Справедливость… Понятно, что у меня было много к ней вопросов. Какая, к черту, справедливость может быть в том, что в двадцать с копейками ты вдруг должен то ли превратиться в инвалида, то ли рано умереть, или, в самом лучшем варианте выжить, но при этом пройти через персональный ад физических и моральных страданий высокого градуса, выпадая из учебы, возможной работы и в перспективе имея трудности адаптации и неизвестные выверты организма?..
Отговорки типа случайности или непостижимой высшей воли меня не устраивали изначально. Они — просто красивый способ расписаться в своей неосведомленности о причинах и заткнуть для себя хоть чем-то дыру несправедливости и неясности, наполненную ужасом и болью. Но я считал, что если в моих мозгах есть вопрос, то будет и ответ. И значит, я могу найти причину и разобраться с вопросами «почему?» и «для чего?».
Времени у меня было только маловато. Все происходившее тогда в моем внутреннем мире напоминало мне вскрытие мозга в авральном режиме — мне очень не хотелось уходить с чувством глубокой обиды на несостоявшуюся и бессмысленную жизнь, но решить важные вопросы бытия за короткий срок представлялось невозможным. И все же некоторые важные вещи, как видите, произошли: попрощаться с распространенной идеей справедливости и обрести хотя бы основу той, которая позже и стала моим «домом» в смысле понимания мироустройства, мне удалось.
Обычная идея справедливости — это лишь набор так и не преодоленных большинством детских установок. Она состоит из нескольких ключевых моментов.
Первый — исходит из совсем уж младенческого периода, когда новорожденный справедливо ожидает, что о нем позаботится мама: накормит, обогреет, успокоит и вообще решит все проблемы. Но дальше при нежелании взрослеть это же отношение переносится на весь мир: о человеке теперь должны заботиться государство, общество, бог, судьба, и, конечно же, с ним ничего плохого не должно случиться! Потому что мир ему должен, как должна была мама в младенчестве.
Второй — исходит из периода детства чуть постарше, когда ребенок уже осознает свою отдельность, в состоянии сравнивать, а поэтому хочет иметь все то, что имеют другие дети и взрослые вокруг. При этом ему пока сложно предложить в обмен на блага других какие-то свои ресурсы — он еще мал. И вынужден довольствоваться тем, что родители могут дать добровольно, а в остальном — преодолевать ограничения. Застрявшие в этих ограничениях смотрят завидущими глазами на все, что есть у других, и всерьез считают, что справедливо было бы все поделить поровну. Не потому, что их волнует справедливость для всех, а потому, что им кажется, что мало дали им лично. Платить при этом, конечно, не хотят, как и любые дети.
Третий — из еще более позднего периода детства, когда ребенок начинает знакомиться с социальными правилами. И тут выясняется, что разных ситуаций много, что надо во всё вникать и везде есть нюансы, а детский ум не справляется и переварить может пока только простое: тут — наши, там — враги, добро побеждает зло, зло всегда наказывается, поступай правильно — и будет тебе счастье, а поступишь нехорошо — наоборот. Список правильных черт и поступков обычно прилагается. Только весь мир почему-то отказывается ходить строем и подчиняться нехитрым правилам…
Было понятно, что вот этой детской справедливости мне в жизни уже не видать как своих ушей. Мир подставил меня со здоровьем, он не позаботился обо мне и к тому же распределил ресурсы в пользу других, которые на моих глазах скакали сайгаками вокруг и продолжали вести нормальную жизнь молодых людей, делая мое чувство ущербности еще более невыносимым.
И даже будучи привит российской культурной привычкой хронического чувства вины, я все же трезвой частью рассудка хорошо понимал, что не успел за свою короткую жизнь вот так накосячить, чтобы это потянуло на подобное «наказание». Идея с воздаяниями и правилами тоже как-то явно не очень работала…
Если посмотреть вокруг, то люди сами же тонули веками в миазмах этой идеи справедливости: кругом умирали те, кто «не заслужил», кого считали невиновным, блага никак поровну не распределялись, несмотря на кучу завиральных идей и совсем не гуманных социальных экспериментов, попытки выработать общие правила о добре и зле превращались в мясорубки локального и глобального масштаба, и мир никак не хотел предоставлять людям здоровую, спокойную и безопасную жизнь просто по факту их рождения. Но большинство упорно держится за эти идеи и до сих пор…
Мне же надо было делать ноги из этой фантазийной реальности, потому что в ней моя жизнь определенно не имела бы никакого смысла и была бы сплошной несправедливостью, на которую можно было бы только сильно обидеться — и сдохнуть назло всему миру))
Я уже который раз благодарю свое первое образование (и, видимо, буду считать это фундаментальным кармическим подарком судьбы) — благодаря изучению философии я к тому моменту имел внятное представление о большинстве известных человечеству концепций на эту тему. И мне оставалось выбрать годную.
Есть в науке такая идея (которую далеко не все разделяют, но мне она близка): верной стоит считать ту гипотезу, в которую укладывается больше всего фактов. И для меня такой идеей оказалась реинкарнация. Она буквально все для меня объясняла — и то, почему отдельная жизнь может быть короткой или длинной, и то, почему у людей может быть такой разный опыт, и то главное, что нужно было обо всем этом понять, — что мы не рождаемся равными.
Да, самое главное прозрение о справедливости выглядело именно так —
МЫ НЕ РАВНЫ. И никогда не будем. Так устроен мир. Мы можем уравнять себя только по принципу ценности жизни (ну, это вполне логично в рамках одного вида — договориться хотя бы не истреблять друг друга, и то, как видите, даже это исполнить крайне сложно). Еще мы можем, конечно, попытаться уравнять себя по признаку общей анатомии и вытекающего из него базового строения психики. Но это все равно что сравнивать звучание ноты ре в большой октаве и в третьей, например. Ре-то оно ре, только все решает диапазон.
В общем-то, я не против общей для всех ценности жизни. Но мы не равны во всем остальном, как ни крути. Мы рождаемся в разных семьях, с разными родителями, с разным уровнем достатка, мы рождаемся в том или другом месте, с той или иной внешностью, с заложенными уже талантами, способностями и их градусом, особенностями психики, нюансами здоровья, разной наследственностью… И никогда нам не стать одинаковыми, даже если вообразить себе абсолютно равные возможности.
Мы не равны изначально. Что-то, что есть у меня, возможно, будет недоступно другому никогда. И наоборот. При обилии свободного выбора все же есть немало вещей, которые мы уже никогда не сможем выбрать заново или серьезно изменить за жизнь.
Но этот ракурс позволял оценить уникальность и важность именно этого собственного опыта, потому что в свете идеи о жизни, тянущейся на множество воплощений, каждый опыт действительно имел смысл и переставал казаться какой-то глупой шуткой или издевательством мира…
Я могу долго и много писать о том, сколько мне дало прикосновение к этой идее, даже пока оно было умозрительным, но текст и так длинный, скажу только то, что эта идея пережила впоследствии все мои остальные духовные поиски — она больше никогда не подвергалась сомнению, а жизнь как-то сама по себе подбрасывала все новые подтверждения той реальности, которую я всерьез считал единственной хоть что-то объясняющей. А потом пришел и опыт воспоминаний о прошлых жизнях, стала приоткрываться логика этого опыта…
Но то, что я тогда осмыслил как безусловно ценное, — принятие принципиального неравенства. Именно это позволяло бы оторваться от детской идеи о том, что все должны дать бесплатно, поровну и по понятным правилам, которые к тому же некто заставил бы исполнять всех вокруг.
И, с другой стороны, было очень болезненно прощаться с этой идеей и принимать не только то, что мне от судьбы досталось с лихвой, но и то, в чем меня эта судьба безусловно ограничила…
Также не просто было принять то, что добро и зло — все-таки относительные категории, которые можно рассматривать лишь как тенденции развития, как противоположности, которые вертят этот мир, создавая в нем напряжение и конфликт, но никак не получится найти «абсолютное добро», или «мир, полный любви», или что-то еще в таком духе. Всё, лишенное противоположного заряда, мертво, потому что не двигается. А живое, движущееся — оно всегда содержит обе категории.
Я тогда сплясал на этих обломках с особым цинизмом, после того как пронеслась первая волна протеста — привет из детства, которому, несмотря на мое уже имевшееся знание и понимание, хотелось рыдать и сдохнуть от несправедливости. Но это быстро прошло, потому что передо мной открывалась другая свобода — свобода не ждать ни от кого больше никакой милости. Не ждать, что кто-то что-то должен. Не зависеть. Не верить в иллюзии. Стать действительно творцом своей жизни — единственным ее хозяином и распорядителем. Не бояться никаких больше наказаний ни от кого, а лишь изучать, понимать законы движения мира и находить пути получить нужное лично мне.
Читайте полный цикл «Целительная смерть»:
Тема смерти в моей жизни: как все начиналось Что такое смерть как ресурс? О том, как я познакомился со своей основной движущей силой О проживании физической боли и о ее значении О выборе между утратами и об их проживании О пересмотре идеи справедливости и о том, есть ли она вообще Смерть как инициация или инициация как смерть?… Выход из тела: камертон интегрального состояния О примирении с одиночеством О восприятии смерти других людей О страхе собственной смерти
Автор: Антон Несвитский