Это гостевая заметка (первая пока на канале), ее автор Константин Кондратьев любезно согласился прокомментировать мои "заметки выходного дня" на тему марксизма. Ссылки на мои заметки внедрены в текст. Не вдаваясь в полемику, я тем не менее считаю важным предоставить слово оппоненту. Слово ув. Константину.
Конечно, заглавие статьи уже настраивает на некоторый несерьезно-субъективный лад: «Почему мне не по душе марксизм?» Мало ли, что вообще кому-либо не по душе? Мне вот Толстой не по душе как-то или Тарковский – что ж меня, казнить теперь за это? Но уважаемый автор все-таки приводит ряд аргументов, претендующих на объективность и обоснованность этого довольно-таки эфемерного состояния «не по душе». В этих аргументах мне видится, прежде всего, активное использование тактики «соломенного чучела» – это создание заведомо нелепого образа противника с целью дальнейшего его триумфального развенчания. В качестве такого «соломенного чучела» выступает марксизм… Впрочем, такое отношение наблюдается сплошь и рядом.
Нелюбовь автора к словам, заканчивающимся на «-изм» думаю, следует отнести скорее к эстетическим предпочтениям (на которые любой человек имеет право). Действительно, если в естественных и математических науках такое наименование сегодня встречается не часто, то вот в социо-гуманитарных – это вполне нормальная практика. А экономика и, тем более, философия, как ни крути, относятся именно к социо-гуманитарным дисциплинам.
Автор представляет себе марксиста, как эдакого схоласта-теоретика, которому неожиданно всучили целое общество, над которым он немедленно начинает творить «эксперименты», нисколько не заботясь о каких-либо последствиях. Потом, правда, выясняется, что теоретик не такой уж догматический, поскольку в ходе своих экспериментов ему приходится не только «не руководствоваться теорией», но даже действовать «вопреки ей». Из этого, правда, становится не совсем понятно, а в чем тогда вообще эксперимент-то состоит? Но на самом деле, тут ситуация несколько сложнее.
Следует отметить, что марксизм в его наиболее передовых формах (о «двуслойности» будет сказано ниже, пока под «марксизмом» я понимаю именно наиболее разработанную и полноценную социально-философскую и экономико-политическую теорию) никогда не предполагал никакого «схематизма» или тем более схоластического догматизма. В работах Маркса вы не найдете никакой «системы» (этим, кстати, он ярко отличается от своего великого предшественника, с которым его часто сравнивают – с Гегелем. Вот этот последний как раз был знаменит высказыванием, «если факты противоречат теории – тем хуже для фактов»). Марксизм не предполагает описания какого-либо общества, которое потом можно было бы «внедрить» в виде эксперимента и дальше смотреть – а что получится? Собственно, именно за такой «схематизм» Маркс в ранних работах («Святой семейство», «Нищета философии», «Немецкая идеология») больше всего критикует своих предшественников – социалистов-утопистов. Новое общество, согласно Марксу, должно вызреть внутри старого и устанавливаться, прежде всего, творческой энергией масс, которая будет освобождена революцией, а вовсе не насильственным внедрением своих идей «вождями». Какую форму примет эта творческая энергия – неизвестно, пытаться предугадать эти формы сродни гаданию на кофейной гуще. Вот если бы марксизм занимался таким гаданием (к сожалению, некоторые из последователей Маркса этим-таки грешили) – вот именно тогда их можно было бы смело обвинять в «утопичности» и «прожектерстве».
Думаю, у вас уже созрел вопрос: а чем тогда вообще занимается марксист, если он не описывает общество, которое ему хотелось бы создать? Марксизм – это прежде всего, критическое осмысление существующей общественной формации (есть даже термин для обозначения различных направлений, развивавшихся внутри марксизма – «критическая теория»). Именно в таком виде он «работает» лучше всего – при чем, как 150 лет назад, во времена Маркса, так и сегодня. Главная заслуга Маркса – раскрытие спрятанных, завуалированных механизмов эксплуатации, «встроенных» в капиталистическое общество, а также неустранимых противоречий, которые с завидной постоянностью ввергают капиталистический мир в различные кризисы – финансовые, политические, экологические, в худшем варианте – военные.
Что же за таинственные «эксперименты» проводили марксисты? Очевидно, здесь намек на Ленина и Ко, которые в 1917-м году замутили эксперимент с построением коммунизма в одной отдельно взятой (и не сильно промышленно развитой) стране, а эксперимент затянулся на 75 лет, и породил ГУЛАГ, Соловки, 37-й год, горы трупов, младенцев, съеденных лично Сталиным… Простите, увлекся.
Я не буду проводить здесь подсчет всех «плюсов» и «минусов» советского строя – дело это весьма неблагодарное. Сойдемся на том, что СССР «раем на земле» точно не был. Мне хочется обратить ваше внимание только на один момент: советский союз зарождался и существовал далее не «в вакууме», а в весьма конкретном (и довольно враждебном) международном окружении. Многие из не самых приятных решений, вроде брестского мира или коллективизации, принимались большевиками не из врожденной кровожадности или работе на немецкий генштаб, а под давлением объективных обстоятельств. Можно ли было принимать лучшие решения в тех обстоятельствах? Наверняка, можно. Вот только вы знаете таких политиков, которые всегда принимают идеально правильные решения? Я – нет. Как минимум, тот факт, что СССР выстоял, говорит о том, что это были не самые плохие из возможных.
Таким образом, то государство, на обломках которого мы все сейчас живем (а некоторые, как я, даже родится еще успели и несколько лет прожить) представляет собой не результат «лабораторного эксперимента», но результат огромного комплекса исторических причин, из которых воля конкретных правителей составляет лишь малую часть.
А вот здесь как раз хочется перейти к воле правителей. Уважаемый автор сравнивает марксиста с ветеринаром, который пинает беременную корову, чтобы та быстрее родила. Весьма интересный образ, однако, ошибочный по сути. Дело в том, что историческая теория марксизма включает исследование как объективных (подчиняющихся законам), так и субъективных факторов в развитии исторического процесса. И недооценка как одних, так и других, приводит к очень серьезным ошибкам. Уверенность в том, что революция произойдет «сама собой» по естественным законам истории имела место, например, в среде немецких социал-демократов начала 20-го века – именно с ними горячо полемизировал Ленин. Если упростить, его позиция заключалась в том, что объективные предпосылки являются необходимыми, но не достаточными условиями для складывания революционной ситуации – не меньшую важность имеет пропагандистская работа и готовность масс осуществлять революционную деятельность. Собственно, его собственные действия в 1917-м году и далее показали, сколь важной является роль личности в определенные моменты истории. Можно вспомнить и другие примеры: отсутствие объективных предпосылок к пролетарской революции в юго-восточной Азии привели к очень странным формам «социализма» в таких странах как Китай, Вьетнам и, особенно, Камбоджа. С другой стороны, недостаток субъективных предпосылок привел к провалу социалистических преобразований в таких странах, как Германия (см. Баварская советская республика).
Маркс, действительно, не отрицал важности парламентских методов борьбы. Однако почему-то в большинстве европейских стран коммунисты как-то сразу попадали под жесточайший прессинг со стороны политического истеблишмента. Это и наводило на мысль о том, что без вооруженной борьбы революция невозможна по банальной причине – класс эксплуататоров просто так по «доброй воле» вряд ли откажется от своего привилегированного положения. Очень хорошо бы было, если бы можно было просто взять, собраться всем вместе, обсудить, и принять взвешенное, обдуманное коллективное решение, которое устроило бы все стороны. Примерно такое настроение питало французское просвещение в XVIIIв. Вот только опыт французской революции показал, что одного желания «договориться» совершенно недостаточно… Маркс историю знал очень хорошо.
Теперь о классах. В целом, вы подняли важную проблему: классовая структура современного общества намного сложнее, чем во времена Маркса. Хотя, в анализе Маркса она тоже существенно сложнее, чем банальное капиталист/пролетарий, ну да ладно. Сегодня кроме наемных работников и предпринимателей, есть еще, скажем, самозанятые, огромная сфера услуг, интеллектуальные технологии, сложнейшие формы долевого участия в собственности и так далее… Однако есть два момента: во-первых, мы забываем, что мир немного больше, чем Европа, США и пара развитых стран Азии. Как вы думаете, сложно отличить пролетария, у которого нет ничего, «кроме собственных цепей», от буржуа где-нибудь в Конго? Или в Чили? Сомневаюсь. Но дело даже не в этом, ведь базовое различие никуда не исчезает: пролетарий – это тот, кто не имеет другого способа (существенного) заработка, кроме использования собственного труда. В этом смысле, работает ли он «на дядю» или на собственной шиномонтажке – совершенно не имеет значения. Ведь стоит нашему трудяге потерять трудоспособность на более-менее длительный срок (ногу сломать), сразу станет ясно, что иных источников средств к существованию у него просто нет, а вся его «собственность» превратиться просто в кучу металлолома. Капиталист – этот тот, кто получает прибыль от вложения своего капитала. И у него всегда есть широкий выбор, куда именно вложить капитал: в сеть пекарен, в автомобильный завод, в поле опиумного мака. Кстати, как думаете, во что именно он вложится? Скорее всего в то, что будет приносить большую прибыль, верно? Ведь деньги, как известно, «не пахнут».
Основная мысль марксизма не в том, что вот есть «правильные» труженники, а есть – паразиты-кровопийцы! Подобные идеи высказывали еще христианские ереси в глубокое средневековье, вроде катаров. Идея в том, что эксплуатация действительно автоматически встроена в систему капиталистических отношений и не может быть устранена оттуда внедрением каких-либо «правильных ценностей», воспитанием «ответственного бизнеса» и прочее. Рабочий и капиталист изначально находятся в принципиально неравновесных условиях: если капиталист рискует потерять только свой капитал (а в современных условиях, когда существует страхование инвестиций, даже это-то не особый и риск), то работник рискует потерять единственный источник существования. И проблема в том, что еще и повлиять на эту ситуацию они могут совсем не равнозначно: от работника зависит только то, насколько ответственно он будет выполнять свою работу, но благополучие предприятия в целом зависит от множества факторов, включая управленческие решения, ситуацию на рынке, просто отношения к нему со стороны работодателя, и прочая, и прочая.
Конечно, можно долго и подробно разбирать истории успеха предприятий, которые начинались с одного энтузиаста в гараже и разрослись до гигантских транснациональных корпораций. Наверное, вот тот первый энтузиаст не был ни паразитом, ни эксплуататором. Но транснациональные корпорации являются эксплуататорами безусловно – поскольку иначе они просто не смогут конкурировать с другими, менее «щепетильными» корпорациями. В какой именно момент симпатичная гусеница «инновационного стартапа» превращается в уродливую бабочку бюрократизированной бесчеловечной корпорации? Представления не имею, но это превращение неизбежно происходит.
Что касается наследников – наверное, отказываться от наследства было бы просто глупо, тогда никто даже не пытался бы чего бы то ни было копить. Хотя сам Маркс, насколько я помню, отказался-таки от весьма приличного приданного его жены, происходившей из богатого и знатного рода… Но думаю, достаточно большой налог на наследство был бы весьма справедливым решением данной проблемы (как и сделано в некоторых европейских странах под влиянием социал-демократов, между прочим).
Теперь скажу несколько слов о том, что уважаемый автор назвал «двуслойностью марксизма». С одной стороны, вообще не очень понятно, в чем конкретно состоит упрек: действительно, некоторая «двуслойность» присуща вообще любому мало-мальски крупному учению. Вот есть Платон с «Государством» и еще двумя десятками сочинений, а есть просто «наш мир – это лишь тени идей»… Вот есть Декарт с «Размышлениями о первой философии», а есть «Мыслю – следовательно существую». Ну и так далее. И наверное, довольно бессмысленно судить об учении по вырванным из контекста афоризмам, не так ли? А то получится, как в том анекдоте: Слышал я этих Битлз, мне Рабинович по телефону напел… Картавят и фальшивят ваши Битлз!
Но в случае с марксизмом это приобретает особую важность. Марксизм, как я уже говорил, это попытка осмыслить функционирование социальной системы в ее целостности – а это крайне сложный объект для осмысления. Поэтому любое упрощение, вульгаризация в данной ситуации чревата искажением понимания объекта – общества. Именно поэтому столь большую роль в марксизме играла задача просвещения масс – долгого, кропотливого и упорного. Именно поэтому марксизм был обязателен для изучения в СССР (хотя у этого факта были и свои негативные стороны, безусловно). А вот к чему приводит внедрение «лайт-версии» марксизма – нетрудно убедиться на примере Камбоджи при Пол Поте. Но какой смысл судить о марксизме по ужасным деяниям недоучек?
В заключение хочется еще раз вернуться к теме экспериментов. Как я уже писал ранее, история социалистической практики – это отнюдь не история экспериментов, это история трудного, небезупречного строительства нового общества, которое, к сожалению, было прервано (хотя, я уверен, что к этому строительству мы рано или поздно еще вернемся). А вот гораздо больше на подобное безумное «экспериментирование» похожа политика наших замечательных «младореформаторов» из команды Бориса Николаевича. И меня бы умиляло ваше восхищение весьма загадочным повышением эффективности труда отдельных работников (возможно, такое и правда существовало, хотя опыт Стаханова показывает, что деньги – не единственный способ стимулирования труда). Но общая-то картинка совершенно безрадостная выходит: после 30 лет «реформ» мы имеем экономику во всем уступающую советской. Заводы закрываются или превращаются в торговые центры для торговли турецким и китайским ширпотребом. Технологически мы еще худо-бедно выезжаем на разработках 80-х гг, однако, современная космическая отрасль уже ни в какое сравнение с советскими временами не идет. Бюджетные расходы на науку и медицину урезаются каждый год – и это в условиях объявленной жизненной необходимости борьбы за «технологический суверенитет»! Где-то я уже писал один маленький фактик: советской экономике, для того, чтобы выйти на уровень, соответствующий довоенному 1913-му году после революции потребовалось примерно 12 лет – и это в условиях послевоенной разрухи и международной изоляции. Светлой капиталистической России, для того, чтобы выйти на уровень 1990-го года потребовалось больше 20 лет – и это без всякой войны и при исключительной благоприятной международной обстановке.
© Константин Кондратьев