После обязательно добровольного просмотра по ТВ речи председателя Госсовета партии «Единственная в России» нас на выходные распускали по домам. Эти ежедневные просмотры были самой важной частью принудительного лечения в ГНД. Основной контингент ГНД, алкоголики и наркоманы, во время речи бухали, курили и ширялись, и особенно удачные перлы выступающего встречали бурным и продолжительным кайфом. Председатель говорил о том, что не надо раскачивать лодку: времени не раскачку у нас уже нет, а надо просто затопить эту старую калошу к ядрёной матери и разойтись по-хорошему, потому что мероприятие это властями не санкционировано. «Или вы хотите, чтобы у нас было, как во Франции?» — патетически вопрошал он и шарил серо-стальным взглядом с чекистским прищуром по первым рядам, в которых сидели врачи, привычно спящие с открытыми глазами: работа на три полных ставки научила их бдительности. При слове «Франция» на лицах спящих промелькнули блаженные улыбки — они хотели, «как во Франции».
Мы, сочувствующие и колеблющиеся, сидели в последнем ряду: три студента, педагог-золотогвардеец, юрист и шахид-теоретик. Всех нас взяли на лечение во время последней протестной акции в поддержку новой Конституции, потому что мы проходили мимо, а проходить мимо нельзя — надо участвовать, ибо равнодушие — явный признак злого умысла. Студиозусы рубились в онлайне на своих смартфонах, а мы, люди солидные и не обременённые и граммом совести, играли в карты на раздевание. Шахид передёргивал и с человеколюбием смотрел на раздетого им до трусов юриста. Было душно и смрадно, а за окнами операционной белый снег тихо ложился на ветви цветущих тополей. Наконец председатель закончил свою речь боем кремлёвских курантов: все, кто смог, встали и единогласно исполнили «Мурку».
Возле окошка выдачи алкоголя и наркотиков на все три выходных дня образовалась живая очередь, хотя «живых» в этой очереди была едва ли треть. Ходячие поддерживали сидячих, сидячие ободряли лежачих: царила всеобщая атмосфера радостного предвкушения и ожидания чего-то невероятного. Мне лекарства были не положены: вместо них в библиотеке мне выкатили пару рулонов партийной литературы для домашнего изучения, и я с лёгкой душой покинул стены ГНД — до понедельника…
Лето заметало город снегом, а он, кажется, даже и не замечал этой лёгкой несуразности: шорты соседствовали с шубами, топики — с зимними сапогами, а шлёпанцы легко уживались с перчатками. Город шумел, вонял выхлопными газами и ехал на красный свет светофоров, а прохожие устраивали бурные овации завораживающе точным движениям тореадоров на пешеходных переходах. На автобусной остановке тощенький паренёк с фиолетовыми синяками под присмотром двух полиционеров раздавал прохожим листовки с призывом к свержению президента и правительства в соседнем государстве, которое отказывалось покупать нашу нефть по нашим ценам. И, хотя нефть уже давно была не наша, листовки разлетались, как горячие пирожки — две мусорные урны были завалены ими доверху.
Подкатила, лязгая траками по асфальту, жёлтая подводная лодка, и я вместе со всеми втиснулся в её переполненное нутро. Проехали метров сто и резко затормозили: всех стоящих отбросило к кабине, и водитель пролаял в микрофон то ли с узбекским, то ли с таджикским акцентом: «Если ещё раз какой-нибудь придурок приложит свои очень умные часы к валидатору, я отвезу всю скотобазу прямо в участок! Вы поняли меня, бараны?! Спасибо за внимание!» Часов у меня не было, так же, как и денег — я ехал зайцем, поэтому на «баранов» не обиделся, а только поправил чёрные очки у себя на носу и продолжил изображать слепоглухого патриота. Через три остановки в автобус с двух сторон вошли аквалангисты и стали проверять военные билеты у мужчин. Когда дошли до меня, я, несмотря на свою временную нетрудоспособность, смело заявил им: «Христос воскресе!» — три недели пребывания в ГНД не прошли даром. «Воистину воскресе!» — хором ответили контролёры, живо согнали с кресла у окна женщину с ребёнком на руках и усадили меня на её место. До дома я доехал с комфортом…
Молодая женщина сняла с головы шлем, отложила его в сторону и откинулась в кресле. Поправила руками тёмно-русые волосы, восстанавливая прежнюю красоту, одёрнула сбившуюся юбку и только после этого посмотрела на профессора.
— Боже мой, доктор! Откуда у него такие странные видения?
— Это для вас, милочка, видения! — профессор был стар, сед и болтлив, как старый козёл. — А для него это реальность! И, уж простите меня за тавтологию, очень реальная реальность — он в ней живёт. Можно даже сказать, что он и живёт-то только благодаря этой реальности: если бы не она — он бы давно уже умер.
— А нельзя ли показывать ему что-нибудь поинтереснее: боевик там какой, или про любовь?
Профессор аж закряхтел от возмущения: снял очки и стал протирать их полой драного оранжевого халата, превратившись на какое-то мгновение в похмельного бомжа с ближайшей помойки.
— Вы, душенька моя, вижу ни черта не поняли из того, что я Вам битый час объяснял. Ничего мы ему не показываем — ещё чего не хватало! Да это и невозможно… Всё, что Вы видели и слышали, создал он сам — точнее, его мозг. Бытие, знаете ли, определяет сознание — вот оно и определило!
— А поговорить с ним можно? — женщина кокетливо стрельнула густо подведёнными глазками в сторону профессора, и он громко сглотнул слюну.
— Нет ничего проще! Только хочу Вас предупредить: я понятия не имею, во что его мозг трансформирует Вас — его жену. Надевайте шлем и соблюдайте осторожность при разговоре: Вам придётся играть по его правилам…
Зазвонил телефон и, глянув на экран, я увидел номер и имя абонента — «Мама». Она уже десять лет безбедно жила в Швейцарии на деньги, украденные у наивных вкладчиков, учредителей и держателей акций «Сбергазпром-Банка».
— Здравствуй, милый! — голос у мамы был радостный и беззаботно счастливый. — Как ты себя чувствуешь?
— По-разному! — ответил я, прижимая телефон плечом к уху и пытаясь руками открыть дверцу холодильника, намертво примёрзшую за четыре дня моего отсутствия. — В ГНД хорошо, но дома лучше!
— А что такое ГНД, милый?
— А это больница такая, где успешно лечат то, что вообще-то не лечится. Так, по крайней мере, говорят сами доктора и гордо трезвонят на весь свет.
— Как интересно! — равнодушно сказала мама. — А что ещё у тебя новенького?
Из новенького у меня в руках был только ледоруб, которым я и принялся крушить голову холодильника…
Профессор передал женщину с рук на руки охраннику с «кольтом» на бедре и в маске: он вывел её за ворота, снял с неё наручники и, глядя прямо ей в глаза, процедил сквозь зубы: «Пошла вон, зараза!» И поправил корону на своей голове. Женщина танцующей походкой дошла до своего Lamborghini Huracan невыносимо красного цвета, припаркованного прямо напротив ворот тюрьмы, и села за руль. На прощание из окна машины показалась изящная женская ручка и показала тупому охраннику средний палец с разноцветным маникюром: «Lamborghini» трубно взревел, как самец оленя в брачный период, и, мгновенно набрав бешеную скорость, скрылся с глаз охранника.
Сделав пару кругов вокруг тюрьмы, суперкар выскочил на рулёжку, с визгом покрышек развернулся на ней и помчался по взлётной полосе, всё увеличивая и увеличивая скорость, навстречу восходящему солнцу. Женщина поглаживала маленькую лысую собачонку, лежавшую у неё на коленях, и с любопытством смотрела, как уходит вниз земля. В салоне зазвучал приятный мужской голос, который произнёс по-английски: «Дамы и господа! Через десять минут мы будет пролетать над островом Бали. Пожалуйста, пристегните ремни безопасности на ваших парашютах и приготовьтесь к выходу. Выходы находятся с левой стороны по ходу движения. Хорошего вам отдыха!..»
***
Мужчина в белом халате сидел за длинным столом, уставленным экранами мониторов и клавиатурой компьютеров, и смотрел в широкое окно. За окном, в полутёмном помещении, стояли рядком две специализированные кровати, и два неподвижных тела лежали на них, зафиксированные широкими ремнями. Мужчина и женщина. Оба пациента были подключены к аппаратам ИВЛ, кардиографам, в их руки впивались капельницы, а на головах были шлемы. Провода от шлемов, датчиков и аппаратуры змеились по полу и утыкались в серый монолит без названия — центральная панель на нём светилась ярко-зелёными, изумрудными огоньками. Монотонное гудение прерывалось только вздохами и пощёлкиванием аппаратов ИВЛ.
Беззвучно открылась дверь, и в ЦП появился ещё один белый халат.
— Ну, что? — спросил первый мужчина, повернувшись к вошедшему лицом.
— А ничего! Родственников у них нет — оба детдомовцы!
— Прекрасно! — обрадовался первый и деловито потёр руки. — Тогда продолжаем…
23.02.2020
Редактор Анна Волкова
Другая современная литература: chtivo.spb.ru