В бортах «Юнкерса» имелся ряд квадратных окошек-иллюминаторов, оставшихся от его гражданского прошлого. До ближнего к хвосту можно было кое-как добраться, ящики перекрывали его не полностью – и когда самолёт лёг на крыло в развороте, я прилип к иллюминатору – как раз в тот момент, когда машина, закончила вираж над центром Харькова – площадью Дзержинского, которую жовто-блакитные потомки однажды переименуют в площадь Свободы. Приметного памятника Ильичу, вокруг которого разгорелось в 2014-м столько страстей, конечно, ещё не было, однако неповторимый архитектурный облик площади уже начинал формироваться. Так, высилось на положенном месте грандиозное здание Госпрома, один из первых советских небоскрёбов достроенный в прошлом году в стиле советского конструктивизма. Дом Кооперации, которому предстояло стать северным корпусом Харьковского университета, ещё стоял в лесах, и сверху были видны цепочки подвод и грузовички со штабелями кирпича и досками, снующими вокруг стройки, словно муравьи.
Сзади меня дёрнули за рукав, не слишком сильно, но настойчиво. Я обернулся – Марк стоял передо мной и глаза его пылали праведным гневом пополам с недоумением.
- Может, объяснишь, что это всё значит? Договорились же – после обеда отправимся на вокзал, возьмём билеты…
- Планы изменились, студент! – Я пошёл, сгибаясь в три погибели, в хвост и улёгся на чехлы. Да ты ложись, в ногах правды нет. В масле только не изгваздайся, выбери местечко почище.
Он послушно опустился на корточки. Самолёт в этот момент тряхануло в какой-то воздушной яме, и Марк чувствительно приложился затылком о шпангоут.
- Ох, чтоб его… так ты собираешься отвечать? За каким… тебе понадобился этот аэроплан? Доехали бы, как решили, на поезде, чем плохо?
- Да ничем таким особенно… - я повозился, устраиваясь поудобнее. – Просто так гораздо быстрее, и меньше возможностей попасться. Самолёты транспортное ГПУ пока не патрулирует, да и пересадка в Белгороде не нужна, а это, как ни крути, лишний шанс спалиться.
- Лишний шанс?.. – мой спутник задохнулся от возмущения. – Да нас на разгрузке сцапают, как миленьких, и никуда мы отсюда не денемся! А потом – знаешь, что будет?
- Ну и что де будет? – я ухмыльнулся. – Расскажем, всё, как есть6 что мы что мы воспитанники коммуны имени Ягоды, что грузили в самолёт ящики – и вот, решили немножечко прокатиться. Ну обзовут хулиганами, ну дадут по шее, ну доставят в ближайшее отделение для отправки в Москву. Так это ещё когда будет – не на самолёте же нас повезут? Отправят под присмотром дяденьки милиционера на железнодорожный вокзал, а мы по дороге от него и сбежим!
- Да как ты сбежишь…
- Ногами. Не в воронке же нас повезут, не того полёта птицы. А там – ищи-свищи нас в столице!
А документы, свидетельства о рождении? Их же наверняка отберут, как мы потом?
…Нет, ну точно, как ребёнок…
- А ты что, собрался их предъявлять? Много ты видел школьников, которые носят при себе метрики? Очень понятная для взрослых ситуация: романтически настроенные пацаны решились воспользоваться выпавшей возможностью и прокатиться на «всамделишнем», да ещё и военном самолёте!
- Так ведь нам и так предлагали…
- А им почём знать? И вообще, что сделано, то сделано, назад уже не переиграешь. Давай лучше пошарим тут – может, найдётся какой лючок, через который можно выбраться наружу? Очень бы кстати пришлось.
Я немало почитал в своё время о мытарствах пассажиров первых коммерческих авиарейсов - но как выяснилось, даже близко себе не представлял, что ждёт нас на самом деле. В некотором роде это можно было сравнить, пожалуй, с полётом на древнем МИ-4 над сибирской тайгой - выматывающая тряска в сочетании с бензиновой и масляной вонью, свист лопастей, тарахтенье двигателя над головой… Сначала Марк, а потом и я сам расстались с содержимым желудков - за неимением гигиенических пакетов, оно было извергнуто прямо на пол. По фюзеляжу гуляли лютые сквозняки – до таких излишеств, как герметичные салоны здешний авиапром ещё не додумался, а потому ледяным ветром тянуло из каждой щели. Впрочем, пытался я утешать себя, нам ещё грех жаловаться - пилоты управляют этим пепелацем, сидя в открытой кабине. Правда, у них имеются тёплые, на меху, кожаные куртки, такие же штаны и высокие меховые унты…
И без разницы, что «Юнкерс» не поднимается выше двух с половиной тысяч метров, нам с лихвой хватили и этого, чтобы закоченеть до полной невменяемости. Пришлось, в самом деле закутываться в моторные чехлы. К счастью, под свёрнутыми, брезентовыми, нашлись и другие, из простёганного войлока, употребляемые в холода – в них-то мы и закутались по самые брови. Говорить не хотелось, да и возможностей к тому особых не было – чтобы перекричать слитный грохот трёх родных немецких движков «Junkers L-5» пришлось бы надрывать глотки, а это на такой холодрыге не есть хорошо…
Борт наш шёл по маршруту «Харьков-Орёл-Москва», так что через два примерно часа мы сделали промежуточную посадку. А вы что хотели? Крейсерская скорость у этого аппарата не сильно превышает полутора сотен вёрст в час, и случись встречный ветер – полёт мог бы длиться и дольше. Но – обошлось; «Юнкерс» коснулся полосы, прокатился по грунтовой, судя по неизменным кочкам, рулёжке и замер. Замерли и мы. Как ни хотелось встать и размять ноги, риск был слишком велик – особенно, когда бортмеханик полез проверять тросы, удерживающие ящики с авиастартерами». Выручило то, что в узкие щели между штабелями и обшивкой с трудом протискивался даже субтильный Марк – куда там широкоплечему, рослому авиатору! Он покопался снаружи, подёргал крепежные верёвки и проволоки, и, наконец, свалил; мы же до самого взлёта так и пролежали под чехлами, затаившись как мышь под веником, прислушиваясь к доносящимся снаружи разговорам и тарахтенью мотора машины-бензозаправщика. Потом всё повторилось – лязг захлопывающегося люка, слитный рёв моторов, тряска при разбеге – и мы с нова в воздухе!
Уж не знаю почему, но от Орла пилоты решили лететь на бреющем – может, чтобы не возиться с не слишком совершенными навигационными приборами и картами, они предпочли прицепиться к железной дороге? В самолёте стало заметно теплее; мы осмелели, выбрались из-под чехлов и, добравшись до крайнего окошка по очереди любовались проносящимися внизу, на расстоянии вытянутой руки, просёлками, телеграфные столбами, деревенскими избами, колодцами-журавлями – и, конечно, бесконечной сдвоенной ниткой рельсов. Тень самолёта с распластанными крыльями и высоким килем прыгала по ним, ломалась, перескакивая заборы и огороды, вспрыгивала на деревья и стремительно стлалась по полям, где уже вовсю колосилась озимая пшеница…. или рожь? Хрен её разберёт, тем более отсюда, с высоты…
Раз или два навстречу нам попадался железнодорожный состав, а один раз мы сами его обогнали. «Юнкерс» всякий раз делал горку и уходил в сторону, чтобы не угодить в клубы чёрного дыма, валящего из паровозной трубы.
Но всё когда-нибудь заканчивается – закончился и этот полёт. На подходах к Москве самолёт набрал высоту и мы получили возможность полюбоваться на изгибы Москвы-реки, пряничные стены Кремля, высящиеся над берегом, на улицы, разбегающиеся от Манежной Площади и кудрявящиеся на всём протяжении Бульварного кольца деревья. Потом машина заложила ещё один вираж – и внизу распахнулось огромное Ходынское поле с маленькой, словно сложенной из детских кубиков, башенкой аэровокзала и светлыми крестиками аэропланов, выстроившихся в ряд по кромке лётного поля. Ещё один вираж, заход на глиссаду – рёв двигателей упал сразу на два тона, «Юнкерс задрал нос, толчок, тряска, недолгая пробежка, остановка, моторы один за другим замолкают, и уши, напрочь отвыкшие за эти пять часов от тишины, оказываются словно заткнутыми ватными берушами.
…Да мы уже в Москве!..
- Всё, пора! – я повернулся к Марку. Его физиономия, бледная, с чёрными провалами еврейских глаз, словно светилась в полумраке хвостовой части фюзеляжа. – Сейчас, кк говорили, при старом режиме – либо грудь к крестах, либо голова в кустах!
И добавил, увидев, как кожа его сделалась уж вовсе бумажно-белой:
- Да не дрейфь ты! Говорю же: в худшем случае, отправят в ближайший детприёмник, а там мы ещё покувыркаемся. Если по дороге ноги не сде…
Окончание фразы заглушили гулкие шаги и скрежет металла – бортмеханик распахнул изнутри люк и принялся с помощью аэродромных техников прилаживать дощатый пандус, по которому предполагалось спускать ящики. Рядом тарахтел на холостом ходу «фордовский» тупорылый, с гнутыми крыльями, грузовичок. Столица, аднака… на Горьковском автозаводе такие начнут собирать из машинокомплектов только года через два с половиной, а в этом году только подписаны соглашения между ВСНХ СССР и американской фирмой «Ford Motor Company» о технической помощи по организации и налаживанию массового производства легковых и грузовых автомобилей.
…откуда я знаю всё это в таких подробностях? Проще простого – среди моих многочисленных увлечений имело место и коллекционирование моделек автомобилей в масштабе один к сорока трём – помнится, спровоцированный появлением на отечественном рынке журналов-партворков вроде «Автолегенды СССР». И собирал я не свё1 подряд, а лишь продукцию советского автопрома годов примерно до шестидесятых…
- Быстро, под чехлы! – я чувствительно ткнул Марка в бок. – может, сразу и не заметят, а уж там…
Сразу не заметили. Скорчившись под жёсткими, воняющим бензином и машинным маслом брезентами, мы слышали, как грохотали по полу сапоги аэродромных механиков, как скрежетали выволакиваемые ящики. Потом звуки изменились – снружи долетело фырканье мотора «АМО» и специфические речевые обороты, при помощи которых шофёр объяснял, что больше груза он взять не может. Мотор затарахтел и, судя по звуку, работяга-АМО укатил, оставив возмущённых подобных саботажем авиаторов, дожидаться второго рейса. Их комментарии – все насквозь пригодные лишь для написания на заборах – доносились издали, приглушённые гофрированной обшивкой «Юнкерса».
…Пора? Похоже, другого шанса не будет…
Я выкарабкался из-под брезентов. Оставшиеся ящики вместе с грудой стремянок и аэродромных тележек громоздились возле люка, ожидая своей очереди на погрузку. Я осторожно протиснулся сквозь мешанину гнутых трубок и уголков. Бесполезно – возле люка коротают время за папиросами и беседой двое техников.
Я затравленно огляделся. Долго этот «пересменок» не продлится – вот-вот прикатит новый грузовичок, и первый же техник, сунувшийся в люк, обнаружит нас с Марком –тёпленьких и готовых к употреблению.
Забранный брезентом проём под пулемётную турель в потолке? Нечего и думать – при попытке вылезти на «хребет» самолёта, мы немедленно будем обнаружены и взяты к ногтю.
…Что делать, а?..
Минуты стремительно утекают…
Да вот же – отверстие в полу для выдвигающейся пулемётной башенки! Убрать доски, не произведя при этом ни единого лишнего звука – минутное дело, но дальше надо справиться с проволочными закрутками и листом гофрированного дюраля, так и норовящего при первом же неосторожном движении гулко загрохотать.
Нас выручил пассажирский «Юнкерс» с надписью «Добролёт» на борту, вовремся взявшийся выруливать из стоящего по соседству с нашим пепелацем ангара. Треск ставосьмидесятипятисильного BMW заглушил все остальные звуки, я, сообразив, что нельзя не терять ни минуты, схватил всё ещё торчащие за нервюрой пассатижи. Раскрутить проволочные скрутки оказалось белом нескольких секунд, тем более, что и делать-то это пришлось только с одной стороны. Мы с Марком по очереди протиснулись в открывшуюся щель, скатились на траву и поползли на карачках от самолёта. Техники внимания на нас не обратили; тогда мы вскочили и опрометью бросились прочь, туда, где за рулёжной дорожкой, помеченной полосатыми красно-белыми флажками, паслись привязанные к колышкам козы.
В спину ударил дребезжащий, старческий крик - ,
- А ну, кыш отседова, сорванцы! Я вам покажу, как к ерапланам лазить - насидитесь в мамкином корыте, задницу вымачивая!
…О, благословенная эпоха, заря авиации! Чтобы в более поздние времена на центральном столичном аэродроме паслись козы, а военные самолёты охранял дед Щукарь с берданкой, заряженной солью?..
Тем не менее, мы с Марком наддали, ожидая каждую секунду выстрела в спину. И – не дождались; перепрыгнули с разбега метровую ограду и, сломя голову припустили к сараям, стоящим вдоль кромки Ходынского поля.