Первое, что мы увидим, протирая стекло между собой и другим, будет красота. Абсолютно не важно, что это был за человек: матёрый убийца или жуткий праведник, — важно, что я вижу его наконец-то голого, не укутанного в мой же — мною же взлелеянный и любимый — перегной. В дурно пахнущий слой оценок и ожиданий. В кокон пережёванного прошлого, пошлого, постыдно и удобно тёплого. Это неприятно и больно. Этого не хочется. Там ещё придётся обжечься завистью, но иначе красота не открывается. Иначе придётся и дальше любоваться перегноем, так сказать, «в бельмах смотрящего». Кстати, наш старинный друг Данте даёт в Чистилище одну-единственную дорогу из гордыни — через эту самую зависть (лишь после неё расцветёт кактус гнева, но пока рано). Смех в том, что и до гордыни, оказывается, ещё нужно дорасти! И только в ней выход из ада.
А пока Ад. Это как раз наше, привычное. То, чему учит социальная мораль: найди, что приносит тебе удовольствие; научись находить его в малом; старайся слишком не задеть других, для чего обтеши выпирающие углы о закон — и будешь дельным человеком с повадкой на красу ногтей.
Ну, а если мы и после «декамеронной» инструкции всё равно хотим «выйти в свет», как приговаривали египтяне, придётся хорошенько протереть мутное зеркало, — как приговорил Павел. И первое, что мы увидим, будет... зло. Наше зло. Наша «мышца, надежда и опора» в битве против людей, против их неуёмной красоты и свободы. Пожалуй, довольное и честное определение гордыни, насколько мы её знаем.
Вопрос теперь: готовы ли мы войти в эпицентр, в самое око зла, или останемся судить извне. Разумеется, зло не оправдывается ничем, и горе тому, чрез кого оно приходит, так что слова и руки держим при себе, но для выхода к свету придётся войти и в зло, и в горе. Отсюда, из гущи, сможем мы заглянуть за теснину зла и увидеть, что всякое его обнажение взывает к ещё большему — покрывающему — добру. И всегда покрывается сполна. Здесь, на дне колодца, мы словно получаем билет в театр беспримерной милости. С правами актёра, режиссёра, сценариста... кого угодно, но уже не критика. Критик же горделиво смотрит снаружи и — в конце концов, уставший, билет свой «почтительнейше возвращает».
Зло действует на всех мыслимых уровнях. В последние времена оно распоясалось в наших семьях, в компаниях друзей, везде (на сетевых дискуссиях даже не будем ставить пробу). Раздухарилось. Мы намного проще орём друг на друга и оголяем кулаки, охотнее взрываемся и быстрее же бросаемся поднимать брата, чаще и слаще омываем раны водкой примирения. Новый мир образуется сам по себе: уже на другом квантовом уровне. Старая, хорошо выдержанная злость сменяется новым детским изумлением. Открытием любви там, где только что желчь искала смешаться с кровью.
«Если же я смотрю на новое, преображённое рождение со стороны, то как избегну зависти?» — возможно, скажет кто-то когда-нибудь...
Где-то полыхают пожары, где-то моросит надежда, где-то уже ликует радуга новой любви — дочери вечной свободы. Внешние символы сыплются один за другим, как ветхие истуканы. Памятники, традиции, люди... Большие, опустевшие, символьные люди. Рушатся системы. Остаётся голый человек лицом к голому человеку. Что-то такое чувствуется, правда?
Война (и речь здесь не о точках нарыва: лихорадит весь недугующий организм, всю его психосоматику) учит широкому дыханию. Давая вполне понятную санкцию ненависти, она здесь же открывает небо новым подвигам благородства: война имеет дело с человеком. Брань эта не заставляет ждать, она сразу выплёскивает «бульон первородного хаоса» на жаровню всесожжения. Летучее выпарится и исчезнет, имеющее каменную опору — кристаллизуется и воплотится. В этом не только катарсический смысл брани, в этом её, если хотите, метаисторическая неизбежность. Не мир принесён, но меч.
Однако брань людская никогда не против крови и плоти, но «против начальств, властей, мироправителей тьмы века сего, против духов злобы поднебесной». И это в любом масштабе — от эволюционных проектов до души отдельного человека. Против тех, кто учит менять свободу на покой, живое на застывшее, красоту дыхания — на красу ногтей. Против тех, кто мутит стёкла и зеркала... Но кто эти «дети лжи»? Бог с ними, с начальствами, но кто, если не сам я, втиснулся под слово ехидниных порождений? Каким свиньям и псам бросил я жемчуг святой свободы — смыслам? убеждениям? расчётам?..
Видимо, пришло время собирать перламутровые камни.
Да и из кокона нет-нет выбираться.
Мира вам, друзья. Не такого, как мир даёт
;-)