Фамильное древо.
Герда Герц.
Воспоминание Герды Герц о храме, который она должна была видеть во сне, чтобы его могли увидеть те случайные странники, которые могут увидеть мир только через сны. Воспоминание о кошмарах, которые она долго скрывала, воспоминание о казни на площади, воспоминание о тех неведомых странниках, которые пришли после казни, вопрошая, где страшные сны, ради которых они приходили сюда.
Дом, любезно приютивший Герду Герц, и так же любезно заявивший, что в отличие от других домов его не смущает то, что она мертвая, дом, напившийся воспоминаниями Герды допьяна, дом, наполнивший свои комнаты призрачными залами собора, жуткими горгульями и тенями, уводящими в бесконечность.
Дирк Дитрих.
Воспоминание Дирка Дитриха о бесконечно далеком будущем, когда на смену человечеству придет какая-то неведомая, непостижимая цивилизация, цивилизация, находящая в руинах былых времен изящные причудливые фигурки на клетчатой доске – их всего шесть видов, чего-то не хватает, поэтому игрушка не действует, нет еще какой-то фигуры. Те непостижимые и неведомые смотрят на немногочисленные оставшиеся фото, видят еще одну недостающую фигуру не на доске, а перед доской, ищут фигуру, собирают по осколкам, по кусочкам, то, что осталось от Дирка, смотрят, ждут, не понимают, почему игра все еще не работает...
Все тот же Дом, любезно пустивший к себе Дирка Дитриха и его воспоминание, Дом, наполнивший свои залы шахматными партиями на стенах и потолках, Дом, превративший диван в гостиной в ладью, а кресло в причудливого коня, Дом, сделавший ножки столов в виде пешек и расчертивший скатерть на клеточки.
Соборно-шахматное воспоминание, которое Дом смешал из воспоминаний о ночных кошмарах с собором и воспоминаний о недостающей фигуре – аккуратно смешал в чашке, добавил рябиновых листьев и пару капелек меда, размешал по часовой стрелке минутной стрелкой.
Донг Дитрих, взявший фамилию отца, Донг Дитрих, в восемнадцать лет отправленный Домом в дальние странствия на поиски того, что можно вспомнить.
Воспоминание Донга Дитриха о мире, где наравне с живыми людьми ходят люди, которые должны были утонуть в океане, но не утонули, потому что океан не хочет никого топить. К таким людям относятся по-разному, кто-то пишет на дверях кафе – «Утонувшим вход воспрещен», кто-то наоборот приглашает уже не живущих рассказать, как там в океане.
Воспоминание, смешанное из воспоминаний о соборе во сне и океане – готические залы, где среди колонн снуют стайки рыб.
Воспоминание, порожденное воспоминаниями о странной игре и океане – бесконечно глубокое дно, расчерченное на клеточки, кораллы в виде ферзей и слонов, ладьи – настоящие, затонувшие – причудливая игра, которая погружается все глубже, и чем ниже ко дну, тем сложнее правила, тем труднее выиграть.
Воспоминание, порожденное тремя воспоминаниями – шахматный собор не то затонувший на дне океана, не то плывущий по волнам.
Динь Дитрих, любезно отправленная домом на поиски воспоминаний и так же любезно отказавшаяся что-то искать и возвращаться домой.
Лия Ли.
Воспоминание Лии Ли о мире, живущем в книге, мире, где немногие счастливцы (или, напротив, несчастливцы) знают, что живут в книге, причем, во втором томе, и чтобы понять, кто они, и что они, нужно найти первый том.
Дом, любезно принявший Лию Ли и даже кричащий Горько на её свадьбе с Донгом Дитрихом.
Воспоминания:
О соборе, потерянном в книге, потерянном в соборе, потерянном в книге, поте... сюда же примешивается сон, чтобы был собор, потерянный во сне, а сон уже в книге, ну или книга во сне, но как-нибудь, чтобы сон.
Об океане, который плещется меж двух берегов, двух книг, и кто-то отправляется в бесконечный путь от одной книги к другой.
О втором томе шахматной баталии, правила которой остались в первом томе.
О затонувшем соборе, хранящем книгу.
О шахматной доске, уходящей в пучины океана, уводящей игрока, который сам не замечает, как оказывается на странице книги.
Кажется, воспоминаний должно быть больше, но они теряются в доме, и на их месте на фамильных портретах висят чистые листы.
Шахама Шахматова, моя сестра. Трудно сказать, кто её родители (как и мои) – но точно не Дирк и не Герда, не Донг и не Лия, и даже Динь тут не при чем. На Фамильном древе наши портреты осторожно висят под портретами истории о шахматах и портретом сна о соборе, - но такая родословная, конечно же, не может быть правой, говорим мы всем.
Воспоминания Шахамы о мире, в котором стремительно тают пространство и время, о мире, которого уже почти нет – воспоминания, которых нет, потому что Шахама не вернулась домой из своей последней вылазки.
Наставления Шахамы – если ты выйдешь из Дома, ты исчезнешь, как я, если ты не выйдешь из дома, ты исчезнешь, потому что Дом заставит тебя уйти за воспоминаниями, Дому больше нечего вспоминать, он жаждет новой крови.
Я.
Дом, который собирает мне чемодан в долгий путь.
Я, который не собираюсь никуда идти, но боюсь сказать об этом дому.
Дом, который сжимается, складывается, схлопывается, выжимает, выдавливает меня из себя, оставляет маленький холл внизу и распахнутую в никуда дверь.
Я, который пытается спрятаться в неприметную дверцу слева, оказывается в бесконечных рядах книг.
Книги.
Их еще нет в нашем фамильном древе, они лежат мертвым грузом, их и не будет – будут только воспоминания о книгах, первое – о книге, в которой рождаются люди без судеб, вольные сами выбирать свой жизненный путь, а где-то человек ищет свою потерянную судьбу...
Воспоминание о судьбах шахматных фигур – порожденное смешением двух воспоминаний о шахматах и судьбах.
Я пересчитываю бесчисленные ряды книг, думаю, на сколько жизней мне хватит...