Радости моей не было предела, когда после зачисления я увидел себя в списке студентов одного из столичных ВУЗов. Несмотря на мои очень скромные баллы за ЕГЭ, я был принят в ряды первокурсников. Кроме того, мне выделили койко-место в общежитии, чему я был несказанно рад.
В конце августа я уже заселился.
Поселили меня на втором этаже, вместе с другими счастливчиками. В комнате нас было четверо. Но это, как я понял, только пока, потому что кроватей было пять. Мы все были из разных провинциальных городов. Только двое: Саня Милютин и Витя Моторин были уже второкурсниками, по армейским меркам «старослужащие», а двое: я и Вадик Хабаров - новобранцы, то есть первокурсники.
Мы зашли в комнату, к которой нас подвёл комендант общежития, и несколько замешкались, так как пустых кроватей было три, а нас только двое – есть какой никакой выбор.
Но комендант, бывший военный, прервал наши раздумья:
- Отставить кровать напротив умывальника, салага! – скомандовал он Вадику. – Шагом марш к окну.
Вадик глянул на меня, давясь от смеха, но пряча улыбку от коменданта. шагнул к пустой кровати у окна.
Когда тот вышел, мой друг поинтересовался у старожилов этой комнаты:
- Как думаете, парни, если я всё-таки свои кости напротив умывальника кину, старый прапор не разозлится? Не хочу я у окна спать.
- Ну, во-первых, он не прапор, бери выше, - ответил Саня Милютин.- А во-вторых, я бы на твоём месте даже не думал занимать эту койку, если, конечно, у тебя есть инстинкт самосохранения.
- А что не так с этим местом? – поинтересовался я.
В беседу вступил Витя Моторин:
- Понимаешь, братан, все, кто на этом месте квартирует, плохо заканчивает.
Вот в прошлом году пацана с аппендицитом забрали в больницу, а он от перитонита чуть не умер. В позапрошлом на этом месте парень жил, чуть в местной речушке не утонул. А до нас тут, говорят, жил парнишка, так того машина сбила прям перед общагой, жив, говорят, но остался инвалидом. Не кровать, а Прокрустово ложе какое-то: всем жизнь укорачивает. Может, конечно, и совпадение, ну а вдруг нет. Вот поэтому-то комендант и предупреждает.
- И что на это место никогда никого не селят? - заинтересовался я.
- Ну, почему не селят, селят. Только уже если совсем ни одного места в общаге свободного не будет. Да и то ненадолго это поселение, - как-то грустно и обречённо сказал Витя.
Будучи под впечатлением от рассказа, я долго не мог заснуть на своём новом месте. В голову лезло одно и то же: вдруг моё место тоже какое-нибудь несчастливое. И все эти несчастья начнутся случаться и со мной тоже.
Прошло дня два, не больше, как комендант привёл в нашу комнату «новобранца». Учёба уже началась, а этот парень только приехал из своей деревни.
- Вот, ребята, ваш новый сосед. Прошу любить и жаловать, - говоря это, он виновато опустил глаза, стараясь не смотреть в лицо новому жильцу.
Встретившись нечаянно с вопросительным взглядом Милютина, он, словно оправдываясь, тихо добавил:
- Ну, да! Ну, а что? Некуда его селить - все места заняты! Декан сказал, сюда, к вам.
Обычно бравый и весёлый громкоголосый комендант бочком, бочком попытался выйти из комнаты, словно чувствуя свою вину в чём-то.
Мгновенно осмотревшись, новичок решил наладить с нами контакт:
- Здравствуйте, я Илья Власов. Будем знакомы.
Саня Милютин по-хозяйски, как смотрящий, шагнул вперёд и протянул ему руку:
- Ну, здорово, коль не шутишь!
Рукопожатие Ильи было настолько крепким, что Милютин даже слегка поморщился от боли.
-Тише, тише ты, Илья! У тебя часом погоняло не «Муромец», - спросил сильного и крепкого здоровяка тщедушный, но борзый Сашка.
- «Муромец», - серьёзно и искренне ответил тот абсолютно спокойным, ровным тоном.
Все, кто был в комнате, рухнули от смеха. Надо же – такое совпадение.
Муромец распаковал вещи, сел на кровать, только как-то очень осторожно, практически на краешек. Я вдруг обратил внимание, что глаза его быстро забегали, осматривая помещение вдоль и поперёк. Да и сидел он, как-то напряжённо, неестественно выгнув спину и расправив плечи. Так не будешь сидеть в расслабленном состоянии, когда тебе комфортно и уютно.
Было видно, что с ним что-то происходит.
Вдруг он резко встал с кровати и заключил:
- Здесь нельзя жить! Вернее, спать на этой кровати нельзя, - уточнил он, увидев наши оторопевшие лица.
Мы с Вадиком переглянулись, но не проронили ни слова, лишь посмотрели на своих старших товарищей. Первым задал вопрос Моторин.
- С чего ты взял? - сказал он, обращаясь к Муромцу.
- Чувствую! Знаю! Как хотите, назовите! – уверенно ответил тот.
- Ты что колдун? – с издёвкой спросил Саня Милютин.
Уж очень взбесил его новенький своим богатырским видом и чем-то ещё необъяснимо притягательным.
- Я? Нет! Я биоэнергет! А вот дед мой настоящий колдун.
- «Био» кто? – не унимался Милютин, чьё самолюбие было задето.
- Биоэнергет! Я считываю энергию пространства, людей. Я, правда, не всё могу объяснить, не так много я ещё знаю и умею. Но здесь всё на лицо – это прОклятая кровать. И кровать, и место.
Мы опять переглянулись. Во чешет? И ведь не проверишь.
-Ну, и кто её проклял? – опять с ухмылкой спросил Саня, пытаясь хоть в чём-нибудь поймать новенького на вранье.
- Тебе этого человека описать? – спокойно спросил он.
- Да, - бесился Малютин.
Муромец снова стал шаркать по комнате глазами и ноздрями затягивать воздух.
Спустя минуту он произнёс:
- Здесь два проклятия: молодое и старое, мертвое и живое. И оба действующие, не снятые. Их снимать надо, иначе люди, которые спали на этой кровати более сорока дней, будут погибать. Ну, в лучшем случае, болеть будут.
Я опять подумал: «Во завернул, и не проверишь!»
Я подумал и промолчал, а неугомонный Милютин снова засомневался:
- Ну, и как это всё понять? «Молодое», «старое», «живое», «мёртвое»! Что это всё значит?
- Не знаю. Я же говорю, что я ещё мало что могу. Я ситуацию вижу, но вижу её по-своему. Даже больше чувствую, чем вижу. И объяснить её другим не всегда могу, - самокритично и в то же время обиженно пытался оправдаться он.
Потом помолчал и добавил:
- Одно я знаю точно – спать на этой кровати человеку нельзя!
Милютин похоже первый раз снисходительно, по-доброму посмотрел на Муромца и как-то свысока кинул мне:
- Слышь, малОй! Метнись за комендантом! Пригласи его сюда.
Я послушно поплёлся на первый этаж в коморку коменданта и, не вдаваясь в подробности, передал просьбу Милютина.
- Ну, что вы тут, ребятки, буяните! – спросил Василий Петрович, войдя к нам в комнату. Он по-прежнему пытался не смотреть в глаза новенькому.
- Василий Петрович, а расскажите нам, почему здесь никогда никого не селят? Ну, на эту кровать. Только в экстренных случаях.
Комендант сначала замялся и явно ничего не хотел говорить. Потом вдруг посмотрел в глаза новенькому и неожиданно, похоже, даже для самого себя, произнёс:
- ПрОклятая она, кровать эта. Даже не кровать, а место это само. Дважды проклято!
Мы переглянулись с Вадиком, Милютин и Моторин между собой. А комендант продолжал заворожённо смотреть на Илью.
- Почему дважды? – не удержался я.
Василий Петрович присел на стул, что означало, что нас ждёт долгий рассказ.
- Было это лет двадцать пять назад, при Союзе ещё. Я тогда только демобилизовался по ранению. Меня сюда бывший однополчанин электриком пристроил. Вместе в одной горячей точке служили.
- В Афгане? – решив блеснуть эрудицией, вставил Моторин.
- Нет. Горячие точки тогда много где были. Это народу простому только об Афгане рассказывали, - ответил он твёрдо, закрывая неприятную для него тему. – Так вот, заселили эту комнату студентами. Пять человек, мальчишки совсем. Это место досталось одному деревенскому парню, крепкому такому, жилистому. И умному, очень умному. Сильный да умный, но очень уж ранимый.
И вдруг месяца через два начал тогдашний комендант парня выживать, придираться ко всему: то пришёл поздно, то музыку громко включает он, то спиртные напитки распивает, то к девчонкам из соседней комнаты пристаёт. И бумагу за бумагой строчил на него в деканат, в комсомол. И свидетелей вроде бы даже нашёл. А парень-то ни в чём таком замешен не был. Хороший был парень-то. Оговор этот был чистой воды. И все мы, работники, знали, что комендант племянника своего ленивого, из деревни приехавшего, устроить хочет, а мест нет. Мы это понимали, но за парня никто не вступился. Никто против коменданта тогдашнего слова не сказал.
А когда из института малого попёрли, он взял да удавился: ремень к спинке кровати железной, панцирной привязал и затянул его на шее.
Ребята с лекций вернулись, а он висит. На столе записка: «Будьте вы прокляты, раз готовы съесть человека за это койко-место». Ну, как-то так вроде, не помню уже.
Комендант поселил племянника на его место. Но тот недолго здесь и пожил. Через какое-то время приехала бабка висельника из деревни и давай тут всех проклинать. Вы, говорит, внука моего извели за это место, так пусть оно всегда пусто будет.
Первым умер племяш коменданта. На сороковой день смерти парня этого, которого они обидели, в окно выпрыгнул. А потом и сам комендант застрелился из наградного пистолета. Говорят, всю войну прошёл, героем был, а на старости лет подлецом стал. И перед тем, как в лоб пулю пустил, руку себе правую прострелил. Вот, мол, этой рукой письма клеветнические писал, так вот, мол, ей наказание.
Правда, такой трагический исход был только у них двоих. Все остальные «хозяева» этого прОклятого места в живых оставались, но всю дальнейшую жизнь болели.
Василий Петрович замолчал.
Я понял, что означает «молодое» и «старое» проклятие. А что же тогда значит «живое» и «мёртвое»?
- А бабка эта его жива? – вдруг пришла в голову мне мысль.
- Жива! – так уверенно ответил Василий Петрович, что я усомнился в правдивости её слов и спросил:
- Откуда вы знаете?
- Знаю! Я ей деньги регулярно перевожу, - опустил он глаза и, словно стыдясь своего поступка, попытался его объяснить. - Одна она совсем на белом свете осталась. Из-за людского страха и безразличия внука потеряла. Мне уведомление о получении приходит, поэтому и знаю: жива она. Она думает, что это пенсия ей за внука. Работники почты её в этом убедили, по моей просьбе.
***
Я иногда вспоминаю этот случай из своей молодости и думаю, как жестоко приходится расплачиваться людям за свои грехи, за подлость и трусость. Вот и Василий Петрович всю жизнь считает себя виноватым за то, что даже не попытался защитить этого ранимого, одинокого, чистого душой паренька.
Может быть, если бы люди знали, что за всё придётся платить, меньше бы было трагедий и сломанных судеб.