Неподалёку стоял кустарно сколоченный ящик со столярным инструментом, рядом с ним — небольшая стеклянная банка, наполовину наполненная замасленными гвоздями. В центре двора, ссохшийся и истрескавшийся от постоянной смены дождей и палящего солнца, увязнув двумя ножками в мягкую землю, располагался старый деревянный стол. Подойдя к нему, лесоруб ладонью пригладил вставший дыбом древесный ворс, и на мгновение взгляд его застыл на столешнице. Всё это в туманно-сером сумраке было блекло освещено жёлтым лунным светом.
— Вот и пора, родная, пора прощаться, — негромко произнёс он печальным голосом, в котором слышалось, и смирение, и грусть, и одиночество.
В спокойствии ночи зазвучал стук топора. Как гром во время грозы, он взрывал тишину, хранившуюся под звёздным куполом, и отдавался эхом куда-то вглубь леса, стоявшего громадой совсем недалеко от дома лесоруба. На смену топору пришло заунывное жужжание и треск пилы, беспощадно разрывающей древесную плоть своими тупыми ржавыми зубами. Периодически она перебивалась нетерпеливой дробью молотка по металлическим шляпкам гвоздей. Редкие гвозди вдруг издавали резкий пронзающий звон, встречаясь с тупым бойком, и ранили слух, отдавшегося работе старика. Потом снова звучала пила и стук досок друг о друга, прерывистое, тяжёлое дыхание лесоруба, его шагов по двору, лязг гвоздей в банке. И лишь изредка эта многозвучная какофония прерывалась спокойным дыханием природы: шумом листвы, настойчивой трелью сверчка в высокой траве и детским лепетом летучих мышей, давно поселившихся под коньком крыши старого дома, где в любую погоду, в любое время года для них берегла себя тень.
Когда рука старика срывалась, и боёк молотка с силой впивался в старую древесину, которая тут же страшно трещала и сыпалась, летучие мыши тревожно срывались с места и начинали кружить над лесорубом, пока он исправлял свою ошибку. Их кожаные крылья, как расправленные в бушующем море паруса, громко сталкивались с воздухом и держали их маленькие тельца в лунном свете, пока работа вновь не возобновлялась в прерванном ритме.
И, наконец, вернулась тишина. Работа была сделана. Старик отступил назад и оглядел своё творение — невысокий длинный ящик с крышкой.
— Вот и пришло… пришло время прощаться, родная, — тихо произнёс он, поднял с земли топор и зашагал домой, где, оглушённая лихорадкой, запрокинув голову назад, стонала и корчилась в постели его жена. Сухими пальцами он сжал рукоять топора. Раздался шорох, хлопки кожаных крыльев в ночном воздухе, лепет летающих грызунов, глухой удар. Под пение летучих мышей затих последний стон.
— Прощай, родная…
18 сентября 2022, 1:56 © Зина Рублевская