Перевод "Властелина Колец" Владимира Муравьёва и Андрея Кистяковского долгое время был самым издаваемым на русском языке, и также долго оставался самым любимым среди читателей. И именно из него до сих пор там и сям всплывают цитаты, когда речь заходит о книге. Но при этом в среде толкинистов репутация у этого перевода была весьма сомнительной, несмотря на крайне живой язык и просто невероятное количество очень удачных переводческих находок, которые и по сей день никто не смог превзойти.
Вообще, личность переводчика обычно остаётся немного "за кадром" - и, на самом деле, так и должно быть, ведь задача переводчика как раз и состоит в том, чтобы наиболее незаметно и естественно передать авторские мысли на другой язык. И обычно так и есть - вряд ли кто-то, кроме увлекающихся толкинистов, сможет по куску текста без названий и имён отличить "Хоббита" Бакановой от "Хоббита" Рахмановой, но вот "Властелина Колец" Муравьёва видно за милю.
Чтобы понять, почему это случилось, нужно посмотреть, каким же человеком был Владимир Муравьёв. Он вырос в семье ссыльного лагерника, в бедности, затравленный одноклассниками. И, позврослев, люто невзлюбил существующий государственный строй, и даже имел проблемы с КГБ. Именно непростая жизнь выковала его прямой и упрямый характер.
Например, вот что о нём писала в книге "Сама жизнь" советская переводчица Наталья Трауберг:
Он был и гордый, и скромный. Мы с Ирой часто говорили «важный» – в старом, пушкинском смысле. Но не только. Я очень удивилась, когда году в 1957-м он сказал мне, что всегда прав. Даже спорить стала – но безуспешно.
Муравьёв всегда отличался выдающимися филологическими талантами, но при этом, в отличие от того же Толкина, никогда не был особым гуманистом. Опять-таки, обратимся к той же книге:
Примерно в 1963 году ясно обозначились несколько молодых людей, которые (зная их или не зная) разделяли взгляды де Местра, Мораса, даже Деруледа. Видимо, они не могли вынести странную смесь из «советского гуманизма» и того неприятия силы, мощи, жестокости, которое неизбежно вызывали тоталитарные режимы. В 1950-х плакали и улыбались над «Маленьким принцем», Жаком Тати, Сэлинджером, Бёллем, а они ощутили в этом умилении полуправду и назвали неправдой. Конечно, они удачно предвидели (да и видели) гедонистическую утопию; но те, кто знал даже не Фому, а Аристотеля, мог бы усвоить, что благу противостоят два вида зла — зло беспощадной силы и зло распада, Сцилла и Харибда, Люцифер и Ариман. Но нет, слишком уж отвратительны им были «люди Аримана», как фон Ко-рену – Лаевский. Это отчасти странно, потому что Веничка или Саша Васильев жили скорее «на юге», как сказал бы Льюис. Тут проблема снималась: раз несоветские – свои. Но это особая тема, а я пишу о Муравьеве.
Словом, «любить дела милосердия» было нелегко и Андрею Сергееву, и Бродскому, и Ледьке (на словах), и Володе. Они ощущали за этим попустительство. Спорили с ними и Аверинцев, и отец Станислав, и о. Александр, но зря. Помню, Володя году в 1973-м написал о. Александру письмо (я и отвозила), где предполагал, что Бог вочеловечиться не мог, поскольку человек очень уж низок. Там была фраза вроде: «Вы уж простите, я ересиарх», и отец потом сказал ему: «Ну, Володя, хоть бы еретик, а то я не могу принять это всерьез, при вашем-то уме». Слава Богу, Володя смеялся. Изредка он бывал у меня; когда о. Александр привозил цыплят для жарки, бежали за питьем и т. п. Тут-то и спорили, очень волновался Сергей Сергеевич. Агрессивным Муравьев с нами не был, но и не уступал.
В общем, когда "Властелин Колец" добрался до Советского Союза, случился интересный казус - гениальный переводчик встретил гениального автора и не сошёлся с ним во взглядах. С одной стороны стоял прямой, строгий к себе и к другим, упрямый антисоветчик и сторонник идеи "добра с кулаками" Владимир Муравьёв, а с другой - скромный католик, всепрощающий и неисправимый гуманист Рональд Толкин.
Самая заметная, хоть и не самая важная часть этого столкновения проявилась в огромном количестве "заячьих" слов среди хоббитов - Туки стали Кролами, Брендибаки Брендизайками, Тукборо Укрольем, и так далее, и так далее. Заячьи холмы, Зайгород, Кроличья Балка... А уж сколько раз самих хоббитов называют зайцами там, где этого не было в оригинале - и не счесть. При этом Муравьёв прекрасно знал, что Толкин яростно возражал против таких ассоциаций, но придерживался подхода, о котором открыто заявлял в предисловии к одному из изданий: "Мало ли, что говорил Толкин, мы-то знаем!"
Вторым заметным элементом стал финал книги, в котором борьба хоббитов с Саруманом, захватившим Шир, как-то уж очень стала напоминать некоторые советские реалии. Вот что пишет та же Трауберг (на этот раз в статье "Толкин и непротивление":
они [Муравьёв и Кистяковский] хотели сделать ее манифестом зэковского бунта, и подчеркивали это любым способом — книга использовалась тогда как прямая прокламация. Они ее использовали как прокламацию, достаточно длинную, но воинственную, а мы, не смея прикоснуться к ней (ни один из нас не решился бы ее переводить…)
И если посмотреть внимательно на текст оригинала, то можно заметить просто огромное количество разных мелких моментов, привнесённых именно Муравьёвым. Например, беседа Гэндальфа и Фродо дословно (в моём переводе) выглядит так:
— С тех пор, как Бильбо ушёл, я очень беспокоился о тебе и обо всех этих очаровательных, нелепых и беспомощных хоббитах. Для мира было бы тяжёлым ударом, если бы Тёмная Сила захватила Шир, и все ваши весёлые, добрые и глупые Болджеры, Хорнблауэры, Боффины, Брэйсгирдлы и остальные, не говоря уж о забавных Бэггинсах, были бы порабощены.
Фродо содрогнулся.
— Но почему мы должны быть порабощены? — спросил он. — И зачем ему такие рабы?
— Честно говоря, — ответил Гэндальф, — я уверен, что пока — пока, заметь — он совершенно упустил из виду само существование хоббитов. Вам стоит быть благодарными. Но времена вашей безопасности прошли. Ты ему не нужен — у него много более полезных слуг — но он теперь о тебе не забудет. И хоббиты в качестве жалких рабов ему намного приятнее, чем хоббиты счастливые и свободные. Есть такие вещи как злоба и месть!
Обычный разговор, без особых моральных посланий, просто описание обстановки. Однако, можно без особых проблем разглядеть отношение Толкина к описываемым событиям — хоббиты могут быть порабощены кем-то снаружи, если это произойдёт — он станут рабами и будут заслуживать жалости.
Как же это выглядит в переводе Кистяковского-Муравьёва?
— А ты меня очень тревожишь — ты и все вы, милые, глуповатые, бестолковые хоббиты. Большая будет потеря для мира, если мрак поглотит Хоббитанию, если все ваши потешные олухи — Бобберы, Дудстоны, Булкинсы, Толстобрюхлы и прочие, не говоря уж о чудесных чудаках Торбинсах, — станут жалкими трусами и тёмными подлецами.
Фродо поёжился.
— С чего это мы станем трусами да подлецами? — спросил он. — И кому нужны такие подданные?
— Всеобщему Врагу, — мрачно ответил Гэндальф. — Хотя, по правде-то говоря, доныне хоббиты ему и на ум не приходили — доныне, заметь! Скажи за это спасибо судьбе. Но отныне Хоббитания в опасности. Вы ему не нужны — у него хватает рабов, но теперь он вас не забудет. А мерзкие рабы-хоббиты ему приятнее, чем хоббиты весёлые и свободные. К тому же он озлоблен на вас, и месть его будет страшна.
Казалось бы, смысл тот же самый, но только на первый взгляд. У Муравьёва не враг порабощает беззащитных хоббитов, а сами хоббиты становятся предателями, трусами да подлецами. Позволивший себе попасть в плен, заслуживает не жалости, а презрения, вызывает мерзкое впечатление.
И подобных "оговорок" в переводе великое множество. Например, момент с пленением Фродо в башне Кирит-Унгола:
— Осторожнее, Сэм! — сказал Фродо. — И поторопись! Может, где-то ещё затаились выжившие орки.
— Вот и проверю, — отозвался Сэм.
У Муравьёва этот же эпизод выглядит иначе:
— Только осторожно, Сэм! — сказал Фродо. — И правда, побыстрее! Вдруг где-нибудь ещё прячутся недобитые орки.
— Стало быть, добьём, — сказал Сэм.
Мирный хоббит превращается в грозного убийцу врагов, а сами враги из выживших превращаются в "недобитых", подлежащих обязательному уничтожению.
И не думайте, что это коснулось только хоббитов:
— Тогда поторопимся, — сказал Эомер. — Давайте пробьёмся через тех врагов, которые уже между нами, и побыстрее. В Хельмовой Пади есть пещеры, где могут укрыться сотни воинов, и есть секретные пути оттуда в холмы.
У Муравьёва:
— Тогда поторопимся, — сказал Эомер. — Ту сволочь, которая встанет между нами и крепостью, перебьём с первого до последнего. А пещеры за Хельмовой Крепью забыли? Там, может статься, уже собралась не одна сотня воинов, и оттуда есть тайные ходы в горы.
И опять враги перестают быть просто врагами, а опускаются на уровень "сволочи", а толкиновская мысль, которая в оригинале представляет собой просто описание неизбежное насилие в условиях войны, меняется на желание устроить врагам настоящий геноцид.
Все остальные переводы обладали своими недостатками. Где-то мысль автора оказывалась размыта, где-то не понята или пропущена, но только в переводе Муравьёва переводчик берёт на себя смелость намеренно перебивать автора. И "Властелин Колец" Толкина, история о милосердии и гуманности, частично превратился во "Властелина Колец" Муравьёва, хвалебную оду борьбе и мужеству.
Возможно, именно из-за перевода Муравьёва толкинисты в России до сих пор частично разделены на два лагеря - пока в одном вспоминают, как Толкин писал о милосердии к дунландцам и харадцам, как мир был спасён благодаря тому, что Бильбо, Фродо и Сэм пощадили Голлума, какую неизлечимую душевную травму Фродо принесла война, в другом лагере с радостью провозглашают целые народы орками с призывами истреблять всех до единого, а Толкин внезапно превращается в страшного (или хорошего - тут уж зависит от мировоззрения говорящего) расиста и националиста. Сейчас, правда, влияние перевода Муравьёва постепенно уходит со сцены - сказался запрос на "чтобы в переводе имена и фамилии были как в фильме", многолетний пиар в толкиновских сообществах других переводов, а также успехи в легализации изданий, благодаря которым книги Толкина сейчас издают в разных переводах. Но всё равно, нет-нет, да и встретится какой-нибудь Стрел Игоркин, который искренне считает себя поклонником Толкина, при этом совершенно не понимая, о чём тот на самом деле писал.
#властелин Колец #толкин