«Внезапно Набоков прервал лекцию и выключил три лампы под потолком. Затем он опустил шторы на трех или четырех больших окнах. Зал погрузился во тьму. «На небосводе русской литературы, — объявил он, — это Пушкин! ” Вспыхнула лампа в дальнем левом углу нашего планетария. «Это Гоголь! ” Вспыхнула лампа посередине зала. «Это Чехов! ” Вспыхнула лампа справа. Тогда Набоков направился к центральному окну и отцепил штору, которая с громким стуком взлетела вверх: «Бам! ” Как по волшебству в аудиторию ворвался широкий плотный луч ослепительного солнечного света. «А это — Толстой! ” — прогремел Набоков.»
Это — из воспоминаний американского студента, которому посчастливилось слушать лекции Набокова о русской литературе.
Вот так. Не источник света, а просто СВЕТ. Физическое явление, равнозначное самой ЖИЗНИ. А жизнь — она хорошая или плохая? Чаще ругаем, чем хвалим… Да скверная - паршивая - в тысячу раз более жадная на любые блага и более жестокая, чем этот длиннобородый "дедушка"! А если б её не было?! Попробуйте отобрать!
"Всё начинается с детства"... Почему первооткрывателем темы детства в нашей литературе считается Аксаков с его повестью "Детские годы Багрова-внука"? Ведь Толстой написал своё "Детство" двумя годами раньше!
Сравнивая эти два произведения, два подхода к теме, легко понять, почему. Аксаков ничего не придумал, рассказал о конкретных людях и их обыкновенной жизни. Толстой же, хотя и писал, несомненно, на основе личного опыта, создал обобщённую картину, "типичные образы". И сделал это так, что читателю захотелось поразмыслить: это нормально? Хорошо? НЕТ?! А почему же тогда детство - "счастливая пора"?
«Детство» — первая повесть начинающего автора, увидела свет в 1852 году, автору её было двадцать четыре года. Не зная этого, читатель предположил бы, что произведение написано человеком весьма зрелых лет — ведь, как правило, в собственное детство начинают всматриваться лишь на пороге старости. Да полно, собственное ли там детство, или это «детство вообще»?
У Николеньки живы родители, и уже одно это делает его ранние годы «нормальными», в отличие от детства рано осиротевшего автора. Но то, что Толстой анализирует мысли и чувства ребёнка на основании собственных воспоминаний — несомненно.
Перед нами замкнутый, маленький мир дворянской усадьбы, где все — одна семья, только иерархия в этой семье усваивается сразу — и навсегда. Главный — Отец. Настолько главный, что нечасто снисходит до общения со всеми остальными. Потом — маменька. Молчаливая, грустная, с чудным взглядом прекрасных глаз — почти икона. И дети. В подчинении у родителей, но — начальство над слугами.
Какое — то промежуточное положение между детьми и слугами — у гувернантки с её дочкой и у немца Карла Иваныча.
Всё в этом мирке просто, всё хорошо, гармонично, здесь все всех любят — по крайней мере Николенька в этом не сомневается. Лет до десяти. Он ещё не задумывается, куда отлучается и почему так отдалился от семьи отец, отчего всегда печальна маменька, когда и как появился здесь добрейший немец, и куда ему предстоит податься, когда он больше не будет нужен.
Но отец объявляет о своём решении забрать детей в Москву — и дочка гувернантки Катенька чуть не плачет. Не рада поездке? Нет, она понимает, что её мать в этом доме больше не нужна, а значит, не нужна и она. Она?! Да ведь Николенька в неё влюблён! «Почему же нам и дальше не жить всем вместе?» — спрашивает он, уже чувствуя, что это — глупо.
— Вы — богатые, а мы — бедные.
Детская картина мира дала первую трещину.
А вот о судьбе ключницы, Натальи Саввишны, герой задумается гораздо позже: «Какое сокровище эта старушка!» Она — крепостная. Живёт интересами господ. Привычная принадлежность дома. Как памятен Николеньке случай, когда он залил скатерть — а Наталья (просто Наталья!) — ткнула его этой скатертью в лицо! Посмела! Он рыдает от унижения — а она извиняется. Он продолжает рыдать, но уже от раскаяния — плохо думал о Саввишне… И никому не придёт в голову спросить, счастлива ли она, довольна ли? Когда-то хотела замуж, да старый барин запретил. Так всю любовь и вложила в графчиков. И когда матушка Николеньки предложила ей вольную, Саввишна буквально оцепенела от обиды: «Гоните? Что ж, уйду.» Пришлось бумагу порвать, чтобы успокоилась.
Вот этот момент нам, девятиклассникам 1976 года, учительница пыталась объяснить «страшной темнотой народа». Ведь не только нам, но и ей ничего не говорило слово «безработица». Теперь, с изменением жизни — понятно: всё хорошо вовремя. Воля нужна была Наталье Саввишне, когда замуж собиралась. А на старости лет есть вещи, поважнее воли: гарантированная крыша над головой. Привычная работа. Да и привязанность няньки — дело не последнее: вынянчила два поколения семьи!
Вот эту способность жить интересами других, полностью растворяясь в ближнем, Толстой всю жизнь будет считать самым ценным из всех человеческих качеств. Обладал бы им каждый — земля стала бы раем. Соответственно, худший порок — эгоизм. И догадываясь, что отец выстроил для себя жизнь, отдельную от семьи потому, что ему так удобнее, Николенька даже пугается такой догадки. Отец обязан быть совершенством!
Но когда предаваться мыслям, если вокруг столько нового и интересного? Москва, новый дом, новые люди, бабушка?
На именины бабушки Николенька пишет ей в подарок стихи — и чтение этих стихов при гостях запоминает навсегда, как один из самых неловких моментов в своей жизни, самых стыдных! Он-то сам понимает, что это — не поэзия, и что ещё хуже — подхалимскими получились его строчки. Не хотел, но получилось, а никто из гостей этого не понял! Или только сделали вид, что не понимают? Все похвалили…
А детский праздник? Другие мальчики из других семейств — первая возможность сравнить свою семью с другими. И чудесная Сонечка. Долго ещё воспоминания о едва знакомой девочке будут отзываться сладкими слезами!
«Счастливая, счастливая, невозвратимая пора детства!» Не потому счастливая, что всё было хорошо, а потому, что детское сознание не замечает плохого. Примиряет все несовершенства и контрасты. Почти физически ощущая, что теряет чудесную гармонию, Николенька ещё не догадывается, что просто взрослеет.
Но оборвалось детство внезапно — смертью матери. Страшно, необъяснимо, несправедливо, и некого даже спросить: ЗА ЧТО?!
Продолжение здесь:
Он просто ЕСТЬ... - 2 | Наталья Баева | Дзен
Другие рассказы о "школьной классике" здесь: