Продолжаем препарировать творчество Дэвида Боуи...
Среди многочисленных персонажей романа «Джин Грин – неприкасаемый» есть и тот, кому ЦРУ поручило отлавливать слова, произнесенные где угодно, кем угодно и когда угодно. Сумасшедший? – Допустим. Но мы ему завидуем.
«Скажем «йес», скажем «плиз», скажем «верх», скажем «низ» – так читается вольный перевод Hello Good Bye, зафиксированный на бумаге неким незнакомцем. Человека осенило, и он взялся за перо, не думая о последствиях и верности перевода.
В отношении музыки такой подход тем более продуктивен, поскольку несовместимое с точки зрения хронологии и стиля находится рядом в бурлящем хаосе звуков, как соседствуют «Лесоповал» и Штокгаузен в голове человека, которому всё равно, что слушать.
Кроссворды из самых коротких слов, как правило, самые сложные. Развернутую этимологию необходимо уложить в две, от силы три, буквы. В нашем распоряжении три таких слова: ram, low и, пардон, shit – то есть, кал, баран и дно.
Их объединяет английский журналист Чарльз Шаар Мюррей, автор памятной семидесятникам статьи про «Венеру и Марс» Пола Маккартни, перепечатанную «Ровесником».
Who needs this shit? – спрашивал Мюррей в январском номере New Musical Express, буквально через неделю после появления альбома Low.
«А вы, конечно, покупали этот “Экспресс” в угловом киоске», – подденет веселый читатель, и будет прав.
Советский человек получил обещанный ему «Тич-ин», который и был в ту пору официальным лидером продаж, не переходя в разряд дефицита благодаря огромному тиражу. На черном рынке грамзаписи такого лидера в ту пору, пожалуй, и не было. Хотя задним числом можно выдумать что угодно.
Часто спрашивали и цитировали «Братьев Жемчужных».
Много позже станут говорить о методе «подрезки» в текстах Боуи того периода. Но в январе 1977 при слове «подрезка» возникал исключительно барашек, то есть, ram, хотя, в мясных отделах приличная баранина была большой редкостью.
Итак, Low. Он появился, когда еще ни один из предыдущих альбомов Боуи не успел обрасти шерстью ностальгии. Когда от исполнителя, в котором уже «что-то есть» ожидается то, чего у него «пока нет». Добротную вещь, которую покупают на всю жизнь, как фотоувеличитель или дубленку.
И вот, вместо красоты, интеллекта и воли с пластинки повалило черт знает что, а в печати загуляли стремные цитаты о культуре и политике фашистской Германии, казалось бы, благополучно разгромленной.
Не нами сказано: «достаточно одной таблетки». В данном случае достаточно одной стороны, где оба гитариста – Рики Гардинер и Эрл Слик – имитируют жестикуляцию монстра, запертого под стекло, паучью походку марсианских стариков, гнев невесты Франкенштейна или партеногенез эхинококков в голове у шамана. Гитарные партии здесь, как нигде, напоминают сурдоперевод репортажа о том, что окружает человека, оставаясь невидимым.
Барабаны Денниса Дэвиса, препарированные особым способом, звучали так, словно в подвале мебельного распаковывают дефицитный гарнитур. Звук неприятный, но интригующий, словно бы идущий из будущего, которое еще не наступило. Совсем не похожий на упругую плотность ударных в глэм-роке.
Структура коротких композиций изобиловала банальными цитатами, но и они звучали как-то по-иному, рождая не ретро-трепет, а горечь и досаду, как нежелательная встреча в подворотне. И возглас англичанина «зачем нам этот “шит”, тем более сейчас, когда столько проблем» вызывал искреннюю симпатию. Возможно, кто-то кричал эти слова, прослушав десятью годами ранее Sister Ray…
Тогдашним рецензентам не был ведом термин fade-in, знакомый сегодня каждому лабуху, но именно с этой фишки начинается Livin’ Wreck – краса и гордость альбома In Rock. Формулируя популярно, это когда то, что делалось тише в конце, становится громче в начале. В начале Low происходит именно это. Параллельное, продрав упаковку, берет за горло актуальное, и ведет его в танце так, что со стороны могло показаться, что почтительный сын разговаривает с отцом, только отец слишком оживленно трясет головой.
Один остроумный аутсайдер, которого я попросил прокомментировать первую сторону альбома Low, сказал, что её атмосфера напоминают ему репетицию ансамбля, который пытается достичь «фирменного» звучания по типу модного «Спейса», а получается нечто потустороннее.
Либо умышленная стилизация под такую репетицию… – добавил он после паузы, отметив джазовую игру басиста Джорджа Мюррея на третьем треке. Кстати, этот человек работал грузчиком в мебельном магазине на центральном рынке. К нему вела улица, похожая на прелюдию Diamond Dogs: As the last few corpses lay rotting on the slimy thoroughfare... Околдована, озабочена, озадачена – так звучит текст песни, под чей мотив Боуи начитывает свой изуверский репортаж, демонстрируя солидное владение гитарой.
Говоря о влиянии, обычно называют авангардное крыло германского рока, забывая заглянуть в 60-е, на тот момент не столь отдаленные. Несмотря на прелюдию в стиле диско, New Career in a New Town напоминает минусовку для Дилана, Стоунз, Баттисти или Them. Причем отсутствие слов в ней с лихвой компенсирует курлыканье самого токсичного инструмента 60-х – губной гармоники.
Гипнотический код композиции Speed of Life – бессловесная цитата Here Comes That Rainy Day Feeling Again группы The Fortunes, чья Freedom Come Freedom Go была чрезвычайно популярна у нас в исполнении ВИА «Добры молодцы». Более глубинные ассоциации провоцирует буханье ударных в темпе Suzie Q, тысячекратно пропущенной через мясорубки советских танцплощадок.
Советскому уху в альбоме Low привлекательно и близко всё, кроме проблемы с переводом названия, чей вольный вариант «На дне» выглядит более ёмко, указывая на «Детей подземелья», помещенных в одиннадцатом кругу боуианского ада.
То и дело в ткань композиций, где тень музыканта извлекает из тени инструмента тень мелодии, вклиниваются триоли Фэтса Домино и гитарный казачок Чака Берри. В первых тактах «Жены» мы узнаем You Make Me Real Манзарека, а в пафосе Always Crashin’ пульсирует вторая часть первого соло Too Much Monkey Business (1. 33).
Примечательно, что все эти реминисценции заметны с первого раза, но не вызывают желания к ним присматриваться. Не прислушаться, а именно вглядеться в этот рок-н-ролл сломанных кукол, припорошенный синтезаторным конфетти Брайена Ино.
Рой Янг – его присутствие, на удивление сдержанное, если знать, с кем имеешь дело, создает иллюзию рок-н-ролльной заморозки, перемежаемой ультрасовременным и космополитичным амбиентом Ино.
Янг работал с Клиффом Беннеттом и Хоуи Кейси, чей саксофон зомбировал наших граждан от семи до семидесяти в Mrs Vanderbilt. И аналогичное соло Боуи в ложной кульминации Sound and Vision упорно резонирует с отравой «хоп-хей-гоп», не имея ни малейшего шанса на всесоюзный успех равный успеху последней.
Саксофону предшествует короткий вокализ Мэри Хопкин – обаятельной протеже Пола Маккартни, ставшей женою Тони Висконти.
Этот маленький, но завораживающий урок сольфеджио от миссис Хопкин-Висконти напоминает Линду Маккартни с её «виу-виу» в финале чудесного диптиха Uncle Albert/Admiral Halsey на пластинке Ram.
Оба теоретически противоположных артиста, при всем нарочитом нарциссизме, умели работать с дамским персоналом как акустически, так и визуально.
Постановочная авария – этот прием хорошо знаком любителям детективного жанра. Его применяют Джек Кэссиди в Publish or Perrish и Кристофер Пламмер в телеверсии Dial M for Murder.
Always Crashin’ In The Same Car – зыбкий, окутанный туманом мост от What’s a Matter Baby незабвенной Тими Юро до Seein’ Double Иэна Хантера.
Где-то в этой дымке находится точка перехода в мир иной. Место, куда, в тот же час и в то же число, возвращается призрак погибшего в катастрофе. Прием так же хорошо знакомый любителям страшного кино.
А кто обитает под сценой театра кошмарных миниатюр доктора Лоу? Как выглядят те, чьи голоса и звуки долетают с обратной стороны диска? Если только это не инсценировка от создателей стороны «А», старательно выпевающих «рыбу», как это делали наши лабухи, получив заказ на «фирменную» вещь… Сколько лет прошло, а я всё жалею, что «Варшава» не вошла в репертуар ресторанных ансамблей подобно электронным хитам Жарра и Маруани.
Какие «братья Овечкины» маскируют себя под ВИА под «Стеною плача». Чей сакс выдувает фрагменты My Yiddishe Momme и Scarborough Fair.
Патологическая стабильность стороны два после потрясений на стороне первой напоминает рекламу мебельного салона для усопших. Всё то же пресыщение без насыщения, когда на вопрос «зачем столько всего, если мы в раю?» отвечают вопросом «а кто вам сказал, что это рай?».
Превосходство коротких и нервных треков над банальной мистерией не долгих, но создающих иллюзию многочасового пребывания в незнакомом месте, очевидно.
Могу смело сказать, что и Telstar Джо Мика генерировал в те времена недовольство на грани истерики: «что это ты нам поставил?» – а ведь это всего две минуты.
Berlin и Low, Low и Berlin – две мрачнейшие впадины на одном лейбле. В отличие от «Берлина», не менее звездное «Дно» не обернулось для его создателя «пирровой победой», хотя оба альбома намекают на не вошедшее и недовоплощенное, оставляя слушателя буквально in the middle of nowhere, то есть, непонятно где, на пустыре, куда его, в погоне за декадансом, завез не тот автобус.
Только у Боуи вместо стерильной Metal Machine Music следом получились монументальные Heroes, несокрушимые и легендарные на зависть прочим мифам двадцатого века.
К длинным пьесам тогда в самом деле относились с почтением, отмокая в чугунном джакузи под бобину Пинк Флойд.
Персонаж Костолевского готовит убийство постылой жены на фоне бесконечной Shine on You Crazy Diamond в «Ошибке Томи Вендиса», названной так за неимением более классного перевода Dial M for Murder.
Что выгоднее - 13. 38 или все-таки 3. 50?
*
Да будет вам известно, джентльмены, что в мировом воздушном океане носится каждый звук, парит каждое слово, когда-либо произнесенное на нашей планете. Да и на других планетах. Все изреченное вечно. Эхо не умирает, а лишь становится неслышным для нас. Эфир полон звуков со времен оных. В нем живет и первое слово Адама, и звук поцелуя Евы, и грохот каждого выстрела на Банкерхилл! Да что там! Если бог некогда проглаголил: «Да будет свет!», то в эфире звучит и эта фраза! Только надо научиться ловить эти звуки так, как мы научились ловить и записывать радиосигналы. Если мы ловим звуки настоящие, то почему нельзя ловить звуки прошлые? И разве мы уже не ловим радиоимпульсы, брошенные в космос миллиарды световых лет тому назад звездами, которых давным-давно нет во вселенной! Только вообразите: скоро мы сможем услышать песни Гомера в исполнении самого автора, речи Демосфена, споры Колумба с его матросами. Эфир откроет нам тысячи тайн!..
