Вдоль нашего аппендикса с «восьмыми» домами по Суздальской (их было четыре - 8А, 8В, 8Б и 8Г - и именно в таком порядке они стояли, а буквы им присваивали по ходу строительства) располагались заборы детских садов, фасадами выходящими на улицу Михайловскую. И вот именно в этих садиках и яслях росли самые вкусные - потому что бесплатные - яблоки и груши.
Мы периодически делали визиты или налеты на эти плантации так нужных нам и нашим подрастающим организмам витаминов, начиная прямо с поносной спелости, то бишь с зеленых еще недозревших плодов. Набивали за пазухи и в карманы, и бежали в штаб на скамейку под двумя тополями.
ЕЛИ, МОРЩИЛИСЬ ОТ КИСЛОТЫ - А ЧЕРЕЗ ДЕНЬ МАМКИ НАС ОТПАИВАЛИ КРЕПКИМ ЧАЕМ ИЛИ ОТВРАТИТЕЛЬНЫМ ОТВАРОМ ИЗ ШКУРОК КУРИНЫХ ПУПКОВ (ЖЕЛУДКОВ), ЧТОБЫ ЛИКВИДИРОВАТЬ В ПЕРСПЕКТИВЕ сжиженный стул героев – пожирателей неспелых плодов.
Сторожа до созревания фруктов смотрели на наши вылазки сквозь забрало собственной лености, и лишь по мере созревания плодов зверели и начинали бдить, вылавливали лазутчиков и выворачивали уши до хруста хрящей, пороли нещадно по голым ногам крапивой, и ремнем по заднице. А однажды взяли и весь забор опутали колючей проволокой, как на зоне. Но надо было знать нас - Чингачгуков и капитанов Немо с Робинзонами - что такое препятствие вряд ли нас остановит. Мы выламывали доски, срезали проволоку, но всегда были с добычей, только действовали по другому, более хитроумному плану: заходили в садик с фасада и начинали играть в громкую войнушку с перестрелкой с пистонами и шутихами, чем отвлекали сторожа от плантации, а самые хитрые и ловкие лазутчики перебирались через забор и набирали полные рубашки с завязанными узлами рукавами яблок и груш, и благополучно перебирались через забор к нам во двор дожидаться группу отвлечения.
И вот в один теплый вечер сторож не среагировал на отвлекающий маневр спец группы и решил сделать обход с ревизией примыкающей к садику территории. Был он изрядно подшофе, да и глух прилично на оба уха при этом, с берданкой на плече, с цибаркой во рту и с маленькой собачкой на бельевой веревке. Собачка была ужасной: зубы торчали вперед как у мопса (хотя она им не была), и кусала она всех и всё, что попадало в поле ее зрения. Был это зверь карликовым пинчером, бесконечно злым и голодным, с вечно трясущейся головой. Издавала она звуки абсолютно пугающие, рык с визгом и простуженной хрипотой, как настоящий большой пес - а вот лаяла она, как будто квакала.
Но суть то не в собаке, она свою работу «чОтко» выполняла, хрипела и визжала, квакала и рвалась с веревки, дед Феофан (по-простому Фофан) заметил - нет, не услышал, а именно заметил - человеческую фигурку, притаившуюся на стволе дерева и периодически пытающуюся слезть и скрыться за спасительным забором. Но как на грех Сане Калабушкину - а это был именно он - в этот день не везло: сестра вломила его родителям про курево, да резинка растянулась в трениках и пришлось ее затянуть узлом на пузе. Вот аккурат этим узлом он и зацепился за сучок на дереве и, нервно дрыгая ногами и руками, пытался освободиться из плена. Яблоки он передал бойцам, которые уже перелезли через забор и криками поторапливали его, предупреждая о приближении Фофана.
Но ничего не выходило. Фофан радостно заорал: «ПОПАЛСИИИИ, злыдень!!!», сдернул берданку с плеча, взвел курки - а Саня извернулся, выскочил из штанов и трусов и сиганул к забору, сверкая грязными пятками. Фофан - хоть и пьяный, но бывший военный - шандарахнул вслед из обоих стволов дуплетом. Выстрел был громкий, ну очень громкий, каменная соль застучала по забору … мы ломанулись кто куда, сторожа заряжали патроны каменной солью - не смертельно, но очень больно при попадании. Вслед нам раздавался дикий вой …
Джек (так звали собаку, страдающую запорами) навалил целую кучу, как здоровая овчарка, но выл не он…. Я же говорю: в этот день Сане не везло. Да и старый хрыч сослепу взял, да и зарядил ружье одним патроном с солью, второго с солью просто не нашлось - патроном с мелкой бекасиной дробью, хотя и вскользь, но зацепил ягодицы Санька и дробью и солью, выл именно он.
Попал, сцуко, в обе половинки! Кое-как раненый боец перелез через забор, стоял и выл, загораживая ладошкой хвостик, отвернувшись от всех … И никто его не осуждал и не смеялся, он для нас был пострадавшим героем. Слезы лились из его глаз, кровь струилась из мягких тканей по ногам. Все прилично пересрали громоподобного дуплета. Выстрелы слышали все, а когда поняли, что все-таки произошло - на арену с топором выскочил Санин батя, Калабушкин-старший. В три удара он проломил в заборе дыру размером со слона и ринулся на Фофана, который перезарядил ружье и причитал, дескать «не подходите воры ко мне, всех порешу, всем кровь пущу, я на посту, охраняю социалистическую собственность, а вы воры и гады», и плакал и хлюпал носом, и просил прощения - в общем, наступила в его хмельном мозгу полная обструкция.
Санин батя молча прошел мимо снайпера, отшвырнул пинком Джека куда-то в кусты, и размеренными ударами топора (недаром был кузнецом в мастерских железнодорожного депо) завалил штук пять яблонь и груш, а также и ни в чем не повинную ёлку. Сторож то взводил курки, то вынимал патроны из стволов, но трезвел на глазах. Батя отнял сашкины штаны с трусами у перебздевшего воина, грозно посмотрел в глаза старого пердуна, выхватил бердан и со всего маху расколотил приклад о пенек яблони, топором погнул спусковой механизм и гордо ретировался через калитку, прорубленную в заборе, выкинув бывший агрегат имени Бердана к Джеку в кусты.
И вот тут полетели затрещины и подзатыльники - это уже нам. И отборный мат про нас и наших родителей, которые, по-видимому, зря нас произвели на свет. А наш герой стоял, истекал кровью и дрожал, как осиновый лист на ветру. Батя его ушел домой и вернулся с верблюжьим одеялом, чекушкой водки, огромной швейной иглой (наверное, нам с перепугу показалось), с флакончиками йода и зеленки, с рулоном бинта и пачкой ваты. Экзекуция началась: батя откупорил зубом чекушку и пару раз плесканул на дрожащую задницу сына. Совсем уж было притихший Санек заорал так, что задребезжали все не закрытые окна и балконные двери в домах. Но это было лишь началом экзекуции (блин, хотел сказать «операции»). Батя все делал молча, расстелил на скамье одеяло и уложил на него незадачливого героя. Мы всей улицей столпились вокруг импровизированного хирургического стола, спектакль начался. Санин батя только поднимал взгляд на нас - и мы дружно рассыпались на безопасное расстояние, но настырно, как деникинцы, сжимали кольцо окружения.
Батя все делал нерасторопно, а наш Марат Казей (был такой пионер-герой) лежал, закусив большой палец и ожидая неизбежной боли. Батя закурил, обжег на спичках кончик иглы, протер ваткой, смоченной спиртом, и… приступил.
Слабонервным нужно немедленно удалиться с места событий! Начал он с левой булки, там дырочек было больше. Он еще только дотронулся до раненного места, а Санек завыл севрюгой, девчонки прыснули по щелям. Батя что-то шепнул Сане на ухо, тот махнул башкой и закусил нижнюю губу. Нам сказал: «Я в морской пехоте служил, прорвемся», - зачем нам нужна была эта информация, я понял намного позже. Он сам страшно боялся предстоящего и так успокаивал сам себя. Иголка вошла в рану и, пошерудив там, извлекла на поверхность дробину, всю в алой пионерской крови. Батя положил ее на расстеленный носовой платок, Саня заорал, а мы захлопали в ладоши. Батя зыркнул на нас - и мы затихли, расступившись пошире.
На свет родился новый крик и новая дробинка выкатилась с кровью на белую задницу. Как особо хрупкий экспонат, дробинка с превеликими осторожностями отправилась к первой. Из обеих ранок полилась кровь, батя зубами снял пробку с флакончика йода, намочил ватку и прижал к освобожденным от свинца ранкам. Саня затих, потеряв ненадолго сознание от боли. Девчонки отбежали за угол и по крикам считали извлеченные из настрадавшейся жопы боеприпасы, загибая пальцы на руках. Долго тянулось время, дроби прибавлялось на платке, у девчонок кончились уже пальцы, когда стали попадаться пустые ранки от попадания соли. На этих ранках Саня выл особенно горько, он охрип оравши и только выл, как раненый волк на луну, ему было очень больно. Жопа в пятнах йода и крови напоминала шкуру ягуара, батя был по уши в крови, кровь иногда брызгала ему на лицо. Дробинок было двадцать шесть штук - мать его ети, этого Фофана с его ружьем!
Батя приустал от напряжения, руки уже ходили ходуном, но УРА: операция была закончена. Батя взял чекушку, сделал глоток, но не проглотил - а сжав губы, прыснул на своё произведение хирургического искусства. Санек, притерпевшись немного к боли, только тихонько хрюкнул. Батя допил чекунец, аккуратно положил его в карман, откупорил флакончик с зеленкой и поверх йода, крови и водки, залил всю задницу Бриллиантовой зеленью. Красиво получилось, зеленый гепард или барс. Посмотрел вокруг и сказал : «Обращайтесь, если что».
В этот миг он был похож на артиста Николая Крючкова, все аплодировали долго и стоя, даже хлопала глухая бабуля с третьего этажа, бесконечно спрашивающая соседей: « А чогось случилось-то, война штоль опять???»
А старый, сразу постаревший на лет на двадцать, Фофан стоял у пролома в заборе, опираясь на раскуроченное ружье и горько плакал практически трезвыми слезами. Он наблюдал всю сцену издалека. Кто-то вызвал ментов, сообщив об огнестрельном ранении, менты и скорая помощь, почему-то приехали в детский садик, сломали замок на воротах и с сиренами прямо по участку подкатили к пролому. Фофана скрутили за 2 секунды, отобрали ружье, запихали в козелок и, расталкивая толпу зевак вместе с доктором со скорой, пробились к операционной, где на окровавленном одеяле лежал наш герой с леопардовой жопой и чему-то пытался улыбаться.
Увидев произведение Малевича «леопардовый квадрат», доктор заорал: «НОСИЛКИ!» - и через секунды санитар с водилой притаранили носилки, положили Санька на них кверху копилкой и понесли к скорой помощи, опять же через пролом в заборе.
Санин батя хотел ехать с ними, но его тормознули ментозавры писать протокол, но он был против, и сейчас спорить с ним было нельзя, ведь он работал кузнецом и служил в морской пехоте. Он, играючи, из двух ментов слепил одного, с двумя головами и четырьмя руками - но опоздал, скорая помощь под вой сирены направила свои колеса в «Красный крест», где испокон веков лечили все огнестрельные раны.
Расцепившись менты вспомнили, что у них есть пистолеты, направили их на батю - но тут возбухнула вся толпа соседей, стали батю загораживать грудью, все: пацаны, девчонки и мужики с бабами. Батя, почувствовав поддержку, раздухарился и сам полез в ментовской козелок, под чутким присмотром своей дочурки Танюхи, моей одноклассницы.
В машину залезло еще пять галдящих баб - с первого раза и не скажешь, что они адвокаты. Закрыли заднюю дверцу, на которой гордо написано гвоздем МЕНТЫ КОЗЛЫ, за дверью маячила заплаканная физиономия Танюшки и гордая батина харя, перепачканная в крови. Двух баб высадили и тронулись в участок.
Всё закончилось хорошо, батю выпустили часа через четыре. Освободили и ветерана подковерных войн, уже на следующий день, не возбудив уголовного дела за примирением сторон. Он тут же и уволился, заплатив 14 рублей штрафа за стрельбу из ружья в жилом районе города (точно не помню, как было написано, но как-то так). Он долго еще ходил в больницу к раненому с конфетами, но Санек гордо отвергал его подачки. А дед все ходил и носил, даже когда уже Санька выписали. Медсестры стали брать передачки для Сани себе и употреблять конфеты с чаем, а то и с винцом. Санька выписали на пятый день: его встречали как настоящего героя - и все незлобливо, наперебой предлагали ему присесть на скамейку…… Такого джентельменства никогда и не за кем замечено не было ранее…………