Каменные хижины и бурые спины яков сгрудились на южном склоне, там, где ещё зеленела щетина жёсткой травы. Крохотный мир, в котором родился и вырос Цзедын умещался в ущелье. Мир суровый, где человеку приходилось выживать на пределе своих возможностей. С юга пологий склон, поросший лесом. Что там за тем лесом – Цзедын не знал. В раннем детстве думал, что лес тот бесконечен, потом ламы объяснили, что лес заканчивается, а мир - нет. Мир так велик, что и представить себе простой мирянин не сможет, как бы не старался.
На западном склоне шумит поток: холодный и прозрачный. Такой быстрый, что не замерзает, даже в самую лютую зиму. С востока через перевал шла дорога – единственная связь с миром. Пару раз в год по дороге приезжали на грузовике китайские торговцы. Привозили обитателям ущелья инструменты и продукты, а ещё новости, которые Цзедын совсем плохо понимал. Зимой бураны заваливали дорогу снегом и четыре месяца ни одна живая душа не могла бы добраться до селения Джойсу. Разве только вертолётом.
С севера мир Цзедына стерегла Священная гора. Она вершилась ледником. А между ущельем и ледником на небольшом плато словно птичьи гнёзда, примостились жилища монахов. Никто не смел собирать ни хворост, ни целебные травы на Священной горе. Отсюда начинался путь к небу. Именно к небу и направлялась теперь маленькая процессия, Тело отца несли на бамбуковых шестах крепкие руки монахов. Цзедын шёл позади всех. Он тихонько тянул благочестивое: «Ом мани падме хум» (Будь благословен рождённый из лотоса» и с опаской посматривал на Ламу, чьё лицо казалось слишком суровым. Ламу уже не тревожили простые человеческие желания и слабости. Его тело не боялось ветра и холодов, ум его не ведал метаний и страстей и он, Лама уж точно не желал женского тела. В отличии от Цзедына, который тайно подсматривал за старшей дочерью соседа пятнадцатилетней Лхаце.
Он знал: через пару лет Лхаце станет женой мужчины из соседнего ущелья. А вот ему женитьба не светит, несмотря на то, что он, Цзэдын – старший сын. Вот если бы его семья была хоть немного богаче, тогда – да.
А так… и было то у них всего ничего – шесть яков да крохотное поле, которое каждую весну засыпали камни и приходилось долго и надрывно расчищать завал и карябать твёрдую, неподатливую почву, ради скудного урожая ячменя, которого и хватало-то месяца на четыре не больше. Раньше всю самую тяжёлую работу делали отец и два дяди. Потом их дом посетил какой-то злой дух и мужчины один за другим поумирали от непонятной болезни. У всех троих прихватило горло. С неделю валялись в жару и в поту. Не помогли ни целебные травы, собранные матерью, ни ячий жир, которым в Тибете лечили всё от ангины до перелома. И даже молитвы Ламы, за которые мать пожертвовала в монастырь пару сотен юаней, оказались бессильны. Оба дяди, каждого Цзедын называл – Пала, то есть отец, умерли друг за другом с разницей в неделю. А теперь и тело отца монахи готовились предать небу.
Мать Цзедына, по древнему тибетскому обычаю стала женой для троих братьев сразу. Отец был старший и прав у него было больше, но дети всё равно считались общими. "У человека может быть много отцов, но Амала (мать) – всегда одна" – учит старинная тибетская пословица.
Тибет – одно из немногих мест на земле, где существовал групповой брак. Объясняется это прежде всего экономическими причинами. Скудная земля, неблагоприятный для развития хозяйства климат вынуждал патриархальное общество искать такие формы брака, при которых не требуется раздел земельного участка и имущества. Многомужество позволяет оставить всех сыновей под родительским кровом и заплатить калым лишь за одну невестку. Женят обычно старшего сына, а младшие подрастая присоединяются к этому браку. Не возбранялась и связь свёкра с невесткой. Дети считаются общим достоянием семьи. Групповой брак на Тибете мог принимать и оборотную форму: когда у состоятельных родителей несколько дочерей, им сватали общего мужа. Матерью всех внуков в этом случае, считалась старшая дочь. Таким образом достигается главная для родового общества цель – сохранение контроля над имуществом семьи. Традиция многомужества и безбрачия монахов в Тибете издавна создавала избыток неустроенных женщин и обостряла конкуренцию между девушками. С другой стороны, у тибетцев сформировалось лояльное отношение к добрачным связям и незаконнорождённым детям. С середины 20-того века под влиянием новых форм экономики групповой брак уходит в прошлое, обычай сохраняется только в самых дальних селениях.
Потеря всех кормильцев разом – редкий случай, но и от редкого несчастья никто не застрахован. Цзедын знал, что с сегодняшнего дня, он – глава Рода. Мать и две сестрёнки: старшая – Чэнго и младшая - Чунгмо смотрели на него, как раньше на отца. Детство закончилось – впереди его ждали трудные годы борьбы за существование. Быть может, ему стоит пойти в монахи, как советует мать, и научиться читать Кангюр?
Кангюр - свод священных текстов тибетского буддизма.
Раньше у молодого тибетца из бедной сельской семьи выбор жизненного пути ограничивался двумя стезями: трудный хлеб земледельца или кочевника либо, не менее трудное существование монаха. Но Цзедын мечтал вырваться в город. Если долго идти по дороге рано или поздно придёшь в Лхасу. Все дороги в Тибете ведут в Лхасу! Вся молодёжь стремится в Лхасу. И он, Цзедын не хочет идти дорогой отца и деда. У него будет свой собственный путь.
Тем временем носилки с телом покойного доставили к священному валуну. На гладком и плоском камне нацарапаны изречения Будды. Один из монахов высыпает из мешка сухие листья. Другой поливает их смесью ячей крови и масла. Лама зажигает костёр. Это сигнал для «профессиональных членителей трупов» На дым слетаются огромные грифы. Их мощные клювы раскалывают череп покойного надвое. Мозг - самое вкусное в человеке, жаль, что его так мало! Затем наступает черёд внутренностей и мяса. Вспыхивает на солнце клинок – это монах помогает грифам, рассекая кости. Для вкуса он посыпает их мукой из своего мешка. Через несколько минут на камне остаётся лишь мокрое пятно. Но скоро и влага испарится. Раскинув широкие крылья, сытые грифы взлетают. Лама бьёт в гонг. Цзедын облегчённо вздыхает – небо приняло тело отца. За минувший месяц он видит этот обряд уже в третий раз. Лама говорит, что Смерть есть Рождение. И, стало быть, тело умершего должно быть принесено в дар другим формам жизни.
Такая форма похорон издавна доминирует в Тибете. Рыть могилы в скалистом грунте трудно, а кремация обходилась бы слишком дорого, ведь кроме аргала - сухих лепёшек ячьего навоза иного топлива здесь нет.
Вот и всё. Цзедын поворачивается, чтобы идти домой.
- Стой, - окликает его Лама. Он смотрит как будто сквозь Цзедына.
- За час до заката тебе следует вернуться сюда, к священному камню, - говорит он. Цзедын почтительно склоняет голову. Ламам не принято возражать, как не принято и задавать лишних вопросов.
- Придёшь один! - говорит Лама и лёгким кивком головы отпускает юношу.
Мать встречает Цзедына вспухшими от слёз глазами. Однако, ни единой жалобы вслух. Она уже вскипятила часуйму – кирпичный чай с маслом и солью. И теперь сидит напротив, смотрит, как сын совсем по-мужски, прихлёбывает из деревянной пиалы. Вот пальцы Цзедына собирают пригоршню муки из обжаренного ячменя и отправляют в пиалу. Мать заботливо подливает часуйму. Цзедын замешивает крутое тесто. И с аппетитом ест цзамбу. Невесть сколько веков сырая мука, заваренная часуймой заменяет тибетцам хлеб. Выпекать хлеб в Тибете дорого, по причине дефицита топлива.
- Амала, я думаю нам всем нужно уходить в Лхасу, - тихо произносит Цзедын. Мать смотрит испуганно, но возражать не смеет. Ещё и века не минуло с тех пор, как в Тибете отменили рабство. Из матёрого феодализма, рабства и теократии тибетцы шагнули в двадцать первый век, но преимущества свободы легче провозгласить, чем ими воспользоваться. Мать Цзедына, как и многие полуграмотные селянки всё ещё боится Лам, боится остаться без яков, боится вертолётов.
Цзедын прилёг отдохнуть. Он с головой укрывается одеялом из ячей шерсти. Мать одёргивает расшумевшихся сестрёнок. Цзедын проваливается в тягучее состояние дремоты, его тело вздрагивает в полусне.
Проснувшись, он снова пьёт часуйму. И, не сказав матери, ни слова, отправляется к Священной горе. Он уже не очень-то доверяет Ламам, но всё-таки не решается игнорировать приказ. Юноша поднимается вверх и ветер треплет его чубу.
Чуба – национальная одежда жителей Тибетского нагорья.. Тёплый халат.
Вот и священный камень. От тела отца не осталось и следа на этом свете. Только он, Цзедын – его продолжение одиноко стоит на вершине горы. Внезапно он ощутил незнакомый привкус во рту. Закружилась голова. Цзедын посмотрел на небо – оно было очень ярким в лучах заходящего солнца. Вдруг что-то сверкнуло и исчезло. Цзедын неуклюже завалился прямо на священный камень. «Наверное, я умираю» - со странным равнодушием подумал Цзедын, прежде чем его глаза закрылись.
(Продолжение следует) - здесь!
Иллюстрация - "Житель Тибета" работа китайского художника Ай Сюаня.
Начало истории - тут!
Спасибо за внимание, уважаемый читатель!