Почему эти места будоражат до сих пор - Лесопарковая, Колесо обозрения, Площадь Революции, Горсад, улица Ленина-Спартака, Свобода и Кирова, Володарского и Пушкина, Цвиллинга и Тимирязева.
Алое поле, Парк, Орленок, Мавзолей, Дворец Пионеров. Подписные издания, Учебные пособия, Дом книги, Пингвин, Пельмени и Цыплята.
Понятно - детство, понятно - юность, романтика, любовь и школа. Но ведь соткался ковер - целый, плотный, орнаментальный, куда вплелись Ариэль и Битлы, Трактор и Диксиленд, дворец железнодорожников и студия телевидения, Сугроб и Снежинка, Политех, Коктейль-бар и пивняк на Труда. Лазерная лаборатория, арбитражный суд и лесная тропа от Курчатова до обкомовских дач. Рестораны, музыка, общаги, колхозы, прически и джинсы-клеш, голос Америки и Стэм, все смешалось в доме Облонских - люди и манекены, анатомия и любовь, химия и жизнь.
Рок с джинсами и пакеты с мальборо били марксизм слету, в легкую, с полтыка - не о чем говорить. Или Мастер, Теленок, Сандро из Чегема, Путешествия Шипова. Альтист Данилов, Остров Крым - куда там почвенникам, мистикам или метафизиками.
Ах, карнавал…
Ручные искусства, сапожные будки, зеркальные мастерские, ателье, кулинарии или телеателье, фотография, в конце концов.
И где оно, кто живет за счет ремесла - шьет, лудит, точит, паяет, строчит или выделывает кожи, крутит гончарные круги или двигает суппорт, выпиливает лобзиком или выжигает вилкой - слесарь Гоша так и остался в Москве, в слезах и неверии. Каллиграфия, радиолюбительство, художественная фотография...
Подвал в форме буквы "Г" - центральный проход, а по бокам купе, образованные парой больших радио-монтажных столов, прикрытых аппаратурными стойками - поезд номер тринадцать, плюс левый карман для станков - токарный, фрезерный, сверлильный, мотальный и курилка на входе. Научная фантастика. Печи, осцилоскопы, генераторы, лазеры. Транзисторы, тиристоры и диоды, конденсаторы и сопротивления, платы и индикаторы, кандидаты и доктора, студенты и преподы. Треп, блиц, чай, спирт, напряги и писанина, удачи и неуды, отчеты, командировки, конкуренция - грузины, американцы, немцы, японцы или канадцы, но главное, мечта и победа - большой лазер и хитрая электро-магнито акустика, что берет на тысячу вольт выше солнца. Желтая субмарина.
Дом бабы Поли. Комиссионка. Второй этаж, окна на проспект, балкон, потолки под три пятьдесят, туалет-стакан и кухня с пятачок, зато две залы, один стол чего стоил - древний, резной, скрипучий, тяжеленный, или кладовка с запахом краски из сорок девятого, ниша с диваном, сумеречный коридор с таинственно-вишневым гардеробом – почти черным, закопченным, облезлым по краям, зеркальным, но мощным на весь угол, сверху полукруглым, арочным, на кратких, массивных ножках, с медными застежками, рояльными петлями и кованными ручками-эллипсоидами, два окна во двор с видом на козырек и пожарную лестницу, огромный подъезд, высокий пролет, размашистая лестница с широкими перилами - в детстве катался как с горки, на крепких чугунных стойках, скрепленных кругляками с оленями, внушительными площадками на три квартиры и пустой лифтной шахтой. Соседи с сорок шестого, пятьдесят третьего, а некоторые прямиком тридцать седьмого, внизу шум и суета, полна коробочка - машинки, гомон, переход, толпа и длинный ряд киосков - удивительный мир, где перемешан Париж и Каир…
Карнавал, стартовавший в шестидесятых с нашей кухни ни Тимирязева, выплеснувшийся во двор, потом другой, третий, захвативший обе школы, спортклуб и политехнический, промчавшийся по кафедрам и лабораториям, съездам и конференциям, воплотившийся в перестроечном восторженно-пьяном угаре, преодолевший интеллигентский салон и отъезд на землю обетованную, забросивший в другую профессию, а затем, другую семью, стиль и житейские условия, обернувшийся в новом веке респектабельностью и благополучием, уперся в конце концов в самоизоляцию текста.
Вообще, жизнь превращается в театр, если рядом другие. Взаимодействие, живая, непосредственная коммуникация штука принципиально ролевая, и только наедине, сам себе собой собою говоря, личина уступает место присутствию, поэтому ежедневно держать серьезную, многоопытную аудиторию - писать так, чтобы читали, совсем не просто. У людей жизненного опыта не меньше моего, а может, поболее - всякого, разного, семейного, душевного, эмоционального или профессионального, и что им можно предложить такого сверхнового, архи-интересного или по-настоящему захватывающего - иллюзии, фокусы-покусы, сарказм, сатиру или шуточки в стиле стэндап.
Если ты с нами всю ночь танцевал, снова приедешь на наш Карнавал
Или глумление над властью, истерическую заединость прогрессивного отрицания, сентиментального умиления или ортодоксальное непринятие современности. Кошек, деток, психологию-сейчас, гибнущую экологию или полыхающий климат.
Нет, нет и еще раз нет, и уж совсем нет места профессиональному факту - кодекс не велит.
Получается, саморефлексию. Эволюцию мыслящего субъекта, внутреннее раскрытие того, что некогда было спрятано, забыто или предано забвению - апелляцию к вечности, человеческой душе, бессмертию, достоинству, любви и терпению. И в этом смысле житейские обстоятельства, лишь опоры, вокруг которых движется мысль и речь, иллюстрации или поводы, и в результате не обязательно строгий вывод или набившая оскомину мораль, стопроцентная цитата, строчка, фраза или надежно одобряемый образ, скорее, дымка, сумерки, лирическое рассуждение, реминисценция, аллюзия, предчувствие, вопрос или многозначительная пауза.
Завершенная незавершенность, и целого слова мало - ты и певец, и факир, и актер, шут, звездочет, музыкант и танцор.
В свое время можно было податься в судьи. Предлагали, и на весьма приличном уровне, без вежливой шляпы или ни к чему не обязывающей болтовни. Всерьез предлагали, почти официально.
Первый раз в день похорон отца, второй - спустя пару месяцев, но уже в присутствии фундаментально важных лиц.Отказался тогда и если бы предложили снова, отказался опять.
Конечно, если рассматривать судейство исключительно как способ добывания благ - довольствия, статуса и гарантий, как нечто, что исполняется автоматом, без серьезной вовлеченности - типа мытья посуды, можно было призадуматься покрепче. Посчитать деньги, часы, нагрузки, срок для почетной отставки, поделить пополам лист - слева "за", справа "против", или собрать военный совет в Филях.
Однако отвечал не раздумывая ни секунды, поскольку твердый ответ сам выпрыгивал изнутри - это было не кокетливое "я подумаю", "может быть", " ну, я не знаю, нужно многое взвесить", а твердое, решительное и недвусмысленное нет.
Долгая речь из одного слова, ибо не моя судьба, и точка, а то, что снаружи напоминает судейские повадки - аполлонизм, педантизм и дидактичность, решительность и наличие правового чувства, более того, стремление к свободе, справедливости и балансу, как результирующей двух сил, на душевном уровне, там где звучит нравственная мелодия, где проходят границы между я и не-я, мое или не мое, можно - не можно, быть или не быть, в совокупности таковым не является.
По частям, да. Юридическое ремесло, профессиональная речь, правоосознанность, авторитет и харизма, дидактика и пафос, но, повторюсь, только по отдельности. В собственной самости, онтологии, хотите, экзистенции, судейской фигуры не было и нет. Только отец, поэтому не могу им быть - лишь сыграть, изобразить, притвориться, что противоречит самой сути и существу великой профессии - истовому, принципиальному и органичному служению триединству. Эакону, истине и справедливости.
Защитник, стражник, советник, консультант, партнер, проводник, импровизатор, лицо, способное разыграть этюд, раскрыть стандарт, создать облако вариаций, часть из которых вполне соотносима с истиной, правдой или свободой. Выпады, уклоны и уходы, качание и порхание - не только профессиональные навыки, но и мой органичный способ бытия - маятник, вечно совершающий сложное движение вокруг различных осей и ограничений. Языковых, национальных, императивных.
Защитить, сохранить, найти выход, но ни в коем случае не вершить, тем паче, совершить или завершить чужую судьбу. Конечно можно, более того, ужасно принято самообманываться и будучи наедине с собой продолжать психологию - раскручивать снова и снова позавчерашний диалог, растравлять истерику или топить из картинной позы. Но зачем.
Только истинный голос присутствия превращает закваску в вино, придает форму и очертания чувственно полагаемой сущности, оформляет мысль и бытийное состояние в слово, хотя вслух все равно пойдет от лица-роли, хотите, маски. Согласитесь, слово, как то, что будет произнесено, уже подразумевает декламацию - актерскую подачу и соответствующую роль, и даже в самых обезличенных, протокольных интонациях сидит законоположный костюм.
Получается, когда наружу - маска, праведный гнев, оскорбленная невинность, безумствующий влюбленный, тысяча и одна ночь, более того, в зависимости от слушателя, ситуации или обстановки, меняется контекст, а значит, персонажи, и тогда Коробочка уступает Собакевичу, а сумма сыгранных ролей, добытых из одной маленькой речи, добавляет личности объема. Ибо пока говорил был разным. Дополнительность бытия к речи