Лето, солнечно и раздето, с нетерпением ждёт воды. Самолёт вылетает где-то в пол-четвертого. В пол-беды. Между облачными слоями пляшут чайки, поют лучи. Пассажиры пищат ремнями, телефоны кладут, ключи. Пахнут сном, медовухой, Спасом. Время есть, но его в обрез. Застраховано, безопасно — отправляться в далёкий рейс, где воздушные все потоки. Где воздушные все суда. Смерть от выбора не в восторге, но заказ поступил, и да, надо выполнить непременно. Смерть значительна, боль нема. Смейся, звёздная Ойкумена, новых жителей принимай. Скоро хлынет толпа, как пена, в гейт космических праотцов. Смерть, насвистывая Шопена, замечает в толпе лицо.
Тихо падает вниз комета, кто-то в баре срывает куш. В детстве Смерть не была бессмертной. Смерть возили в такую глушь. Ни чумы, ни туберкулёза, ни политиков, ни полков. Только бабочки и стрекозы, только речка и молоко. Дрожь закатная цвета меди, леденцовая смесь в кульке. Там бабуля жила у Смерти, человеческая, в платке. Сеновал, рукомойник, чайник. Мелют древние жернова. Смерть смогла умереть. Случайно. Бабка Смерти пока жива.
Смерть внушает себе: короче, жалость пагубна и вредна. Не бабуля — похожа. Очень. Просто вылитая она. Говорит, допивает кофе, сарафан ее голубой. Даже тот же анфас и профиль, даже родинка над губой. Люди маются, горячатся, чемоданные мнут бока. Есть у Смерти свое начальство, не лояльное к старикам. К прочим тоже нетолерантно. В тот и в этот "который раз". Сматерившись на эсперанто, Смерть запарывает заказ.
Повелители миль, оваций, королевского неба рать, просят сильно не волноваться, просят вещи, тюки забрать. Люди снова выходят в чаты, в неотвеченные звонки.
И унюхивают взрывчатку тренированные щенки. Только паники не хватало, да пишите вы хоть в ООН. Боги топлива и металла — шоу, видимо, must go on.
Лето хвастает смуглой кожей, бьёт баклуши, ворчит грозой. Самолёт улетает позже. Смерть не машет ему косой.