Александр Васильевич всё время отсутствия хозяина фермы, отмывался под горячей водой в душевой. Сколько грязи с него сошло одной воде, только, ведомо.
Завернувшись в большое махровое полотенце, которое принёс ему фермер перед отъездом, он сидел на мягком кожаном диване в кабинете, чувствуя небывалую лёгкость во всём теле. Что же ждёт его дальше? Как жизнь его понесёт? Куда вынесет? Одно ясно! Так жить, как он жил столько лет нельзя. Ему вдруг захотелось пить. Выпил бы целое ведро. Этот приступ жажды напугал его. А, что, если, ему захотелось пить не воды? Неужели, он не сможет справиться с тем собой, который много-много лет барахтался в грязи. А, теперь, лучик разума, вдруг блеснувший в его разрушающемся мозге, снова угаснет и уже, возможно, никогда не появится. Он снова познавший, какое великое счастье быть нужным кому-то, должен, должен вернуться к жизни. Его имя, оказывается, ещё помнят люди! Страшный озноб начал трясти весь его измученный, исхудавший организм. Нет! Зелёный змий сильнее? Где же Григорьевич? Может быть, он сможет удержать его. Поможет пересилить страшную жажду. Где его одежда? Бабы унесли стирать. Пусть мокрую — найти и бежать! Бежать, пока не приехал хозяин кабинета!
За окном послышался шум мотора, подъехавшей машины. Сашок раскрыл окно, и уже собрался выскочить из него наружу, дверь распахнулась, в ней стоял нагруженный пакетами фермер Соколовский. Он хмуро посмотрел на Сашка.
— Беги, если хочешь. Твои дружки ждут возле магазина, — грустно произнёс он, тяжело опустившись в кресло. – Вот возьми. Заработал, — он достал из кармана несколько тысячных купюр и положил на край стола.
Сашок бросил взгляд на деньги, сглотнул слюну.
— Григорьевич, пойми, мне очень трудно… Я думал, что смогу, но он проклятый не отпускает…
— А кому легко? Ты думаешь, мне было легко?
— Тебе? – удивлённо произнёс мужчина, плотнее заворачиваясь в полотенце.
— Когда-нибудь я расскажу тебе о своей жизни, но сейчас… Очень уж трудно всё вспоминать, — вздохнув, произнёс молодой мужчина. — Ты, что же, прямо, так хотел удрать? – рассмеялся он. — В этих пакетах есть всё необходимое на первое время. Одевайся, а я приготовлю что-то поесть. Чайник вскипячу. Оказывается, я тоже проголодался.
Мужчина посмотрел на растерянного, трясущегося человека.
— Знаешь, что, пожалуй, так резко бросать нельзя! Умрёшь чего доброго… — достал из сейфа бутылку со светло-коричневой жидкостью, налил половину большого стакана. – Выпей. Но обещай мне, что это последнее в твоей жизни! Завтра рано утром ты придёшь ко мне, и мы с тобой поедем в столицу области.
Александр Васильевич дрожащей рукой взял стакан, жидкость от тряски едва не выплёскивалась на пол. Стуча зубами о стекло, мужчина залпом опорожнил емкость. На его исхудавшем лице, появилась гримаса отвращения.
«Это уже хорошо!», — подумал Соколовский.
— Слушай, перед тем как ты оденешься, давай я тебя подстригу. Я конечно не мастер из парикмахерской, но более опрятный вид тебе придам.
— Стоит ли тебе, Григорьевич, на меня время тратить? – попытался отказаться мужчина.
— Эх, Александр Васильевич! Всё до тебя, чудака, не может дойти, что вцепился я в тебя, теперь, мёртвой хваткой. Не отпущу! Нужен ты мне! Если завтра не придёшь, найду, силой уволоку к специалистам, а в чувства приведу!
— Да, на кой ляд я тебе нужен! – возразил ему Суворин.
— Нужен, Александр Васильевич, нужен! Ох, нужеен! То, что сегодня произошло не первый случай, к сожалению не последний! А тебе самому не противно жить такой жизнью! Я знаю, у тебя была прекрасная семья! Тебя уважало всё село! Да, что село — весь район!
— Про семью, откуда знаешь? – с дрожью в голосе спросил Александр Васильевич.
— Просто знаю,— ответил фермер, ловко орудуя ножницами.
Взглянув в лицо Соколовского, его вдруг осенила мысль, от этого Александр весь сжался.
— Ты…Ты был у них? – в его глазах появился странный блеск.
— Был,— коротко ответил тот.
— Как ты нашёл их? Я пытался в редкие моменты просветления. У меня ничего не получилось. А, ты смог! Но как?
— Понимаешь, это не важно… Важно то, что твоя семья не забыла тебя. Ирина Леонидовна замечательная женщина и девочки не забыли. Они уже совсем взрослые. Красивые…
— Нет! Они не… не простят меня! Расскажи, Григорьевич, о них!
— Ирина Леонидовна работает в магазине, девочки учатся в университете. Правда, заочно. Работают. Расспрашивали о тебе с большим интересом. Я видел, они не с неприязнью это делали, а с любовью. Живут в крошечной комнате в общежитии.
— Как же ты надумал, их разыскать?
— Я решил, во что бы то ни стало тебя вытянуть из этой пропасти. Для этого все средства хороши. Сегодня удачный день! Я использую его, чтобы привести тебя в чувства! – заулыбался фермер, разглядывая преображённого мужчину. – Ну, вот хоть под венец!
— Скажешь тоже, — отозвался Суворин, по его интонации Соколовский понял, что рассказ о семье очень растрогал человека. Он понимал, что жестоко давить на него самым болезненным, но иначе у него может не получиться. – Иди снова в душ, а то весь в волосах, переоденься и пообедаем.
Через несколько минут перед фермером появился совершенно другой человек. Худой, измождённый, но с живым блеском в глазах. Надо только изжить эту пагубную привычку, а там и внешний вид изменится.
— Григорьевич, я по гроб жизни не забуду тебе этого! Служить буду верой и правдой! – в голосе Суворина чувствовалось не раболепство, а искренняя благодарность. – Мне бы только выползти из этого болота. Может быть, они, действительно, простят меня! Как ты думаешь? Это возможно?
— Думаю, обязательно простят! Только, ты выстой! А, насчёт служить… Мне не нужна твоя рабская преданность, нужна отличная работа, как сегодня. Я обещаю тебе платить соответственно. Давай, наконец, поедим и за дело! Ещё много дел на сегодня намечено.
— Григорьевич, ты не отпускай меня от себя сегодня! Очень прошу! Боюсь я! Пожалуйста! Я думал, легко справлюсь… Вот, просто возьму и брошу! Но! Так жмёт! Так жмёт! Сердце боюсь, не выдержит. Может таблетку, какую выпить. Или рассол.
Фермер внимательно посмотрел на Александра.
— Хорошо. Будь рядом, а завтра поедем в город. Я, уже, обо всём договорился.
Он поднялся, снова из сейфа достал бутылку. Суворин посмотрел на него совсем необычным взглядом.
— Убери! Не надо мне больше этого! Всё! Всё! Григорьевич, я справлюсь! Справлюсь! — как заклинание произнёс он, накладывая в тарелку еды дрожащей рукой.
Савелий с великим наслаждением обнимал свою Настеньку. Он понимал, если бы не она его жизнь так и оставалась бы совершенно пустой. Так и метался бы он от одной красотки к другой, пока бы не состарился в одиночестве. Теперь у него будет полноценная, счастливая семья.
— Настенька, ты не замёрзла? Ты дрожишь, — шептал он, целуя её.
Они лежали на разостланном, на траве полотенце.
— Я не замёрзла! – смеялась она, её счастливый голос звучал страстно. — Ты же знаешь, так мой организм реагирует на твою близость. – Что с ним не понимаю! Я люблю тебя, Савушка! Думала, что такой любви не существует, я боюсь потерять рассудок от своей любви! – говорила она, отвечая на его поцелуи.
— Так и будем жить два сумасшедших, —шептал он.
— Савушка, нам нужно вернуться. Натали, наверное, места себе не находит. Поднимайся! – Настя попыталась, подняться, но у неё не получилось оторваться от него даже на самую малость. Он крепко прижимал её к себе.
— Нет, счастье моё! Пока не услышу твоих соловьёв мы отсюда не уйдём! – уже страстно шептал мужчина.
Она поняла, что он не отпустит её пока не насладиться ею сполна, но разве она против этого. Рассмеялась.
— Сейчас соловьи не поют. Это бывает только во второй половине мая, первой половине июня. И поют только особи мужского пола, когда хотят привлечь внимание самки.
— Так значит! А, как я пытался привлечь твоё внимание? Вспомню, смешно и страшно! Я делал всё, чтобы ты возненавидела меня, а не влюбилась…
— Я влюбилась в тебя, как только впервые столкнулась с тобой возле приёмной Аделаиды.
— Вот как! И мы столько времени потратили впустую! И сейчас продолжаем заниматься тем же, — его голос снова перешёл на шёпот, глаза затуманились страстью. – Любимая моя! Жизнь моя! Счастье моё! Я безумно тебя люблю! Если ты разлюбишь меня, я в тот же миг умру…
Она уже не боялась того, что кто-то их может увидеть. Желание быть с ним занимало всё её сознание, её беспокоило только одно: «Почему он не спрашивает о ребёнке?» Может быть потому, что боится напомнить ей о том, что случилось с ними несколько дней тому назад. Боится, снова причинить ей боль. Боится, услышать, что его нет? Милый, он есть! Он будет! Он радуется вместе с нами нашему счастью!..
Они отдыхали от только что полученного наслаждения. Савелий проводил рукой по изгибам фигуры любимой. Шептал её имя пылающими от поцелуев губами.
Вдруг, над ними совсем рядом в густой зелени листвы деревьев, неуверенно щёлкнула высокой нотой какая-то птица. Настя вздрогнула и напряглась. В её поведении Савелий почувствовал волнение, он хотел, что-то сказать, но девушка поспешила ладонью прикрыть ему рот. Через несколько секунд пение птахи уже разливалось во весь голос, заполняя пространство своими неповторимыми трелями.
Мужчина не помнил, слышал ли он когда-либо соловья. Наверное, слышал! Но он просто не придавал этому значения. Поёт себе птица и поёт... Радуется жизни, наверное. Или, просто, она должна петь, если она для этого создана. Но сейчас он вслушивался и понимал, как же чудесно, вот так, обнимая любимую, знать, что он поёт только для них. Соловей старался выводить такие колена, на такой немыслимой высоте, что ему казалось, что сердце сейчас разорвётся от переполнявшего его счастья.
Из глаз Насти потекли слёзы. Она прижалась к груди любимого, пытаясь скрыть своё состояние. Вспомнила сон, в котором тётя Татьяна Зиновьевна говорила ей, что она найдёт своё счастье там, где поют соловьи. Вот оно счастье! Она безмерно счастлива в объятиях Савелия, чувствуя его безграничную любовь.
— Любимая, ты плачешь? Я виноват в этом?
— Что ты, родной мой! Это я от счастья! Я люблю тебя!
Часть 16 ------------------------------------------------------------------- Часть 18
