Я старый человек. Недавно, когда я мыл посуду, тарелка выскочила из моих негнущихся пальцев и упала на пол.
Я наклонился, чтобы собрать осколки (колени были против, спина тоже), и один из них распорол мне палец. Кровь сразу залила всю руку, забрызгала стиральную машинку и линолеум. Её было много, и она никак не желала останавливаться.
Когда я вымыл руки, оказалось, что ранка очень маленькая. Но внутрь попала зараза, и палец опух. Днем боль стихала — тогда я радовался и забывал о ней. Но ночью палец вел себя просто отвратительно: то пульсировал, то ныл, а то чесался, и я до рассвета ворочался без сна.
Простите, что жалуюсь. Я старый человек.
Эта царапина напомнила мне историю, которая случилась давным-давно.
Однажды в наш приморский городок приехал Цирк.
На чёрной гальке пляжа раскинули белоснежный шатёр, и по обеим сторонам от входа в медных чашах каждый вечер разводили огонь.
Шумело море, пылали костры, гремела музыка, и хохотала толпа, а я был влюблён.
Она не знала.
И никогда не узнает.
Десятого июля я осмелился пригласить её в Цирк.
— Конечно, — улыбнулась она. — Будет очень весело. Это так мило с твоей стороны! Кто ещё пойдет?
— Только мы.
Она хотела что-то сказать, но промолчала и слегка нахмурилась.
— У входа. В в-восемь. Билеты за мной.
— Давай.
— Т-тогда до вечера. Б-буду ждать!
В семь тридцать в сырых после стирки парадных штанах, в белой рубашке с пятном от соуса, в папиной шляпе и в галстуке-бабочке я ждал её у входа на арену. «Я скажу, — думал я, — “Добрый вечер! Ты так прекрасна сегодня. Впрочем, как и всегда”. Затем я галантно приподниму шляпу в приветствии. Мы войдем в Цирк и сядем рядом. Свет погаснет. Наши руки встретятся. Я повернусь к ней, и в темноте мы будем целоваться долго-долго под торжественную музыку и рычание львов».
Семь сорок. Её нет.
Семь пятьдесят. К Цирку со всех сторон потянулись зрители: прожаренные, красные, жадные до солнца северяне. Она вот-вот придёт, вот увидите.
Ровно восемь. Двери Цирка распахнулись. Загудели трубы, и толпа повалила внутрь. Вскоре я остался один у освещённого входа. Билетёр подозрительно взглянул на меня и скрылся в свою кабинку: там под прилавком были заранее припрятаны две бутылки пива.
В восемь пятнадцать послышались торопливые шаги.
— Прости, — смутилась она. — Мы чуть не забыли, что ты приглашал. Это моя подруга, — она показала на тощую белобрысую девочку.
— П-приятно. Я только п-пришёл.
— Я тозе купила билет. Хочу посмотлеть на клоунов, — пропищала девчонка.
Мы вошли в Цирк. Свет давно погас. Я хотел сесть рядом с ней, но наши места были заняты. Пришлось уступить ей место в первом ряду, а самому забраться под самый купол на галёрку. На арене кривлялся клоун. Я знал его: он просил у отца взаймы и валялся потом под забором, а под его накладным носом прятался настоящий, настоянный на спирту алый шнобель.
Представление закончилось. Полчаса — и всё. Это всего лишь любительский Цирк в провинциальном городке. Никаких львов. Разве что в моих мечтах (как и поцелуи).
— Спасибо за вечер, — улыбнулась она. — Пойдёмте как-нибудь все вместе ещё раз.
— Конесьно, пойдём, — пискнула белобрысая. — Было зютко интелесно!
Мы никуда не ходили. Иногда я здоровался с ней в парке или на кассе овощного магазина. Она, приветливо улыбнувшись, каждый раз отвечала: «Рада тебя видеть!» или спрашивала: «Как у тебя дела? Почему не заходишь в гости?».
Рада тебя видеть.
Как у тебя дела.
Почему не заходишь в гости.
Эти слова всё ещё согревают меня. Может ли быть так, что она тоже помнит обо мне… спустя столько лет? Я не разрешаю себе надеяться.
Она забыла меня. Меня, застенчивого, молчаливого, неприметного. Заику в дырявых ботинках и отцовской рубашке до колен. Представляю, каким бы я пришёл к ним в гости. Как бы она на меня смотрела. Она бы промолчала, конечно, из вежливости — но зачем говорить, если и так все ясно? Просто не хочу, чтобы меня стыдились.
Июльскими вечерами я мечтал о том, как вылечусь от заикания, поступлю на хорошую работу и приеду за ней на новом блестящем автомобиле с открытым верхом. Мама позовёт её: «Смотри! Кто это приехал?», дверь распахнётся, и она выбежит мне навстречу. «Наконец-то! — воскликнет она. — Я так долго ждала тебя!»
А потом мы сядем в машину и уедем далеко-далеко, туда, где будем счастливы.
Так в мечтах и промелькнуло лето. Август заканчивался. Ей пора было возвращаться к родителям на север.
Я проводил её до станции.
«Стоянка поезда — одна минута», — пропел репродуктор.
Она запрыгнула на подножку вагона и скрылась в темноте.
Я стоял и мял в руках первый опавший лист: побуревший и грубый по краям, в середине он был зелёным и нежным, с тоненькими прожилками. Я представлял, будто падаю с лестницы, и моя голова бьётся о ступеньки: бух-бух-бух.
Любимое лицо показалось в запылённом окне плацкарта.
— Пиши почаще! — закричала она и забарабанила по стеклу тоненькими пальцами.
Поезд тронулся. Лицо исчезло.
Сначала я писал ей каждый день. Потом раз в неделю — боялся быть назойливым. И, наконец, раз в месяц. Меня запомнили на почте: одинокая женщина, единственная хозяйка нашего крошечного почтового отделения, печально улыбалась мне.
Ответа не было.
***
Память об этой старой истории — как порез, в который попала зараза: иногда боль затихает, но порой, особенно долгими бессонными ночами, резкими вспышками напоминает о себе — и никуда от неё не денешься.
А казалось бы, маленькая, незаметная ранка.
Автор: Анастасия Немихина
Больше рассказов в группе БОЛЬШОЙ ПРОИГРЫВАТЕЛЬ
#рассказ #жизненнаяистория #любовь