Патрик Зюскинд не зря иронично называл контрабас «препятствием»: до того, как в XX веке инструмент стал звездой джазовых концертов и авангардной музыки, он воспринимался скорее как басовая поддержка в оркестре, а не как самостоятельный герой.
Не жаловал контрабас и композитор Николай Андреевич Римский-Корсаков. Скрупулезно и педантично он критиковал самый крупный инструмент оркестра в трактате «Основы оркестровки»:
«Тесситура… [здесь: диапазон] в связи с глуховатою звучностью мало способствует контрабасам к исполнению певучих фраз и мелодий. … Среди своих оркестровых сочинений я затрудняюсь найти примеры сколько-нибудь ответственных фраз, порученных контрабасам».
Но Римский-Корсаков ошибался: именно такое соло – певучее, мелодичное и довольно ответственное – он поручил контрабасу во втором действии сказочной оперы-балета «Млада». И появляется оно при довольно загадочных обстоятельствах.
Песня Лумира, чешского певца, звучит в народно-бытовой сцене праздника Ивана Купалы. Казалось бы, контрабас – самый неочевидный инструмент для этого номера, ведь по сюжету Лумир поет в сопровождении гуслей (в оркестре их имитирует арфа). Соло контрабаса возникает внезапно, причем его партия технически сложна из-за высокого регистра и флажолетов (призвуков основного тона) – благодаря этому мелодия становится бледной, зыбкой, глуховатой. Такое соло гораздо ярче и эмоциональнее прозвучало бы у виолончели, да и исполнителю было бы проще, но Римскому-Корсакову нужен был эффект таинственности и сумрака.
Для сюжета песня Лумира не имеет принципиального значения: фигура чешского певца – чисто декоративная, и если ее вырезать, действие не пострадает. Зато пострадает музыка: ведь именно для этой песни Римский-Корсаков написал, пожалуй, свое самое красивое контрабасовое соло.
